Что касается рассказов разных религий об их основателях и полученных теми откровениях, то объективная, убедительная для верующих и неверующих проверка этих рассказов невозможна, потому что откровение (если под «откровением» понимать получение людьми информации из некоего сверхприродного источника) невоспроизводимо по определению.
Если бы мы научились его воспроизводить, это означало бы, что речь идёт не о сверхъестественной передаче информации, а о чисто человеческом или, во всяком случае, природном переживании/состоянии.
А если мы не умеем его воспроизводить как проверить, что переживали основатели религий и их преданные последователи? Не было ли это иллюзией или самовнушением, а то и вовсе позднейшей выдумкой других людей?
Если же абстрагироваться от Бога, то объективный моральный порядок тем более невозможен. Можно проверить и доказать, что определенные средства могут вести (или, напротив, не могут вести) к определенной цели. Но по определению невозможно доказать, что человеку следует стремиться к таким, а не к другим целям.
Иногда говорят, в духе Айн Рэнд, что человеку следует выбирать себе такие цели, которые способствуют сохранению или улучшению жизни. Сохранение и улучшение жизни понимается сторонниками этой точки зрения как самоочевидная и бесспорная мета-цель. Однако это не так.
В человеческой жизни есть место не только удовольствиям, достижениям, радости, счастью, но и боли (физической и эмоциональной), осознанию своей уязвимости и смертности. Какие аспекты жизни перевесят радостные или болезненные? Сочтет ли человек саму жизнь как таковую страданием или благом, желательным или нежелательным явлением? Это не очевидно и не может быть очевидно априори, даже если принять во внимание, что значительную часть болезненных аспектов можно смягчить или нейтрализовать.
Конечно, большинство людей как-то смиряются с неизбежными болезненными аспектами своего существования но есть и те, кто лишают себя жизни. А есть люди, которые живут потому, что считают самоубийство большим страданием, чем саму жизнь но и жизнь они, тем не менее, переживают как страдание, а не как благо. Из размышлений над этими вопросами в последние десятилетия выросло целое движение «анти-наталистов», которые отрицают ценность жизни и пропагандируют отказ от рождения новых человеческих существ34.
Я не призываю с ними соглашаться но говорю о том, что ценность жизни не является какой-то изначальной и объективной данностью. Парадоксальным образом стремление к счастью, интерпретируемому как субъективно переживаемое удовлетворение, может привести и к отказу от жизни потому что жизнь далеко не всегда приносит удовлетворение.
Современную цивилизацию, склонную представлять себя как фабрику по производству счастья, критикуют не только справа, но и слева. Бессмысленно отрицать, что в течение последнего полувека левая критика была гораздо более известной и существенно более влиятельной, чем правая критика. Хотя бы поэтому о ней тоже нужно сказать несколько слов.
В отличие от консерваторов, левые не отрицают, что стремление к счастью может и должно быть основным смыслом как индивидуального, так и коллективного человеческого существования. Однако левая критика утверждает, что в современной западной культуре человеческие стремления порождаются отнюдь не свободным самоопределением индивидов. Наши представления о счастье, об успехе, о благополучии и т. д. это навязанные нам конструкты.
Наибольший вклад в обоснование этого постулата внёс, наверное, Мишель Фуко. Он действительно заслуживает внимания, хотя бы как проницательный исследователь и критик экспертократии характерного для нашей цивилизации переплетения профессиональных сообществ и государственной администрации.
Фуко много писал о становлении и развитии в XVIII XX веках различных «человековедческих» дисциплин (таких, как физиология и медицина, психиатрия и психоанализ, педагогика и демография и т.д.), которые накапливали и применяли знания о человеке как о подконтрольном и управляемом объекте.
«Стратегия» этих дисциплин, по Фуко, такова: вытащить на свет определенные аспекты человеческих аффектов, физиологии, поведения и характеризовать людей с их помощью, на их основе. Например, говоря о стратегиях описания/представления сексуальности, Фуко пишет: «эта власть не исключает сексуальность, а включает её в [описание] тела как способ характеризовать индивидов»35. Характеристики, данные индивидам, в свою очередь становятся тем, что идентифицирует этих индивидов в их собственных глазах и в глазах окружающих.
Здесь уместно вспомнить хрестоматийный пример: античные и средневековые общества могли осуждать или не осуждать, преследовать или не преследовать людей за сексуальные акты определенного вида (на средневековом юридическом языке называвшиеся «содомией»). Но именно медицина и физиология последних веков интерпретировали склонность к этим актам как личностную характеристику сначала как психическое заболевание, а потом как ориентацию/идентичность.
Всякий раз, когда мы формулируем представление о некоторой «идентичности», мы устанавливаем определенную норму, которой одни люди соответствуют, а другие от неё отклоняются. Классификация людей с помощью характеристик, относящихся к аффектам или физиологии, и контроль над людьми так, согласно Фуко, функционирует «нормализующее общество», une société normalisatrice36.
Говоря о «нормализующем обществе», Фуко не имеет в виду ни «общую волю», этого фиктивного носителя суверенитета в духе Ж. Ж. Руссо, ни какую-либо единую организацию, удерживающую власть, ни даже «правящий класс» в марксистском смысле. Власть в понимании Фуко это крайне децентрализованный феномен. Он писал, что власть «производит себя в каждый момент времени, в каждой точке или, скорее, в каждом отношении между одной точкой и другой. Власть присутствует повсюду не потому, что она всё охватывает, но потому, что она возникает везде <> власть, это не институт, не структура, и не могущество, которым наделены некоторые люди: это название, которое мы используем для обозначения сложной стратегической ситуации в определенном обществе»37.
Иными словами, власть устанавливается и воспроизводится повсеместно и непрерывно, в рамках различных, хотя и коррелирующих друг с другом отношений между людьми.
Конечно, власть осуществляют различные административные и правоохранительные ведомства; но также этим занимаются научные, медицинские, образовательные учреждения, культурные институции, предприятия, семьи, церкви и т. д. Как они это делают? Именно так, что все они формируют, применяют, навязывают, внушают, воспроизводят определенные нормы. Причём это не только и не столько «негативные» нормы (запреты делать то или это), сколько «позитивные» нормы описания и характеристики «идентичностей». Воспринимая эти нормы, люди соотносят с ними свои аффекты и состояния. С помощью этих норм люди оценивают свою жизнь как успешную или неуспешную, удовлетворительную или разочаровывающую.
Усматривая в нормах мощный инструмент власти, современные левые (противники иногда называют их «культурными марксистами») развернули настоящую войну против этих орудий угнетения. Как оценивать эту военную кампанию левых?
Легко критиковать её «эксцессы» например, ситуации, когда люди (особенно несовершеннолетние) физически изменяют пол а потом, разочаровавшись в этом решении, пытаются хотя бы частично исправить непоправимый ущерб38; или когда травле за «расизм» подвергаются очевидно непричастные и невиновные люди, вроде преподавателя правовых основ журналистики, который во время занятия произнёс страшное n-word, дословно цитируя материалы судебного дела 1990-х годов39.
Но возможна ли именно принципиальная критика левого подхода критика его оснований, а не эксцессов и «перегибов»? Полагаю, что такая критика возможна.
Следует обратить внимание, что борьба с нормами и стереотипами вовсе не приводит к их исчезновению. Академическое сообщество, образовательные учреждения, административные органы и массовая культура продолжают совместными усилиями выделять и демонстрировать, делать известными и одобряемыми определенные идентичности и образы жизни. Можно согласиться, что, с одной стороны, культурные войны приводят к увеличению числа таких идентичностей. Это наглядно проявляется в удлинении общеизвестной аббревиатуры, обозначающей гендерные меньшинства. С другой стороны, культурные войны левых приводят к весьма жесткой унификации. Как уже упоминалось выше, левые научились видеть власть, подчинение власти или борьбу с ней практически в любых отношениях между людьми. Однако подчинение власти или борьба с ней это политический вопрос, политический выбор. Поэтому эстетические вкусы и кулинарные пристрастия, бытовые привычки и хобби, научные интересы и сексуальная ориентация в общем, буквально любое предпочтение и любая жизненная ситуация интерпретируются как политические действия. Границы между разными сферами жизни стираются окончательно; все остальные сферы поглощаются «политией». Частная жизнь любого человека теперь может оцениваться и контролироваться как политическая деятельность.