Петербургская поэма. Избранные стихотворения - Марк Котлярский 6 стр.

Невозможно сердцу, ах! не иметь печали

Этой ночью мы вдвоем
Вдоль по Невскому пойдем.
Пуст проспект и ночь пуста,
Пусто в небе-океане,
Парки бабье бормотанье 
Шепчут вещие уста:

Этой ночью вы вдвоем
Мы по Невскому идем
Мимо спящих статуй Клодта,
Ночь пуста и пуст проспект,
Никого давно уж нет.
Но бубнит незримый кто-то:

Этой ночью вы вдвоем
От судьбы мы не уйдем,
От любви едва ли.
Через год иль через два
Вспомню старые слова:

Не возможно сердцу, ах! не иметь печали!
Сердце вздрогнет, так, чуть-чуть,
Что не охнуть, не вздохнуть,
Пусто сердце, жизнь пуста,
Жизнь спокойна, все прекрасно,
Не тревожься понапрасну 
Эта истина проста

То ли рылом не вышли, то ль нос не дорос

До высокого духа

«Мы несчётливы»,  пробормотала впроброс

На дороге старуха.

Чуть прикрою глаза 
и мерещится мне
зыбкий образ,
возникший из света и тени:
лик какой-то старухи
в прозрачном окне
в прихотливой виньетке
домашний растений.

Лик безумной старухи.
Икона в углу.
Паутина, искрясь,
на икону ложится.
И уходит, уходит,
уходит во мглу
то,
чему и вовек
никогда не сложиться.

Как бы я ни старался,
напрасна тщета 
уловить
уходящего
смутные тени.
Словно есть пограничная
эта черта,
окаймленная вязью
домашних растений.

Я отчетливо помню
и дом, и окно,
эту грязную улицу
с плевками сирени
Вот и всё.
Ну а большего мне не дано.
И никак не проникнуть
уставшему зренью
за предел,
установленный жизнью
самой,
и судьбою страны,
и судьбой очевидца

И старуха в окне
расстается со мной,
потому что
и ей
не дано
повториться.

Невы державное теченье

Рвется ветер в окна, сам не свой,
 Так снега срываются лавиной, 
В ресторане шум,
Движенье пробки винной,
Виснет пьяный дым над головой.

Рвется ветер в окна, сам не свой,
 И откуда в нем такая сила?! 
Память, осерчав,
Зачем-то воскресила
Мертвый город с черною Невой.

Рвется ветер в окна, сам не свой,
 Совпадений странное стеченье 
Как Невы державное теченье,
Прошлого неотвратимый вой

Были ночи белей, чем нетронутый лист,
Были ночи без звезд, были ночи без сна,
Разливалась над городом белизна,
А вослед, словно дым, чьи-то думы вились 
Невеселые думы работных людей:
Эти ночи придумал какой-то злодей.
Знай, работай, как вол.
А работать невмочь.
Будь ты проклята, белая долгая ночь!

Каждый час, словно уханье смертное сов,
Не оставишь работу, не уйдешь никуда.
Знай, работай под окрики царевых псов,
Подыхая во славу Петрова гнезда.
Ну, а Петр Великий доволен весьма:
Эти ночи судьба подарила сама! 
Ибо время торопит, созидается град
(Кто сказал, что таким представляется ад?!)

Так прошли сквозь века
Этих белых ночей
И великая слава, и смерть без вины,
Незаметно историей уравнены,
Словно волей, могучей и сильной, но чьей?
Поброди белой ночью, пройдись до утра,
Где-то бродит непризнанный призрак Петра.
Петербург.
В каждой складке обличья его
Столько славы и крови 
Не узнаешь всего.

Мне снился Израиль,
где воздух горячий и пряный,
где люди изменчивы,
словно крапленые карты
и, словно крепленые вина, горьки
и радостны радостью Торы.

По улицам жарким
бродили печально хасиды,
лукавые сабры
стремительно
мчались куда-то,
глядели,
наотмашь пронзая,
йеменок жаркие очи,
мелькали, как снег,
эфиопские смуглые лица.

И много еще неизвестных мне лиц
и сословий
катилось, как обруч,
по всем городам и предместьям.

И все это были евреи 
мои вековечные братья,
и к ним я протягивал руки
сквозь сон, сквозь года,
сквозь проклятья,
сквозь промозглую жизнь
в Петербурге

Но хмурое утро
сочилось сквозь шторы,
и сон проходил,
как проходит порою надежда,
шепнув на прощанье
слова из еврейской молитвы.

Это здание на улице Марата 
      бывшая
      Никольская церковь.
Ее построил когда-то
       архитектор Мельников
(родом из церковной семьи не из мельников).
Теперь здесь 
       Музей Арктики и Антарктики
(и только для этих тем!):
           холодом веет
              от мрачных безжизненных стен,
обезличенный купол смотрится
равнодушным торосом
издалека

..И плывут над бывшей
     Никольской церковью
                удивительно
                       красивые
                               облака

Аничков мост.
       Холодно:
             минус сорок.

Свет фонарей в туманной морозной дымке.
Аничков мост,
          как на снимке
                  1890 года:

такая же морозная погода,
          и кажется, что сейчас
заскрипят полозья,
        закричат хриплыми голосами
извозчики,
           и морозная пыль
           будет застилать глаза
           людям,
           спешащим со службы.

Боже, как холодно!
И день спустя.
И век спустя.

И снова скована Нева
Суровой северной зимою,
И снова снег летит за мною,
И снова улица нема.

Как это просто:
Год прошел,
Как будто вышел
(Недотрога!) 
И нет его.
Легко и строго
Горят огни.
Мне хорошо.

И грустно мне:
Увы и ах,
Зима зимой,
Лета летами
Мы за судьбою,
Снег за нами.
И стынут слезы на щеках

Вечер был скомкан, словно бумага,
Выброшен нервным движеньем руки,
Словно безумный доктор Живаго
Из-за его нечестивой строки:

Свечи горели, туфли стучали,
Падая на пол, касаясь земли.
Нас по одежке когда-то встречали,
Жаль, по уму проводить не смогли

Жизнь представляется вдруг нелепым осколком,
Словно скудельный сосуд по дороге разбили.
Дом деревянный снесли парк аккуратный разбили
В час меж собакой и волком.

Ветхий домишка времен неизвестных. Откуда
Он появился? Никто и не ведает толком.
Только пропало внезапно преддверие близкого чуда
В час меж собакой и волком.

Я провожаю взглядом
женщину, идущую вальяжно,
мужчину, шагающего важно,
несущего себя и свой живот,
старуху в салопе (ей очень идет),
девицу
с зрачками растерянной львицы,
и парня, пялящегося на девицу,
на кривую линию ее бедра,
дачника, несущего три ведра
спелой черники (так и просится в рот),
я провожаю взглядом народ,
кочующий табором по долгому проспекту.
Кого тут только не было и нету:
с сумками, авоськами, чемоданами и без,
каждый по-своему (по моему) чрез 
вычайно озабочен собою,
своею жизнью, своею судьбою,
каждого проблемы нелегкие гнетут

Всех провожаю взглядом.
Идут
гордые кавказцы дети Казбека,
литовцы, таджики, армяне.
Человека
каждого
провожаю
внимательным взглядом:
тетку, закованную в джинсы,
рядом 
пса, семенящего сардельками ног.

Всё подмечает взгляд.
Сердце подводит итог:
вот и прошел день,
вернее, сгорел без следа.
Как будто слабый фонарь,
мигает в небе звезда.
Ночь в городе, ночь,
пустынен шумный проспект.
Был день, был,
и, вот, его нет

По ночам мне снится дождь,
бесконечный и звенящий,
как монисто.
И всё чаще
по ночам мне снится дождь.

Дождь идет в пределах сна.
Но вдыхаю полусонно
запах терпкого озона:
петербургская весна

Петербург
Но Петербург 
это вновь дворцы и парки,
это жизнь в сплошной запарке.
Петербург.
Но Петербург:

Дождь скрывает Летний сад,
дождь встает слепой стеною.
Кто-то плачет за стеною;
но сквозь сон,
сквозь дождь и слезы,
под печальный звон монисто,
ангелы,
как санитары,
в белой ауре
летят

Спокоен воздух. Не дрожит вода.
Не бродят в переулках чьи-то тени.
И ветра нет. Спокоен мир растений.
Горит подслеповатая звезда,
Недобрый свет свой бе́з толку роняя.
Над миром тишь обманчива, как сон.
Лишь где-то вдалеке бубнит клаксон
Последнего, сбежавшего трамвая.
И город спит.
Подведена черта:
Спят люди, позабыв про все раздоры,
Забыты дрязги, сплетни, разговоры.
Забыто всё.
И нету ни черта!