А запахи! О, эти запахи, которые влезают в горло, проникают под кожу, впитываются в клетки! Тушеная капуста и жареный лук, мясные котлеты и вареные овощи, гниющий мусор и собачьи экскременты Ароматы эти перемешивались и создавали непередаваемый букет, который въедался в одежду, оседал на волосах и всасывался в мозги.
Но все-таки я любила наш дом и пыталась создать в нем, насколько это было возможно, некое подобие уюта. На стенах с замытыми пятнами повесила картины, на полках, которых было немного, расставила безделушки и ароматические свечки. Мне казалось, что эти ухищрения могли помочь скрыть неприглядность нашего существования, но в те моменты, когда я не врала себе, понимала, что уловки не работают: квартира наша жалка и убога, обстановка бедна и нелепа, да и жизнь бессмысленна и несчастна.
Мама встретила меня, как всегда, в халате и с сигаретой в зубах. У нее была такое обыкновение: в любое время года, вернувшись домой, переодеваться в старый халат и закуривать. По всей видимости, сегодня она не планировала изменять своей привычке.
Ну как? спросила она, выпуская дым изо рта.
Устала очень, ответила я нехотя. Мне действительно не хотелось ни с кем говорить. Несколько часов, проведенных наедине со старухой, лишили меня сил. Сигарету дай.
Мама выдала мне сигарету, и мы вместе затянулись дымом.
Понятно, сказала мама, которой всегда все было понятно. Долго ты там не протянешь.
Нет, почему же уныло промямлила я. Это же только первый день.
Посмотрим, усмехнулась мама и снова затянулась сигаретой.
Глава третья
Наутро я снова отправилась на работу. В тот день перемыла все стены, двери, две ванные комнаты и убила все отведенное мне рабочее время.
На третий день я перестирала белье, полила все кактусы (почему-то у старухи росли только кактусы), пропылесосила диван и два ковра.
Все это время старуха со мной не разговаривала, лишь изредка давала короткие, отрывистые указания:
Здесь пятно. Иди почисти.
И я молча исполняла ее приказ.
Тут плохо, пыль осталась. Иди вытри.
И я вновь без единого слова выполняла требование своей подопечной.
За это время я успела подробнее рассмотреть ее. Роста она была маленького и даже при моих скромных габаритах едва доставала мне до плеча. Комплекции полноватой, большой живот, как мешок, висел у нее где-то под грудью. По всей видимости, с возрастом она сморщилась и сжалась, как старый, застиранный носок.
Впрочем, как следует разобрать достоинства ее фигуры у меня не получалось, потому что старуха по большей части сидела на диване, а если и поднималась, то хваталась за ходунки и сгибалась в три погибели. Волосы ее были средней длины, до плеч, волнистые и абсолютно седые, лицо испещрено сетью морщин. На лбу и возле губ они походили на глубокие трещины, на щеках и подбородке на мелкую паутину.
Но как и в первый день, меня поражали ее глаза. На дряблом старческом лице они казались особенно неуместными. Темные, горящие, умные, они словно прожигали кожу и заглядывали в душу. Я старалась не встречаться с ней взглядом, потому что знала: я его не выдержу.
Домой я возвращалась обессиленная. Чувствовала, что общение со старухой даже не общение, а нахождение рядом! высасывает все соки. Она, как ядовитый паук, впивалась в меня и тянула мои жизненные силы.
Ну, я же говорила! торжествовала мама. Эта старуха тебя в могилу сведет.
Но у нас нет выхода! пыталась я взывать к ее благоразумию. Чем мы будем платить за квартиру?
А чем всегда платили? Мама удивленно разводила руками и поднимала вверх густо подведенные брови. Ведь выкручивались как-то.
Нет, я не хочу «как-то», вяло спорила я. Я хочу жить нормально. Я хочу купить себе шмотки, я хочу нормальную свою комнату. Понимаешь?
Она лишь пожимала плечами. Эта жизнь, это убожество, которое нас окружало, эти запахи и вопли ее ничуть не смущали. Она привыкла к ним. Но я задыхалась здесь.
На четвертый день делать было абсолютно нечего. Я тупо сидела рядом со старухой на стуле у круглого маленького столика и смотрела на свои колени.
Сидишь? послышался скрипучий голос.
Сижу.
Почему не работаешь?
Делать нечего.
Ну пойди ковер подмети.
Я только вчера пылесосила.
Вчера не считается. Иди.
Я встала, тяжело вздохнула и поплелась за пылесосом.
Пылесос оставь! послышался приказ.
Я встала, тяжело вздохнула и поплелась за пылесосом.
Пылесос оставь! послышался приказ.
Почему?
Нипочему.
И как же я буду ковер чистить?
Веником.
Чего?
Ты что, не знаешь, что такое веник?
Честно говоря, я плохо представляла себе, что такое веник. Дома мы пользовались только жесткими щетками.
Пойди в чулан, притащи веник.
Я отправилась в чулан. К моему удивлению, там действительно стоял веник.
Намочи в воде, командовала старуха.
Я окунула веник в воду и принялась подметать.
Неправильно метешь! послышался окрик.
А как правильно?
Ты метешь влево, а надо мести вправо!
Я послушно повернула движение веника вправо.
Полоску, полоску оставляй!
Какую еще полоску?
Ровную. Чтобы ровная полоска оставалась. Ты что, не видишь? Ворс в одну сторону должен быть направлен, ровненько. А у тебя вкривь-вкось. Руки кривые!
Ну хватит! Я бросила веник. Больше я подметать не буду. Это не входит в мои обязанности!
Старуха молчала. Я не могла понять, что означает это молчание. Неужели готовит новую пытку?
Тебе сколько лет? вдруг спросила она.
Двадцать шесть.
Муж есть?
Мужа нет. И детей нет. И денег нет. Я помолчала и добавила: И жизни тоже нет.
Не бросай слова на ветер. Бывает так, что жизнь меняется за считаные месяцы. А иногда даже за дни.
У меня такого никогда не было.
Как же это ты так? Уже под тридцать, а ничего нет?
Вот так. Не сложилось.
Это потому, что ты некрасивая. Я вот в молодости красивая была Все на меня засматривались. Помню, к отцу специально гости заходили на меня посмотреть.
Повезло, ответила я хмуро.
Думаешь? Старуха усмехнулась. Не принесла мне счастья красота
Мы замолчали.
Поди-ка сюда, скомандовала она.
Я молча поднялась.
Помоги мне добраться вон до того кресла, и она указала кривым пальцем на кресло-качалку в дальнем углу комнаты.
Я подставила руку, и она оперлась на нее. Несмотря на дряхлость, хватка у старухи была крепкой, а рука тяжелой. Мне пришлось тащить ее практически на себе, и, пройдя каких-то жалких три метра, я вспотела и раскраснелась.
Наконец старуха уселась в кресло.
Подай плед! приказала она.
Я принесла теплый плед без лишних вопросов, хотя в комнате было жарко, укрыла ее ноги, подоткнула с боков.
Она чуть откинула назад голову, закрыла глаза.
Слушай.
И начала рассказ.
Шла китайка с длинным носом, подошла ко мне с вопросом пропела она.
Чего? Я выпучила глаза.
Она хитро улыбнулась:
Да ладно, шучу, шучу. Слушай
* * *1895
Ханох Ланцберг жил в маленьком городке в Литве. Он был сапожником тачал мужские ботинки, мастерил дамские туфли, тонкие, на каблучках, делал тяжелые меховые сапоги и всякую кожаную мелочь. Среди местных евреев слыл хорошим мастером. К нему часто приходили клиенты. Они болтали, жаловались, пытались шутить Ханох принимал их сурово, говорил с хрипотцой и, придавая своему некрасивому лицу с большим, будто придавленным, носом и маленькими умными глазами, вид строгий и чуть насмешливый, споро и добросовестно выполнял свою работу. Женщины его побаивались, мужчины уважали. Гордостью Ханоха была борода в меру окладистая и густая, очень красивая и блестящая. О нем ходили разные слухи: мол, соседей не жалует, к родне не ездит, сторонится всех, словом, мезынтроп, как сказал про него ученый Гришка, вернувшийся недавно из самой Вильны с папиросами в кармане и модной шляпой на голове.
Ханох был женат. Супруга его, женщина грубоватая, всегда мешковато одетая, была столь незаметной, что никто уж и не вспомнит теперь ее имени. Лишь одна деталь всплывала в памяти, если вдруг, редко, речь заходила о ней: огромное пушистое родимое пятно на щеке, которое кровило всякий раз, когда наступала зима, и она начинала исступленно сдирать засохшую на холоде корку. Кровавое пятно придавало женщине отталкивающий вид, и за ней тоже сохранилось прозвище мезынтропка, хотя ее настоящей сущности никто не знал, да и не интересовался особо. Детей у них не было, и об этом нюансе их жизни тоже любили посудачить злобные кумушки, обремененные вопящим детским выводком. Ханох никакого внимания на эти пересуды не обращал, а держался невозмутимо и отстраненно.
Как бы то ни было, но однажды пришла в их дом беда. Она материализовалась в виде прыщавого и нахального молодого человека, который как-то утром, чуть рассвело, громко постучал в дверь. Не дождавшись ответа, незваный гость нагло ворвался внутрь, подняв чертыхавшегося хозяина с постели, и, зачем-то засучив рукава, выудил из кармана несвежий желтый листок бумаги, принял торжественный вид и громко зачитал: