Герой «во что бы то ни стало стремится сохранить за собой это последнее слово о себе, слово своего самосознания, чтобы в нём стать уже не тем, что он есть. Его самосознание живёт своей незавершённостью, своей незакрытостью и нерешённостью» [там же].
Финал повести: «А ту маленькую девочку я отыскал И пойду! И пойду!». В анаграмме этого отрывка интересен не столько «ум мал» (ну, юрод он и есть юрод), сколько мелькнувшее имя Ева. Безымянная девочка возвышена до прародительницы, до представительства всех женщин? История становится мифологичней, архетипичней, мистериальней.
Абсолютный баланс высвечивает историю души и духа Homo sapiensa?
А, точнее, грехопадение в Раю!
Опять все повторится. Герой-истерик опять не удержится в райских кущах. Вечная воронка или маятник
(«Кован уд», кстати, был и в анаграмме двусмысленной, ибо двунаправленной, «Оды» Мандельштама.)
Посмотрим теперь трилогию Льва Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность». Мы помним, что под личиной Николеньки скрывается сам автор: повести носят во многом автобиографический характер.
Прощальные слова матери: «Меня не будет с вами; но я твердо уверена, что любовь моя никогда не оставит вас, и эта мысль так отрадна для моего сердца, что я спокойно и без страха ожидаю приближающейся смерти» (Код 1,2 материнская забота; другого кода и быть не могло). Это рубеж конец детства героя.
« Отвратительный мальчишка!.. закричал Володя, стараясь поддержать падающие вещи.
Ну, теперь все кончено между нами, думал я, выходя из комнаты, мы навек поссорились» (1+2,2). Ужас и стыд. (Конечно, старший брат и не думал долго сердится; но важно, что это стало еще одним уроком жизни для подростка Николеньки.)
«Она не знала, что Николай Петрович сидит в эту минуту под лестницею и все на свете готов отдать, чтобы только быть на месте шалуна Володи» (1+4,2). Здесь без ужаса: просто стыд и самоирония (Николеньку ставят в пример старшему брату, а он ничем, ничем не лучше и сам это знает!)
О, там впереди еще много драм, мнимых и реальных падений, и примирений, и открытий. Духовных прозрений: «все отвлеченные вопросы о назначении человека, о будущей жизни, о бессмертии души уже представились мне; и детский слабый ум мой со всем жаром неопытности старался уяснить те вопросы, предложение которых составляет высшую ступень, до которой может достигать ум человека, но разрешение которых не дано ему» (Код 1+2,2).
« Вот я никак не думал, чтобы вы были так умны! сказал он мне с такой добродушной, милой улыбкой, что вдруг мне показалось, что я чрезвычайно счастлив» (Код 1+2,2).
Это Лев Николаевич Толстой: он счастлив не от того, что похвалили его ум, а от того, что другой человек так мил и добродушен. Добр.
И преобладает в поворотных пунктах судьбы этот код 1+2,2 медитация, мысли о правильном и праведном, самовоспитание через осознание.
У Достоевского в «Сне смешного человека» этот код встречается тоже часто но не в отрывках с абсолютным балансом, а в других где рассказывается о планете всеобщей любви. В высшем, конечно, регистре.
То, что для героев Федора Михайловича, «зодчего подземного лабиринта», по выражению Вяч. Иванова [Иванов 1987, с. 488] недостижимый идеал и дальняя цель, для «альтер эго» Льва Николаевича норма и способ жизни? Скорее, ежедневное трудное задание себе планка, ниже которой больно, стыдно падать.
Итак, автор подчеркнул в трилогии удары жизни, философствование о человеке и тот будущий проект «муравейного братства», вернее, его крохотный зародыш, атом, необходимый для становления человека, писателя и философа.
Здесь, на поле любви, они встретились с Федором Михайловичем Достоевским.
* * *«Лицо его было правильно, но бледно как полотно, и черные потухшие глаза стояли неподвижно» (А. Бестужев-Марлинский «Страшное гадание»). Романтизм, провинциального разлива. Педалирование тут обычный прием.
«Вот черепахи, вытянув нежную голову, состязаются в беге это Гендель» (О. Мандельштам, «Египетская марка»). Шепотом делится, с придыханием очень личное. И немножко смешное.
Кто ловко бегает как черепаха, а кто трудится: «А уж там в стороне четыре пары откалывали мазурку; каблуки ломали пол, и армейский штабс-капитан работал и душою и телом, и руками и ногами, отвертывая такие па, какие и во сне никому не случалось отвертывать» (Н. Гоголь «Мертвые души»).
Гоголь рассказывает о выдающемся зрелище. Серьезно, не улыбаясь. Потому и комический эффект?
Кто ловко бегает как черепаха, а кто трудится: «А уж там в стороне четыре пары откалывали мазурку; каблуки ломали пол, и армейский штабс-капитан работал и душою и телом, и руками и ногами, отвертывая такие па, какие и во сне никому не случалось отвертывать» (Н. Гоголь «Мертвые души»).
Гоголь рассказывает о выдающемся зрелище. Серьезно, не улыбаясь. Потому и комический эффект?
«Любите ли вы красить забор? Умеете ли вы красить забор?» (Н. Назаркин «Умеете ли вы красить забор?»). Автор с первых фраз рассказа-зарисовки берет быка за рога. (Конечно, отсылка к Тому Сойеру, конечно, намек на предстоящую игру с читателем.)
По секрету всему свету: «Пушкин любил кидаться камнями. Как увидит камни, так и начнет ими кидаться» (Хармс «Из жизни Пушкина 6»).
«Шарик спал крепко, но проснулся быстро, как только почуял постороннего человека у костра. Он принял Озерова, как показалось тому, необычайно спокойно и ласково».
Ну, положим, это шутка: там был не «Шарик», а «генерал Бородин», и фрагмент из романа «Белая береза» лауреата всяких сталинских премий М. Бубеннова.
Но литератор не оригинален: этот прием уже многократно апробировал М. Арцыбашев в «Санине» и более виртуозно. Хотя так же не осознаваемо: «Потом стали уходить, сдержанно топоча ногами» (Люди там постоянно сравниваются с конями; в сущности, автор Хармс со своей странной полу-звериадой оттуда и вывалился, также неосознанно. Мутировал затем, возмужал, заколосился)
Но не будем отвлекаться. «Я открыл, что Китай и Испания совершенно одна и та же земля и только по невежеству считают их за разные государства. Я советую всем нарочно написать на бумаге Испания, то и выйдет Китай» (Н. Гоголь «Записки сумасшедшего»). Настоятельнейше советует.
Но здесь смех уже сквозь слезы
* * *«Приглашение на казнь». Да, сразу к делу, как сказал бы лучший друг Цинцинната.
«Какие звезды, какая мысль и грусть наверху, а внизу ничего не знают». Одной фразой обозначена топология духа: светлый верх и темный низ. Место действия. Двойное, но не двойственное. Код 3+4,2 с расширением: перекидыванием в противоположность. Здесь 3+4 не чуднОе, а чУдное, иное место высшего регистра. То есть ангельское, а не звероподобно-демоническое.
Ибо данс макабр нас ждет внизу. И не только он, к счастью: «Я не простой я тот, который жив среди вас Не только мои глаза другие, и слух, и вкус, не только обоняние, как у оленя, а осязание, как у нетопыря, но главное: дар сочетать все это в одной точке» (Код 4,2). Что за экзот перед нами?
«Как мне страшно. Как мне тошно. Но меня у меня не отнимет никто» (Код 1,1+2 автор не описывает медитацию, он сам медитирует и прозревает. Конечно, от имени героя это ведь его слова.).
А вот слова мсье Пьера: «Он сегодня просто злюка. Даже не смотрит. Царства ему предлагаешь, а он дуется. Мне ведь нужно так мало одно словцо, кивок. Ну, ничего не поделаешь. Пошли, Родриго». Код 3+4,2 сладенький тюремщик оценивает Цинцинната как нелюдя, как преступника. А он ведь как бы к подопечному со всей душой: «Мы толковали обо всем об эротике и других возвышенных материях, и часы пролетали, как минуты, минуты, как часы. Иногда, в тихом молчании» (Код 1+2,2 медитация; ирония вынесена за скобки дело серьезно; у мсье Пьера нет души: он фантом, лярва.)
Не вошли в ключевые моменты романа ни дальнейшие этапы освобождения Цинцинната, ни финал Может, этот прием говорит о том, что история, рассказанная автором, живет себе дальше уже там? И, вообще-то, главное подчеркнуто: «Но меня у меня не отнимет никто».
«Признаюсь, с недавнего времени я начинаю иногда слышать и видеть такие вещи, которых никто еще не видывал и не слыхивал» (Н. Гоголь «Записки сумасшедшего»). Признание из глубины души. (Похож герой на Цинцинната и не сходен.)
Вот еще о странностях психики, о сверхспособностях: « Вы правы. Мои руки могут скопировать любой почерк и отличить на ощупь пять разновидностей льда, соответствующих пяти степеням одиночества» (П. Крусанов, «Укус ангела»).
«"А, право, похож на помешанного", подумал Хрипач, увидев следы смятения и ужаса на тупом, сумрачном лице Передонова» (Ф. Сологуб «Мелкий бес»). Но сигнал умницы Хрипача не был услышан вовремя другими персонажами
А читателями?
«Но я же и говорю, что нам плакать не об обстоятельствах своей жизни, а о себе.
Совсем другая тема, другое направление, другая литература», настойчиво внушает Василий Розанов («Уединенное»). «Живи каждый день так, как бы ты жил всю жизнь именно для этого дня» (там же). Когда писатель хочет быть услышанным, он особо точен в балансе?