Петербургская поэма. Избранные стихотворения - Марк Котлярский 8 стр.

И каждый вечер, в час назначенный

Словно кто-то незримый выставил блок,
Как надежную, лучшую в мире защиту.
Этот стих, словно Библия, нами зачитан 
Там, где пьяный и всё понимающий Блок.

Алкоголей цветных, танцующих рать,
Баб хмельных, продающихся счастью в угоду.
Что его привело к двадцать первому году
И заставило страшно потом умирать?

Большевистского ветра протяжный вой.
Бьют часы. Это полночь и ровно двенадцать.
Мерным шагом железным идут двенадцать,
Впереди из трактира тот половой.
Или это чудится? В горле ком,

Годы, как будто отрепье, хочется скомкать.
За соседним столом сидит незнакомка.
Я не знаю ее я с ней не знаком

Над бездонным провалом в вечность,

Задыхаясь, летит рысак

Хмурого неба бездонный овал,
В зеркале рябь ледяного канала.
Вечность, по сути, тот же провал
Или канава, кого доконала.

Складывай вещи в матерчатый сак:
Время, пора собираться в дорогу 
Там, где летит, задыхаясь, рысак
К Блоку, к Высоцкому, к Господу Богу

И медленно, пройдя меж пьяными

Что прозревал он в ночной круговерти?
Снежные маски Артистки Кабак
Грязные скатерти Мусорный бак
Верьте поэту. А лучше не верьте:

Как ни верти, в этом злом полумраке,
Дымном, прогорклом, прокисшем чаду
Только и можно увидеть беду:
Мор, самовластье, разруху, бараки, 

Ну, а какие еще перемены
В этой земной, заповедной глуши
Можно увидеть? Лишь водку глуши,
Словно живую струю Ипокрены.

Пусть у поэта кабацкая ломка,
Пусть за столом перекатная голь,
Пусть расцветает в мозгу алкоголь, 
Снова заходит в кабак Незнакомка

Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою.

Как звал этот голос,
       устремленный
                 в небо,
И небо вторило,
                 отвечая громами.
И всё, что когда-то случилось с нами,
стирало небо из памяти нашей.

Но голос звучал,
        и летели аккорды,
          как гроздья гнева,
          как взмахи плетью,
как гимн наступившему злому столетью,
на короткое время повенчавшему нас.

Проклятье!
Голос,
      даруй проклятье
            той небесной,
            дрожащей,
            безумной
           твари.
Яви свою мощь в грозовом ударе,
пошли ей боль, а затем исцеленье.

Скрипят задумчивые болты

Осень. Сырость. Скрип и тлен,
Двери скрип, как скрежет боли.
Всё мне снится, снится поле 
Поле лучших перемен.

Поле, поле, полечи
Душу запахом полыни,
Чтобы не было в помине
Боли, скверны;
Чтоб лучи

Согревали, и теплело,
Чтобы радовалось тело,
А душа вовсю жила
Без коварства, лжи и зла

Но ковер из листьев желтых
Снова в нашем старом сквере.
И скрипят, как прежде, болты
На растрескавшейся двери.

О том, что никто не придет назад

Мутное небо, снежная слизь,
Ветер виновник войны и тревоги.
Вихри, как лошади, вдаль понеслись,
Не разбирая судьбы и дороги.

Глянешь округу вмиг замело,
Царствует вьюга везде и надолго,
Словно холодное, резкое зло
Напоминает проклятие долга:

Должен и проклят.
Падаешь вниз,
Злая из глаза слеза навернется.
Кто это шепчет: Милый, вернись!?
Ты не вернешься.
Она не вернется.

Ненависть чувство благородное.

Потому что она вырастает из пепла сгоревшей любви.

Мягкие губы Сусанны
Пахли снегом и мятой,
А глаза, впитавшие небо,
Смотрели на мир удивленно.

Сусанна играла на скрипке,
Смычком задевала струны,
И звуки, как хлопья снега,
Плавно летели в пространство.

Сусанны сусальное сердце
Не знало любви и страсти,
И только соитье со скрипкой
Сусанне служило счастьем

Сусанна лилия, голубка,
Как занесло тебя во Франкфурт?
Кому ты служишь галлу? Франку?
Какую музыку играешь?

Сурово небо «Фатерланда,
Стоят по стойке смирно скверы,
И немцы лютеранской веры
Идут, довольные собою.

Сусанна, этот странный старец
Следит я знаю за тобою;
Как волк идет ночной тропою,
Так он, чьи ноздри раздувает
Страсть, пограничная с безумьем,
Тебя ведет от дома к дому,
И падает в глубокий омут
Твоих бездонных глаз, Сусанна.

Он знает всё: как ты смеешься,
Сидишь в оркестре, красишь губы;
Он обладает тем сугубым,
Тем свойством, что зовут порой
Влеченьем нездоровым люди;
А кто-то говорит Прелюдий
Незабываемой игрой!

Нет, не услышат этот крик.
Спокойный Франкфурт в полудреме,
И никого не будет, кроме:
Сусанна, сумерки, старик

Я почувствовал солнце
в своих глазах 
я в душе своей
почувствовал страх.

 Ты чего испугалась,
моя душа?
Перемена эта
так хороша!

Отвечала душа,
помедлив чуть-чуть:
 Я хочу равновесья,
я хочу отдохнуть.

Ничего, что солнце
в твоих глазах.
Отойдет, пропадет
исчезнет страх.

 А откуда он?
 Это все от ума:
он не хочет верить,
что сгинула тьма.

Слишком долго тьма
стояла в глазах.
Вот откуда боль,
вот откуда страх.

Темнота страшит,
устрашает свет.
Середины нет.
 Середины нет?

Три дня
угрюмый
ливень
лил
из лиловых туч,
перечеркнув
пространство,
время,
небо;
казалось,
никогда теперь, 
отныне, 
не видеть солнца,
и все мы
в огромной,
как посудина,
пустыне,
где только
дождь и смерч,
любовь и смерть.

Сильна, как смерч,
любовь,
как смерть,
сильна разлука;
но всех сильнее
ливень,
смещающий
пространство:
весь мир
в оцепененье,
он в состоянье
транса,
и кажется,
что так
мы будем
жить всегда.
Окно откроешь,
и 
вода, вода, вода

Ливень.
Стремительные линии
перечеркнули день.
На улице пусто.
Лишь хрупкая фигурка бредет,
заслоняясь зонтом.

Мне бы, наверно, подумать о том,
что это ты погружаешься в тишину,
в одиночество.
От самой себя уходя,
ты забываешь,
что есть добрые люди,
дающие дурные советы,
ты забываешь про дурных людей,
которые хотят казаться добрыми 
ты все забываешь,
слушая музыку дождя.

Мне бы надо, наверное, подумать о том,
что твои глаза наполнены грустью,
как соты пчелиным медом,
твои огромные, как мир,
грустные глаза.

Где-то опять громыхает гром,
идет гроза,
где-то потоки воды,
падают с голубых небес,
где-то шумит, как гроза,
черный ненастный лес,
где-то кривится старый дом,