У Брата листают его журналистское удостоверение Брата хлопают по карманам
А я?..
Родители "убежденные", да ещё и учителя, школа моя и армия тоже, понятно, были "идейные" И вот не мог же я быть просто так, без веры такой же не мог, по крайней мере, родителям изменить!..
Я там, где нет обмана, предательства: если уж делать что-то одно всю жизнь, всю-всю, то "приносить пользу".
А как же я, который я?.. А так: пока я свое "я" блюду вдруг да что-то грандиозно важное мимо проминует!.. Тем более, все, вижу, на свои "я" попросту плюют.
Да и что такое это "я"?..
Не у кого и спросить
Во всяком случае куда оно денется?..
Напропалую нужен выпад во что-то наиважнейшее. И подтверждённое ощутимо ухом, глазом и логикой.
И вот я ещё солдат а уж в "передовых рядах", сиречь партийный. А выпускник туда, где бы всё сам, сам, с первой бумажки!..
Но вот Время Крика
Оказалось, всё прошлое праховое.
И я стал коряво говорить и весла поднял (А каково родителям!..)
Я это: сам!..
Только и остается
Истина всё равно невыразима.
Нет, выразима!
Истина это потребность в истине.
Легко и бодро себе ощущая, вдруг я встал будто бы.
И будто бы передо мной какая-то дверь А дверь та сама передо мной открылась. И не просто: в стороны двумя половинками, как в лифте. Зачем-то я вошёл. Дверцы за мной сдвинулись. Оказался я в комнатке совершенно пустой и достаточно большой И само собой, опять же, было, что комната эта особенная чем-то И вот комната качнулась и странно качнулась!.. Она не поехала как невольно ожидалось вправо-влево или вверх-вниз А она она
Стою я а ноги мои вроде бы в одну сторону отплывают, а голова в другую Но я же лёгок и бодр, с чего бы мне падать?..
Э, да это комната переворачивается!.. На месте переворачивается. Как коробка.
Еле, чтобы не упасть, перебежал я на стену!..
Стою, однако, теперь на стене, как на полу Комната не шевелится больше. И вот дверь открывается, раздвигается только теперь своими половинами вверх и вниз!.. Что ж, вернусь-ка в свою Комнату.
Вошёл.
Но Комната та же Но Комната другая!.. Та же?.. Другая!..
Ощутил я, что рот мой приоткрыт, и губа верхняя подрагивает от возможности того, что называется улыбкой
Я подождал, не дастся ли мне ещё что-то
Но пустота опять проснулась: опять я дрожу, глаза мои закрыты, вокруг меня Комната холодная, вокруг меня первый этаж холодный, дом девятиэтажный, улица, Город поля холодные, дороги пустые, другие города
Я открыл элементарно свои, мои, глаза увидел разводы на потолке
У меня нет ни жилья, ни денег, ни карьеры Но хотя бы
Мать от калитки, в деревне было, кричит собаке на дорогу:
Веник! Веник! Дескать, опасно там, много машин.
Ну, тот, на зов-то, и побежал к ней через шоссе
Зачем меня родили?..
Я встал теперь тягуче встал, стыдясь своих простейших движений.
Долго пил из холодного, с тумбочки, чайника.
Долго потом смотрел на тусклую искривленную комнату на боку стального чайника Слёзы текли свеже-горячие, только что родившиеся где-то Со школы из самовара чай не струйкой наливал, а кран выдернув и так в жизни, думал, мало количества мгновений!
И я увидел то, что давно уже не хотел увидеть: не разводы на потолке это а, вон, глаз и глаз, нос, рот
И в дрожь, как в некую хладную влагу, на миг окунулось всё тело моё Потом стали мелко дрожать то живот, то икры ног
Лик потолочный словно бы только чуть, как на фотобумаге, проявилось размытые черты, но видел я его уже сколько-то, в чём не сразу себе, мне, признавался смотрел на него уже сколько-то И он уже смотрел на меня
Один, и один
Ваня?.. Ваня!.. Всегда он, со школы, модное, самое модное на себе носил А это ведь страшно: модный в деревне!.. Беспощадно он был моден, беспощадно ко всем
Ведь нет мира, который просто мир, а не чей-то, не чей-то.
И смело сказал я тут себе, что глаза те, что чуть искоса на меня глядят, теперь всегда будут на меня глядеть.
Смело и рывками под глазами этими не солгать! ярко и пестро стали меняться передо мной мои мысли-картинки
Нету мира, что просто мир.
В колонии "малолеток", на втором ещё курсе, лекцию, что ли, я читал в бывшем, конечно, монастыре В зал низкий большой сводчатый гусеницей чёрной гусеницей, с белой, от лысых голов, спиной, заползать стала вереница отроков мальчиков, мальчишек с белыми ярлычками на груди заполнять стала скамьи, начиная выстраданно-строго, с крайнего места на первой скамье И молчаливо!.. А те, что в форме, стояли и стояли молчаливее были даже молчаливых.
Я же, с двумя ещё студентками, на сцене сидел перед чёрной толпой, усыпанной белыми головами
Студентка прилежная стала, слышал я, чётко чёрно-белому залу о "сторонах состава преступления" Собрала, я видел, на руке свои, её, три пальца вместе, махала этой её рукой внушающе возле её головы словно всё не попадала щепотью в её лоб
Зал ждал
Говорила Прилежная для примера:
Итак, А убил Б из ревности
И вопрос, после доклада, из чёрно-белого зала один только был:
Сколько ему дали?..
А мир и мой, и чей-то другой, если он не знает, что он мир, страдает часто болезнью вхожести. Вхожести.
Раньше, года полтора тому, сидел я в кабинете с другим, со "стариком" и к нему приходил-заходил-заглядывал изредка мужичок молодой, приятель его, что ли, по рыбалке с бутылкой, конечно Мне и задалось: а почему бы не наоборот?!.. Вот бы следователь тот или я! и зашёл бы куда "просто так"-то!..
Или ехал я как-то с Клавой в троллейбусе, сидели рядом и вдруг Клава задрала полу пальто её женского показала мне юбку её милицейскую:
Пятно тут еле отстирала!
И в троллейбусе сделалось дисциплинированней.
А "люди" тем бы хоть чуть стать вхожими или будто бы вхожими Пенсионер один с выражением на лице, как ещё у алкоголиков, вечной справедливости ни с того ни с сего принялся рассказывать мне, что у него в филармонии, где он настройщиком, завелась в трубе органа летучая мышь Женщина другая в коридоре вдруг пристала ко мне:
Ты хоть отдохни, покури!
Стыдно, как спохватишься, вдруг становится неужель к какой-то экзотической профессии причастен?..
Картинки-мысли, картинки-мысли
И боялся вспомнить даже Ваня Ваня ведь хотел когда-то стать следователем!.. И он, школьник-выпускник, в городе самостоятельно купил себе плащ светлый, как в интересном кино-то Отец потом в этом плаще, из грубого брезента с капюшоном, в светлом зато только за грибами и ходил
В Области, в прокуратуре областной, собачка Липка бродит, как уставшая, по этажам тихим тихая, кроткая. Носят ей "работники" того здания жрать из дому.
Хоть она и не знает, где она, с содроганием вижу, как она, скалясь, жует, глотает, облизывается
И я вхожий?..
Разве в самого себя
Задрожало снова всё целиком моё тело тело, которое моё
Внятные послышались голоса: сначала начальника, потом девицы, потом друга.
Вот и иди в свои адвокаты!
Вот и иди к той спокойной!
Вот и иди к своим идеям!
А то!..
Покуда я не понимаю, что я в мире, который мой, я делаю то, что можно. То, что можно.
Якорь не бросил нигде, ни с кем, ни в чём.
Потому что не бросил его в себе, во мне.
Вот нет, бывало, у меня курить и ни за что не побегу, не надо, нарочно в магазин, а лежит пачка на виду возьму, хочу или не хочу, и закурю, ведь можно!.. Нету денег и не думаю о них, а появятся куплю то, о чём и балуясь не мечтал: просто можно, можно!..
А если б у меня вдруг было оружие?.. А если б у меня вдруг-то была власть?..
Жизнь это можно, жизнь это можно!
Страшновато мне давно поднять глаза, страшно смотреть по сторонам, ещё страшнее видеть
Зато далось!
На "полиграфе" на полиграфкомбинате был. Машина там есть такая о, какая для обрезания бумаги. На толстую пачку газет, на железном столе, вылезает сверху нож длинный, блестящий медленный металлический Он вниз и чуть вкось и пачку толстенную обравнивает, как масла мякоть Так нож тот идёт вниз тогда лишь лишь тогда, когда с другого края стола нажмут на две кнопки и одновременно, руками двумя, руками обеими, притом разведёнными: кнопки так и устроены отдалённо друг от друга чтоб существу с двумя руками нельзя было изловчиться нажать на обе кнопки пальцами руки одной, и вторая рука оказалась бы свободной
Пробудиться изначально, пробудиться изначально!..
Старуха, видел, в лесу чернику берёт, стоит среди кустиков на коленях и рот у нее платком завязан
Пробудиться изначально!..
А то!..
Отец мой пошёл я с Отцом за грибами. Разумелось всегда перекрикиваться И едва вошёл я в лес Заорёт как как заорёт Отец в двух шагах от меня!.. Только-только ведь вошли
Как заорёт Отец рядом, за кустами
Тот крик стал событием в моей жизни.
Я тогда, прежде всего, вмиг ощутил, что я не в лесу, лес это не страшно, а я в ужасе. И узналось ещё, вмиг и вдруг, много-много о самом Отце и о жизни вообще