В некоторых полках действующие офицеры продолжали носить погоны. Они воспринимались, прежде всего, как символ офицерской чести, которая, как известно, всегда при своем хозяине. В части, где служил Смыслов, офицеры также сохранили право на погоны. Совет солдатских депутатов пошел на уступку, принимая во внимание военное время и авторитет многих офицерских чинов.
Прибыв в Петроград, делегация разделилась на несколько групп. Одни пошли в казармы полка, чтобы узнать, что говорят о мире с немцами, другие направились в Главное управление Генерального штаба. Смыслов оказался в первой группе.
В казармах в запасных ротах им сразу объяснили, что ношение погон в столице может грозить большими неприятностями, и настоятельно рекомендовали спороть их хотя бы с шинелей.
Что за ерунда, возмущался ротный Смыслова, я офицер русской армии, давал присягу на верность отечеству, и оно вручило мне эти погоны как символ защитника родины.
Вы не горячитесь, господин капитан, отвечал ему дежурный офицер. Сам он был в одной шинели без погон и портупеи. В эти смутные времена лучше снять погоны, чем дожидаться, когда с тебя снимут голову.
Я не трус, запальчиво отвечал ротный.
Ну как знаете, пожал плечами дежурный, было бы предложено.
Разузнав все, что хотели, члены делегации отправились по своим делам. Смыслов поспешил в университет, где с удовольствием еще недавно постигал историческую науку и откуда был направлен в курсы по подготовке младшего командного состава. Таких как он обучали за восемь месяцев, присваивали по случаю военного времени младший офицерский чин прапорщика и отправляли в войска. Уже в полку после летней кампании 1917 года Смыслов получил и первое повышение, вторую звездочку на погон звание подпоручика.
Он бродил по этажам, заходил в аудитории, встретил знакомого профессора. Тот, узнав в офицере бывшего студента, раскланялся, подал руку в знак уважения.
После войны обратно к нам, крикнул вдогонку Смыслову, у вас большие возможности!
После университета подпоручик накинул на всякий случай на плечи башлык, чтобы не бросались в глаза погоны, поспешил на набережную, полюбовался видом на Адмиралтейство. Его путь лежал к Литейному мосту по Французской набережной. Там они договорились встретиться с ротным, чтобы провести вечер в дружеской офицерской компании.
Короткий зимний день уже закончился, стемнело, когда Смыслов увидел толпу горожан.
Что случилось?
Анархисты офицера убили.
За что?
Из-за погон.
Смыслов внутренне почувствовал что-то неладное. Он раздвинул локтями зевак. На брусчатке у парапета лежало тело его ротного. Капитан был изувечен до такой степени, что Смыслов сразу и не узнал его. Какие-то люди с винтовками подняли убитого на берег и, видимо, ждали транспорт, чтобы увезти капитана в морг.
Фронтовик, шептались в толпе, защитник отечества. Разве так можно?
Анархия значит все можно, отвечали им из толпы, не угодил служивый морячкам.
Смыслов почувствовал прилив тихой ненависти.
«Кто они, эти люди, по какому праву убивают других? Что, революционный порядок это и есть право убивать без суда прямо на улице!»
Вы бы, товарищ подпоручик, сняли погоны, не дай бог какое лихо, услышал он где-то рядом.
Я вам не товарищ! огрызнулся он.
Да вы не горячитесь, я вам добра желаю.
Смыслов обернулся. Перед ним стоял мужчина в хорошем пальто с меховым воротником, каракулевой шапке и с окладистой бородой.
Позвольте представиться, Серебряков Василий Кириллович, домовладелец.
Чем обязан? Смыслов напрягся.
Брат у меня вот такой же, воюет где-то, прапорщик. Даже лицом похож, думаю, я вам помогу, кто-то ему может быть подсобит, так вот оба и сдюжат.
Подпоручик улыбнулся, ему понравились рассуждения домовладельца.
Ну если так, то помогайте. Погиб мой боевой товарищ, теперь надо его похоронить как положено герою, он ведь умер, не изменив присяге.
Появились дровни. Тело капитана погрузили на соломенную постилку. Смыслов подошел к людям с винтовками, видимо, патрульным, сказал, что знает покойного, и попросил разрешения его похоронить.
Патрульные покосились на торчащие из-под башлыка погоны, но ничего не сказали.
Забирайте своего капитана, сначала за справкой на погребенье, потом куда хотите.
Спасибо, служивые, ответил Смыслов.
Мы не служивые, а красная народная дружина.
Спасибо, служивые, ответил Смыслов.
Мы не служивые, а красная народная дружина.
Все равно спасибо.
Смыслов побежал к саням с телом капитана.
Приходите на Разъезжую, дом 29, в чайную, спросите хозяина, на прощанье крикнул Ивану домовладелец, Если что, за ночлег не беспокойтесь, дом большой. Всем места хватит.
Подпоручик отправился с телом ротного в казармы полка. Вечер и почти весь следующий день прошли в похоронных хлопотах. Отпевание и погребение назначили на третий день. Гроб с телом капитана находился в полковой церкви.
Оставаться еще на одну ночь в казармах Смыслов больше не хотел. Все до единого запасные чины больше всего боялись попасть на фронт и поэтому отчаянно поддерживали идею немедленного окончания войны. Ему показалось, что даже стены казармы пропитаны запахом трусости, и поэтому он принял решение отправиться в гости к новому знакомцу, домовладельцу Серебрякову.
Строение в три этажа за номером 29 на углу улиц Разъезжей и Николаевской до революции было завидным домовладением. На первом этаже располагалась чайная, на втором нумера для приезжих и парочек, на третьем апартаменты, где жила семья хозяина. После октябрьского переворота некоторые комнаты на втором этаже занял какой-то комитет. Там был телефон, по которому служащие организации постоянно принимали звонки.
Чайная еще работала. На кухне хлопотала жена хозяина, посетителей обслуживали две старшие дочери.
Свободных мест нет, огорошил Смыслова с порога инвалид-привратник.
Я к Василию Кирилловичу.
Это другое дело, он говорил, что ждет какого то офицера.
Уже заждался, вышел откуда-то из боковой комнаты хозяин дома. Маня, крикнул дочери, накрой нам в кабинете.
Они зашли в небольшую комнатку без окон, рядом с вестибюлем, сели за стол.
Марья Васильевна принесла суп, котлеты и бутылку вина.
Да тут у вас по-царски! пошутил Смыслов.
Старые запасы, уж лучше выпить с приличным человеком, чем отдать все это на растерзание орде негодяев.
Как же вы о революционном народе, нехорошо! покачал головой Смыслов.
Скажите мне, а я что, не народ? спросил Серебряков, мой отец в этом доме начинал половым, проворный был, ярославцы все проворные. Потом купил чайную у прежнего хозяина, живота не щадя трудился. Я как подрос, тоже все тут, при деле. Этажи постепенно тоже выкупили, обустроились, детей нарожали, дочерей бог дал, четверых, и тут революция. Я теперь, получается, буржуазия и вредный для новой власти элемент, так?
Наверное, ответил Смыслов.
Так я же крестьянин, у нас в деревне земля есть, все своим трудом нажили, спозаранку до темноты спину гнули, что теперь, дом того гляди советская власть отберет, придется ехать в деревню, сызнова землю пахать. Я уеду, мне что, только кто слово даст, что землю не отнимут?
Большевики декрет о земле приняли, вся земля крестьянам, ответил Смыслов.
Что-то я в не верю в это. Земля у меня и так есть, и пашенная, и луговина, и лесу кусок. Так что? Найдется голытьба, скажут, делись.
Социальная справедливость, заметил Смыслов.
Какая справедливость, одни на печи жопу греют, другие работают, а делить все поровну что ли?
Справный мужик себя в обиду не даст, сказал Смыслов, у нас в полку таких и сейчас немало. Если войне конец, то вернутся они по домам и прижмут всех горлопанов и бездельников.
Слова бы ваши богу в уши, прослезился Серебряков, я сразу понял, что ваше благородие человек разумный.
Какое я теперь благородие, хмыкнул Смыслов, обычный гражданин, завтра сниму погоны, чтобы не дай бог чего не вышло, и все, никакой разницы с тыловыми.
Вы скажите, как думаете, надолго ли все это? осторожно спросил домовладелец.
Не могу знать. Выборы в Учредительное собрание прошли, скоро будут известны результаты. Народ свою волю выразил, и власть должна оказаться в руках его представителей.
Ой ли?
Так по закону.
А война?
Что война? Война проиграна, земли русские под немцем. Агитаторы разлагают армию. Есть честные люди и там, но теперь нет единоначалия, в армии все решает не командир, а совет солдатских депутатов.
Ну и ну, а офицеры?
Должны подчиняться решениям совета.
Вот вы мне скажите, ваше благородие, спросил Серебряков, захмелев после третьей стопки, зачем надо было все это учинять?
Что все?
Революцию.