Евгений Кузнецов
Быт Бога
Часть первая
Слова большими буквами, слова себе говорю словно пишу слова одними заглавными буквами.
В эти самые "органы" я был заслан.
Наверно, заслан?..
Заслан, конечно!
Работал сегодня да работал, печатал сегодня да печатал было оно, сегодня, да было
Особенно вдруг засобытилось во мне: будто Кабинет чуть качнулся, чуть наклонился, и ощутил я крен, явный крен и по-особенному сразу забредилось вокруг: не просто уж вся "управа", со всеми этажами-коридорами, как была, так и есть Здание и Здание, а по поводу меня, вся по поводу меня!..
Никого сегодня вроде бы не допрашивал и не собирался допрашивать, долбил вроде бы обвинительное только и печатал "обвиниловку" из Кабинета и не выходил ни с кем ни о чём не говорил, телефона и не трогал
И думал-чувствовал я, живой, всё как живой: пестро, прерывисто и как бы походя.
Дышу-то ровно, только дышу ли?..
Я родился и сразу же я я повторял привычно, что привычно теперь повторяю.
Виноватость, прежде всего, ощутил в себе, во мне Будто что-то вдруг узнали про меня, будто про меня что-то узнали, будто про меня узнали что-то
А сам прислушиваясь к себе всё печатал.
И притом будто знают сейчас обо мне затайное моё Моё!.. Затайное!..
Утром нет, крена этого не было Вчера?.. И вчера весь день и вечер не колебалось ничего, не плыло
Нет-нет! Никто, нет-нет, обо мне ничего не знает, нет-нет, и знать не может!
Печатал, печатаю, ещё много печатать
И всё со мной, с живым, нормально и как правдиво, как достоверно я сейчас излагаю! Мысли и чувства мои прерывисты, мозаичны и словно бы между прочим.
С утра что: утром проснулся я, открыл форточку, впустил в свою Комнату свежие те, колкие крики ворон На строгий желудок мой с чаем оделся, пошёл, вышел из "общаги"
Впрочем Я иду на работу, я иду с работы Но ведь это неправда! Просто ноги сами выступают. Я же сам где ещё и как!..
Да Разве что. А тут старуха
С утра, с утра на меня посягают.
Старушка вывела развонять свою собачку а поглядела-то на меня!..
Тревога жизни, тревога жизни
О, я и сам-то боюсь всё знать о себе, обо мне, затайное-то, закрайнее
Потом что улица, "управа", лестница, коридор, Кабинет
И вот теперь чую: и ещё как-то собираются на меня посягнуть
И ранимо ощупывал себя, меня, ранимого, изнутри.
Кишат вокруг, все кишат
Маня?..
Потом что: видел, как Маня там, где он был: словно за стеклом непроницаемым по черте сдвинутых столов, моего стола и его стола, курил, допрашивал А когда отпустил он "человека", нацелился на меня виском:
Ну, и И, ну
Не я.
А чего?
Песню пою.
Это я ему про моё живое поведение меня, живого.
Ведь я, который я, чаще обо всём одновременно, то и другое перемежая и ничем не сковываясь.
Он, Маня, в ответ долго был там, где он был Маней худым, узким, бледным, как, стало быть, и до этого был таким там, где он был таким, лет тридцать.
И он, я видел, через два стола виртуозно посмотрел на меня, спросил, ничего не спрося:
Какую же?
Нет ничего, подумал я походя, странного есть всё стороннее.
Кишат, кишат
Стыдился я всегда даже стыдился бумагу-то покупать эту туалетную
А теперь а сейчас так-то событится во мне, и так бредится всё вокруг, словно Ну, словно прочитали тут, на всё Здание, письмо, что ли, моё любовное раннеюношеское или словно мне в чём-то гигиеническом своём, в моём, предстоит признаться!..
Ругают меня когда, защитно думалось так я будто в доме сразу в каком-то, который мой, а вот снаружи его слышны шаги, которые мимо, мимо
И что?.. А так и буду печатать не шевелясь.
Хвалят же когда меня много хуже Мне тогда так, будто в дом в мой тот пришли чужие и говорят словно их об этом спрашивают! мол, хорошо что я вообще есть!..
Свищёв?..
Потом я видел-слышал, как Свищёв вкатился, поздоровался, спросил про мои дела про "дела".
Веду себя!
Непроизвольный-то какой я нынче стал!.. Раньше-то был закованный, затайный (Вот, кстати, все обо мне теперь и настороже!)
Он же, Свищёв, там, где он, а там он маленький и в форме маленькой, усмехнулся служебно:
И оба к тебе просятся!
Извини, мол, что тебе двойная работа.
Сразу мне на мой стол дело и материал бросил. Я лишь чуть глянул вижу: дело "возобновить", а по материалу "возбудить".
Свищёв, пятясь, убежал и всё прыгал в кармане ключами: повышения, небось, там, где он ждёт повышения, ждёт.
Вошёл, вышел.
Все, думал я походя, рассуждают и живут, и живут! так, словно садятся на какой-то промежуточной станции.
А я будто на конечной.
И я, да, стал листать.
Ничего уже вроде бы не думал Нет, так не бывает. Если не думал слова или мысли, так всё равно думал видения.
И кто, и что?..
Живу как бегу по раскалённым углям: жжёт, стоять невыносимо, а бежишь и легче: от усталости.
Материал, под скрепкой, был свежий, в несколько листов, надо было, само собой, "решать" его в первую очередь: "по нему", значит, "человек" был "доставлен", в коридоре. А дело пыльное, с корочками с исчерканными было "тёмное" с полгода, а сегодня, стало быть, пришёл, с утра пораньше, кто-то и рассказал что и как: ему, конечно, вот она, бумагу чистейшая, быть стало, явка с повинной.
Но почему, в конце концов, такой пьянящий меня и яснящий меня Крен?!..
Я ведь я Я ведь я
Листая и прислушиваясь к себе уверенно это пока и понимал:
Я только лишь родился и сразу же я есть я. Или, может, так сказать: лишь родился и сразу у меня есть я, а я сразу заимел меня Так что верней и короче: я я, я лишь родился и сразу я это я.
И все и всё и вокруг, и сверху, и снизу посягают и посягают на меня.
Недавно я это понял!.. И понял, что всегда, всегда это понимал. И понял, что надо всегда это помнить. Потому и нерв во мне нынче такой страстный нерв, живой нерв. И, конечно, секретный, секретный!..
Крен зыбкий чуя целое, право, явление природы, уже слушал радио и шаги в коридоре побольше б только сгрести на себя со всех сторон всего стороннего и Крен расшифровать.
Все как, вижу, себя ведут ведут себя с утра до вечера, с детства до старости так: что самое важное, самое главное всегда где-то, где-то, не тут, не здесь, где угодно, но именно где-то!..
Оба!..
Оба, значит, ко мне просились
Я всегда весь тут. Я всегда тут весь.
Идеал так его ущербинка оживляет, как листочек варенье.
Будни так если я сию минуту не смотрю на простор, это не значит, что я сию минуту его не вижу!..
И я позвал да, позвал одного, одного из двоих, этого самого "человека по явке"
Уверенно стало недавно мне думаться, и стал я нынче уверенно знать, что даже и дела-то ни единого уголовного мне на сделать, если ежели не повторять и не вторить:
Я только родился и уж сразу я я
Я не знаю, откуда говорятся во мне эти слова свет вокруг или темнота, иду или еду, засыпаю или проснулся
Они будто рядом.
Или я рядом с ними.
Тут потом, что увидел я, Свищёв опять вкубарился, схватил тот, под скрепкой, материал, веером омахнулся им, дескать, занимайся спокойно "явкой", а, мол, "человек по материалу", что сейчас в коридоре, будет теперь "за другим" (у другого, видишь ли, следователя) и выпал за дверь
Вошёл, вышел
Томная!..
И Томная сразу приходила (Маня, не посмотрев на меня, покраснел.) Спросила про дело это будто не знаю я, что она "сидит на тёмных" будто не знаю я о её аккуратной форме, аккуратной речи аккуратных её ушках
Вошла вышла
Я её раньше и звал так, не нежно: Тёмная
Полистал я было дело, потом, да, попросил этого своего "человека", Веретенникова, "побыть в коридорчике" Пошёл за почтой.
Второго в коридоре, тут, у окна, в тупике коридора того-то, второго-то, уже не было
Бред реальности, бред реальности
Вернулся я, позвал опять Веретенникова с "явкой", что ли, поскорей разобраться.
Я сам с собой хочу быть на пределе искренности.
Я хочу быть на пределе!
Я хочу быть на пределе?..
Вся моя прежняя жизнь была "Тебе говорят!", а теперь моя жизнь на каждом шагу "Оказывается!.."
Трепет такой нынче во мне, будто сказано нечто было громко и адресно, но будто бы на языке, не понятном мне; я кручу головой и не вник ещё вполне, что сказанное раздалось во мне самом.
А коли разобрался в себе, во мне, то что мне вот хоть бы этот допрос этого самого Веретенникова!
Во-от!..
Звон, звон.
Маня держал трубку потом, что, да, Маня, я видел, держал телефонную трубку ободками красными смотрел на меня и, я видел это, он не видел, что я смотрю на него!..