Страшно не было?
Да нет, тогда не было, положил розу на гвоздики. Но когда подъезжал к Зоне, как её называли, то стало весьма и весьма неуютно. И Антон даже слегка дернул плечами. А поселился вместе с теми, кто приехал на ликвидацию последствий взрыва, в палатках
Удивлённо взглянула:
А почему не у родителей? Ведь они в Припяти жили?
Да, там. Только потом забрал их к себе. И они-то рассказывали, что тогда, в первый день, дети в школу пошли, а в двух километрах еще реактор горел, зеваки на пожар с возвышенности смотрели. В общем Хотел встать, но лишь махнул рукой: Понимаешь, и сейчас не могу совместить это эти несовместимости: чудовищную опасность свершившегося и привычную жизнь людей. Ведь только потом эти два ощущения срослись, когда всё определилось как смертельная угроза и по зоне начали носиться брошенные лошади, стали отстреливать собак, кошек
Почти вскрикнула:
Зачем? Зачем отстреливать, Антон?
А чтобы не мучились от лучевой болезни, чтобы сразу
Глядя на земной Шар, который под уже косыми лучами солнца стал чуть красноватым, помолчал, а потом почему-то весело усмехнулся, словно желая этим смешком сбросить тягостные воспоминания:
Ну, вот А главной задачей тогда было перекрыть каналы реки Припять. На Камазах возили землю, мелкие ракушки и засыпали ими, чтобы радиация не плыла дальше. А еще привозили фильтрующий туф, ме-елкие такие камешки серого цвета, но когда ссыпали их в воду, то становились они небесно-голубыми. И взглянул на меня: поверила ли? Ну, а первым делом разведывали на предмет радиации населенные пункты, дороги, территорию АЭС и те места, где скапливались люди, отмывали машины
И у нас тоже оживилась я. Помню, к нам на студию приезжал нештатный корреспондент с юга области, так рассказывал, как и его машину мыли.
Но Антон опять вроде бы не услышал меня.
А еще составляли карты зараженности и если уровень радиации был больше 0, 7 миллирентгена в час, то село выселяли, а если чуть меньше Ну, мол, живите пока. И странно, радиация эта была участками. Помню иду через лес, всё зеленое, яркое и вдруг деревья совсем рыжие! И ни мух, ни комаров и тишина зловещая! И еще один дед рассказывал, как в его деревне утром выпал зелёно-голубой туман
Антон взглянул на меня, верю ли?
Да-а, только и ответила, интонацией дав понять, что верю каждому слову.
Ну, ладно, лучше буду тебе о том, что сам видел, о самой АЭС. Представь себе: огромное здание метров в восемьсот и тот четвёртый энергоблок развалом его называли, как пасть чудовища! И в этой пасти работают люди, отбойными молотками дробят куски бетона, строят разделительную стену между четвертым и третьим блоком, чтобы прикрыть пульсирующий радиационный вулкан
И всё вручную? наивно удивилась.
Да нет, техники сразу много появилось и для её работы там же смонтировали электроснабжение. Погрузчики от «Пинкертон», бетононасосы «Путцмайстер, а из Германии огромный самоходный кран «Демаг» привезли. Криво усмехнулся: Правда, отказались прислать специалиста для его наладки, так что нашим пришлось самим с ним разбираться. И снова смешок: А, впрочем, начальство старалось не пускать иностранцев в Зону, чтобы меньше знали о масштабе катастрофы.
Да не только от иностранцев скрывали масштабы, но и от нас, тихо поддержала, Нам тоже ничего не говорили, хотя мы от Чернобыля относительно недалеко.
И опять вроде бы не услышал.
А Челябинский завод прислал радиоуправляемый бульдозер для работы на крыше, он должен был скидывать обломки на дно реактора. Ну, опустили его с вертолета на крышу и как не нажимали кнопки, так и не заработал, радиация все настройки сбила, вот и пришлось людей на крышу поднимать, как раз Никола там работал. Антон посмотрел на цветы, хотел взять оранжевую розу, но не взял: Ладно, о нём потом, а сейчас И снова взял алую: А вот эту я принёс Сашке пожарнику, тушившему пожар над взорвавшемся радиатором. И чуть распустившийся бутон заалел меж его ладоней, отчего длинный стебель словно потянулся к земле. Мы с ним росли вместе, дружили, потом я уехал в Москву учиться на журналиста, а он остался в Припяти. И опять помолчал, взглянул на меня: Даже и теперь в горле ком, когда начинаю о нём. Ведь как же тогда был счастлив! Женился на любимой Ленке, только-только сын родился и как раз в тот день собирался её с малышом к матери в деревню везти, а тут Потом рассказывала, как металась возле больницы, как вокруг машины пожарные и скорой помощи стояли, оцепление милиции и её туда не пускали. Бережно опустил розу на гвоздики: А ведь людям вначале не говорили о радиации, только предупредили, чтобы готовили вещи теплые, мол, отвезут всех в лес, в палатках жить будут. И многие даже радовались, что майские праздники в лесу встретят, готовились там шашлыки жарить, а потом Антон встал, прошелся туда-сюда, но сел.
А что же с Сашкой? тихо спросила.
Понимаешь, ведь я потом был на крыше взорвавшегося энергоблока и пробовал всё себе представить: куски развороченной арматуры, обломки графитовых стержней, копоть от горящего битума крыша-то станции им была залита, и пожарники со шлангами по нему, по расплавленному, как по смоле, сбивая пламя, сбрасывая горящий графит ногами И Антон даже вздрогнул а, может, я? Когда потом ходил к Сашке в Клинику острой лучевой болезни их же всех, двадцать восемь пожарников, самолётом в Москву привезли то спросил: «Понимали ли вы, что это смертельно?», а он ответил: «Нет. Мы просто тушили.»
И уже на другой день умер первый из них, а через четырнадцать дней и мой Сашок.
Антон встал, взял алую розу с гвоздиками, подошёл к треснувшему Шару, положил цветы на пьедестал, постоял с минуту, подошел ко мне, сел:
Знаешь, не повидав всего этого, невозможно представить насколько было непросто ликвидаторам пытаться прикрыть пульсирующий радиационный вулкан. А люди приезжали, было много и так называемых партизан со всего Союза, работали в четыре смены, по шесть часов. Правда, начальники следили за бэрами. Набрал свои 24 рентгена и уезжай, но неясность обстановки, нервозность, тревоги реальные и мнимые И взглянул на небо: Кстати, кажется скоро дождь будет, смотри какая туча к нам спешит!
Да-а, взглянула и я. А у нас зонтов нет.
Усмехнулся:
Да ладно, дождь не радиация, а вот тогда Помню, женщина пожилая сидит возле дома и из бутылки пьет что-то темное. Подумал, что квас. Подошел, спрашиваю: нет ли лишнего? А оказалось, что пьет разведенный йод. «Сынок, ведь говорят, полезно, а?». И на меня вопросительно смотрит, а в руках бутылка с кефиром, запивает им. Вот потом и оказалось, что в клиниках лежало больше не радиационных больных, а с обожженными пищеводами.