Почему нам запрещалось уходить с нашей улицы и зачем вообще мы решили этот запрет нарушить? Все очень легко. Чем дальше ты находишься от дома, тем больше шансов, что ты уже не вернешься. Про это я тоже, кажется, говорил. И не только потому, что тебя сожрут несуществующие монстры. Нет, люди намного страшнее и опаснее всех призраков и мутантов вместе взятых. Почему же мы тогда решили уйти гулять намного дальше, чем нам разрешено? А самое главное куда? Вторую часть вопроса придется ненадолго отложить, а насчет первой возможно потому, что запретный плод всегда сладок. А возможно и потому, что это все равно рано или поздно случилось бы. Не станем же мы вечно сидеть под родительским крылом, внимая все, что они нам внушают. Видимо, именно так мы взрослеем. Всякие игры надоедают или становятся неинтересными. Обычное хулиганство уже не приносит былого удовольствия, оно превратилось в обыденность. Изо дня в день мы повторяем одно и тоже, и нам это окончательно осточертело. Мы оказались заложниками скуки, и она требовала от нас, чтобы мы нарушили запреты. Мы не долго боролись. Сдались. Из двух зол выбрали ту, в которой еще не были. Возможно, это выйдет нам боком. Но мы же не дураки. Мы все рассчитали. Час туда, час обратно. Там мы пробудем не более двух часов. Два часа это самый предел, иначе можем не успеть до темноты. Тогда-то нам точно влетит. Да еще как следует.
Ах, да, теперь вторая часть вопроса. Мы идем в северо-восточную часть города, которая еще до моего рождения была уничтожена страшным пожаром. И по слухам, уже не в первый раз. Поэтому люди и верят в то, что район этот проклят. Сгорает раз за разом, значит проклят. С тех пор там никто и не селился. Боялись. Хотя была и еще одна, не менее важная причина почему люди не вернулись в ту далекую часть города. Занять пустующий дом намного легче, чем с нуля отстроить новый. Благо их в последние годы стало предостаточно, но это опять же всего лишь только слухи. А они гласят, что наш город потихонечку вымирает.
Насколько рано мы повзрослели, я еще не знаю, но уже вскоре, думаю, буду это знать. Когда-то еще совсем недавно мы могли взять самые обычные палки, дать им имена, словно это самые лучшие мечи на всем белом свете и целый день ими махать, представляя себе, что все мы герои, спасающие невинных людей от разгневанных монстров. Только вот это время прошло; ушло, будто бы никогда и не было. Но мы-то помним, что это было еще вчера. Сейчас же, сегодня, мы уже совсем, как нам казалось, взрослые, и нам ничего этого больше не нужно. Мы же не маленькие. Мы хотим намного большего. Только чего? Мы еще сами не знали. Вот и выкручивались как могли. Даже идея этого маленького похода была придумана не нами. Взрослые ребята почти нечаянно нам ее подсказали. Подзадорили, рассказали пару историй о том, какие там хранятся несметные богатства. Мол все думают, что они проклято и боятся их брать. Но мы-то в эту чушь не верим. Зато верим, что там хоть что-нибудь осталось.
Не успел я выйти из дома, как на меня накинулись друзья. Их в принципе не волновало то, почему я опоздал. Все хотели только одного: как можно скорее выдвинуться в путь, а я опоздал в такой важный день. На их лицах слегка фальшивые улыбки. Слегка искусственно приподнятое настроение. Все в предвкушении чего-то необычного. Чего-то такого, что никто не может описать. Для этого не хватало ни слов, ни жестов. Но все чего-то ждали чего же? И я этого сказать не могу, но все же иду. Необоснованно опасное путешествие, которое может плохо закончиться для нас. Вот что я ожидал, но все равно иду. Ребят постарше сегодня не было. Никто нас не подначивал, никто не гнал, но остановиться мы уже не могли. Мы готовы совершить этот наиглупейший поступок, рискнуть собственными жизнями. Все что угодно, лишь бы только не проявить себя трусом в глазах друг друга. Этого почему-то мы боялись больше смерти. С ней, видимо, мы еще слишком близко не сталкивались. Да, мы боялись друг друга, но признаться в этом никто не мог даже сам себе. Только сейчас, выдвинувшись в путь, я осознал, насколько сильно мне страшно. Даже коленки с трудом держат тело. Боюсь, что не вернусь или кто-нибудь из нас не вернется. Боюсь, что об этом узнают родители или произойдет еще что-нибудь. Каждый из нас этого боялся, но молчали все.
Интересно получается. Мы имеем неосознанную власть над друзьями, но не имеем ее над собой. Причем этот закон распространяется по обе стороны дружбы. Своеобразный замкнутый круг. И что же получается? Не контролировать себя, но контролировать другого, у кого есть власть над тобой. До чего это может нас довести? И что будет, если эта шаткая система однажды даст сбой? Я уже слышал про групповые самоубийства, но никогда раньше не верил, что такое вообще возможно
Интересно получается. Мы имеем неосознанную власть над друзьями, но не имеем ее над собой. Причем этот закон распространяется по обе стороны дружбы. Своеобразный замкнутый круг. И что же получается? Не контролировать себя, но контролировать другого, у кого есть власть над тобой. До чего это может нас довести? И что будет, если эта шаткая система однажды даст сбой? Я уже слышал про групповые самоубийства, но никогда раньше не верил, что такое вообще возможно
Надеялся ли кто-нибудь из них, что я сегодня струшу и не приду? В таком случае вся эта затея могла бы провалиться. Все были бы только рады этому, но никто бы не показал своей радости. Теперь же это придется сделать кому-нибудь другому, тому, кто первый струсит, и это буду точно не я. Если же этого так и не произойдет, то тогда нам всем до самого конца придется строить из себя бесстрашных героев, в которых мы обычно только играем. Все для того, чтобы казаться сильным в чужих глазах, прекрасно зная, что это не так. Врать друзьям и самому себе. Разве это не чушь? Еще какая!
Если становиться взрослым, значит совершать необдуманные, опасные, и в действительности никому не нужные поступки, навязанные извне, то я, кажется, передумал становиться взрослым. Хочу навсегда остаться ребенком.
Что мы будем там делать? осторожный вопрос задал Артем.
«Неужели струсил?» обрадовался я и чуть было не сказал это вслух. Чуть было не выдал себя.
Не знаю. Там на месте что-нибудь придумаем, нарочито небрежно ответил ему Том. Самый рослый и взрослый в нашей компании придурков, а значит и самый сильный, самый умный и, по идее как, самый бесстрашный, что ему и следовало постоянно доказывать. Иначе он рисковал потерять немалую часть своего авторитета.
Я ненавидел его за это. Особенно сейчас, ведь никто из нас не мог пойти против него. Любой, даже самый прозрачный намек на то, что нам стоит отказаться от этой затеи, означает полное и безоговорочное поражение.
Пошатаемся по уцелевшим домам, еще более самоуверенно продолжил он, все больше укрепляя свой авторитет, а заодно и свою самоуверенную позицию в том, что ничего с нами не случится. Вдруг там действительно что осталось.
Иногда нам приходится притворяться, что мы все еще умеем веселиться. Только мне его идея казалась абсолютно глупой? Что мы там найдем? Все давно уничтожено огнем, а то что по счастливой случайности осталось целым, за долгие годы растащено жадными мародерами. Думаю, единственное, что там осталось это огромные кучи мусора.
Совершенно невозможно ориентироваться в городе, где каждая новая улица совершенно ничем не отличается от предыдущей. Квартал от квартала, район от района. Ни тебе опознавательных знаков, ни названий, ровном счетом ничего, что могло бы помочь отличить одну улицу от другой. Даже не всегда удается понять, когда заканчивается одна и начинается другая. Их обманчиво-одинаковая внешность рождала во мне чувство постоянной потерянности. Еще одно непрекращающееся дежавю. Иногда мне казалось, будто бы мы топчемся на месте, словно застряли в пространстве и времени, и теперь не можем выбраться из этой дыры, в которую нас четверых засосало. Может быть, мы уже давно заблудились? Сможем ли мы найти дорогу домой? Вернуться назад? По абсолютно не различимым друг от друга улицам, грязным и кривым, как зубы насквозь пропитанных самогоном стариков. Дома действительно походили на зубы, возможно, даже мертвеца. Черные, кривые, местами выпавшие пролеты сгоревших или окончательно разрушившихся домов, что не смогли выдержать тяжести времени. Проходя мимо очередного полусгнившего и сильно покосившегося дома, я снова и снова удивлялся тому, на сколько эти дома старые и кривые, и наличие живущих в нем людей казалось мне по-настоящему поразительным фактом. А я-то еще свой дом ругал. Вот в таком я бы вообще жить побоялся. Так и кажется, что он вот-вот должен медленно завалиться на бок, похоронив под своими обломками всех, кто в нем находился в этот злосчастный момент. И все же большинство из них все еще стоит, доживают отпущенное им время, медленно превращаясь в огромную кучу мусора и лежащих друг на друге обгорелых бревен.
Люди, живущие в них, часто казались мне точной копией своих домов: старые, грязные и подкошенные, готовые в любой момент упасть, если не физически, так морально, а многие и вовсе были уже мертвы. Я имею в виду духовно, конечно же. Никаких живых мертвецов вне снов не существует! Старики провожали нас своими неодобрительными взглядами, казалось, готовые плюнуть нам в спины. Для них мы совершили тяжелейшее преступление попались им на глаза средь бела дня, да еще и на их улице! Именно тогда, когда именно они вышли из своих сгнивших домов. «Проваливайте, сосунки!» типичное приветствие. К этому я уже почти привык, но я никогда не смогу смириться с этими стервозными матерями, которые грозили своим высеркам, что если те не будут слушаться их, то станут такими же балбесами и негодяями, а может быть преступниками и предателями, коими мы естественно и являемся, раз шатаемся где попало и без всякого дела. По их скромному мнению, за это нас следовало пороть, а после вешать, о чем они во всеуслышание сообщали и нам, и своим маленьким копиям. В их словах мы должны были стать примером для остальных малолетних преступников и предателей, чтобы они наконец начали помогать им, своим матерям, великим мученицам и труженицам, коими они все себя считали. И даже моя мать была не без этого греха. Их высерки с еще слишком юной озлобленностью поглядывали на нас. Для них мы являлись чужаками, вторгшимися на их законную территорию. Ничего хорошего нас здесь не ждало, и мы старались подолгу нигде не задерживаться, как можно быстрее проходя мимо них. Следовало поскорее убраться отсюда, и так почти с каждой улицей. Исключений не было. На наше счастье, чем ближе мы подходили к сгоревшему району, тем больше «выпавших» домов становилось, и тем меньше людей встречалось нам. Мы приближались к окраине заселенного города. И вскоре мы перестали встречать кого-либо вообще. Ни добрых, ни злых, ни кошек, ни собак. Только так мы поняли, что мы почти на месте.