Ганя ушёл в «запас», но был вознаграждён сверх всяких ожиданий. Рогачёв вполне официально вручил ему сверкающий никелировкой смит-вессон и выдавал по десятку патронов в неделю, принимая зачёты по стрельбе. Сам он стрелял из нагана виртуозно.
Военком Королёв разрешил Гане практиковаться в верховой езде на своём англо-арабе Зевсе, когда его выводил на корде старый ремонтёр. Иногда он брал Ганю коноводом, если предполагал застрять, а коня надо было вернуть в военкомат.
По понедельникам Ганя являлся на полигон, получал обойму патронов и карабин, участвовал в стрельбах.
В начале июня он снова был «мобилизован».
Отряд по сбору продразвёрстки и организации советов отправлялся в рейс от Бухтармы5 до Зайсана6. Командиром отряда был Королёв, комиссаром Юрьев, уполномоченным Совдепа Ганин отец.
Это была великолепная школа классовой борьбы. Юрьев заботливо учил видеть добрую душу простых людей, чёрствую душу богачей и робко-неустойчивую душу людей «благородного труда».
Но описывать это нет смысла. Это прожитый этап истории. Время и люди имели тогда свои особенности, которые неприменимы к вам7 и к вашему времени кроме того, что свойственно всем людям всех времён.
Пробивший лазейку
Против Ганиного дома, чуть наикосок, на другой стороне улицы жили муж и жена Боярские. Был у них единственный сын, работавший учеником экспедитора на железной дороге. Краса и гордость родителей, не сумевших пробиться в люди, но сына им удалось поставить на «благородный путь».
Сын Боярский был призван в армию. Вернулся он с «Георгием», но без руки. Построил себе дом и работал мирским пастухом. Работа не пыльная, хотя и не денежная, но у Боярского были какие-то деньжонки на обзаведение и содержание сына в господском доме. Родители добровольно и даже с гордостью стали лакеями своего сына, готовя ему отдельное питание, не смея сесть в его присутствии.
Однополчане поговаривали, что Боярский служил денщиком у начальника штаба полка, спас его от расправы революционных солдат, помог ему скрыться от ревтрибунала, провёл его через советскую Россию к Колчаку и продолжал служить ему. Во время карательной экспедиции вторично спас своего начальника, но был ранен и лишился левой руки. Был награждён «Георгием», деньгами и покровительством его высокопревосходительства. Боярский не опровергал эти разговоры и отвечал:
Служил верой-правдой, как положено. И не кому-нибудь, а его высокопревосходительству, к которому не всяк офицер подойти смел.
После возвращения Боярский-отец спешно отправил сына в Омск. Вскоре тот вернулся из Омска в чине прапорщика, в новой с иголочки форме, во всём блеске великолепия и был назначен командиром взвода местной команды.
Служба в местной команде не пользовалась уважением даже у строевых офицеров белой гвардии, а народ называл их «мясной командой». В их обязанность входила охрана арестованных большевиков, «содействие при допросе», расстрел приговорённых. Но чего не сделаешь ради принадлежности к благородному сословию.
Родители, особенно мать, не могли нахвастаться сыном. Но никто не пророк в своём отечестве. Мальчишки (под влиянием родителей) из-за угла дразнили его: «Ваше благородие, свиньи в огороде! Не надо ли их выгнать, а вас загнать?».
Но вот колчаковская власть пала, и Боярский исчез. Особенно его не разыскивали. Невелика птица прапорщик, хоть пакостник не из последних. Да уж нарвётся не сорвётся. Отольются волку овечьи слёзы. Даже сохранилась песенка:
Раньше был приказчик,
Отправлял вагоны,
Стал потом я прапорщик,
Золоты погоны.
Но пришли большевики,
Слетели погоны,
Благо ноженьки легки
Кто меня догонит.
Боярский как в воду канул.
Во время поездки с продотрядом, в захолустном, отдалённом городке Большенарымске, Ганя увидел Боярского в должности секретаря волостного исполкома. Юрьев выслушал сообщение Гани и вызвал председателя волисполкома, который дал самую лучшую характеристику:
Боярский голова! Самородок! Во всех вопросах разбирается. На нём всё дело держится. А ведь простой человек, уроженец Секисовки. Отец до сих пор пастухом работает. Не сумлевайтесь, свой человек.
Но «свой человек» ночью бесследно исчез.
След его обнаружился в Семипалатинске, откуда на запрос ГПУ сообщили, что Боярский служил в должности заведующего паспортного стола Губадмотдела. Прошёл проверку госаппарата, признан социально близким Советской власти. Уволился по личному желанию. Адрес нового местожительства неизвестен.
Боярский голова! Самородок! Во всех вопросах разбирается. На нём всё дело держится. А ведь простой человек, уроженец Секисовки. Отец до сих пор пастухом работает. Не сумлевайтесь, свой человек.
Но «свой человек» ночью бесследно исчез.
След его обнаружился в Семипалатинске, откуда на запрос ГПУ сообщили, что Боярский служил в должности заведующего паспортного стола Губадмотдела. Прошёл проверку госаппарата, признан социально близким Советской власти. Уволился по личному желанию. Адрес нового местожительства неизвестен.
Проверкой ГПУ установлено, что много паспортов было выдано по подложным справкам и присвоенным документам, в числе них были установлены личности офицеров местной команды, матёрые семёновцы и анненковцы.
Задержанные оборотни не отрицали своей связи с Боярским и его связи с работниками профсоюза, которые снабжали его профсоюзными билетами и карт-бланшами. Но эти оборотни были мелочью. Они наивно старались скрыться на заимках, где встреча с охотниками-промысловиками (а на базаре и с земляками) была неизбежна. Сам Боярского найти не удалось.
Хоть ты и в новой коже, но сердце у тебя всё то же
Ганя не помнил его фамилии, но человека запомнил навсегда. Мог бы даже нарисовать портрет этого прапорщика с кудрявыми чёрными волосами, затянутого в кавалерийскую венгерку, в кожаных перчатках, не с нагайкой, а с изящным стеком в руках. Он приветливо шутил с женщинами, толпившимися у ворот крепостной тюрьмы, и с нижними чинами. Но все знали, что стек не был просто красивой игрушкой: гибкий стальной сердечник, сплетённый хромовыми ленточками, рассекал тело до кости.
Каково же было удивление Гани, когда этот красавец явился в класс в качестве учителя физики. Он сразу же завоевал расположение учеников стройностью изложения материала и удачно вставленной шуткой. Но когда он чертил на доске схемы, Ганя видел в его руке стек.
В разговоре с начальником ГПУ Ольгой Липкиной Ганя признался, что ему трудно учиться у этого белогвардейского офицера, но Липкина объяснила:
Сами знаем. Он не из злостных. На учёте состоит, отмечается аккуратно, работает охотно и добросовестно, да и социальное происхождение у него не дворянское. У белых он был чужой, со временем наш будет совсем. А нам надо учиться. Учиться у врагов, чтобы отнять у них это превосходство в знаниях
Правда, скоро он исчез из школы, а Ганя уехал в Омск. Позже узнал, что бывший офицер женился на дочери дворянина, махрового монархиста, устроил пышную свадьбу с венчанием в церкви, да ещё, воспользовавшись доверчивостью военкома Королёва, использовал для свадебного поезда коней и тачанку военкомата.
После революции в разговорную речь обильным потоком хлынули иностранные слова. Они порой затемняли подлинный смысл, который мог быть чётко выражен русскими словами. Так самому распространённому слову «коммунист» предпочитали «большевик», по смыслу «большинство», «общность». Слово «коммуна» заменяли словами «артель», «общество», «община».
Очень распространённым стало слово «лояльный». Словарь объяснял его так:
Лояльный (от франц. loyal, букв. «верный»)
1. держащийся в границах законности (иногда только внешне), выполняющий установления и требования органов власти;
2. беспристрастно относящийся к кому-либо, чему-либо.
Люди же, не задумываясь, переводили это слово как «приспособленец».
Выходец из рабочей среды стал лояльным, далёким от политики:
Пусть кто-то где-то с кем-то бьётся,
А наше дело сторона.
И власть Советская, сдаётся,
Нам не нужна8.
Он одинаково относился ко всем и потому всем был хорош. С учительской работы он ушёл, поступил объездчиком в лесничество и отдался делу всей душой: организовывал заповедники, охотничье хозяйство, журнал «Охотник Алтая», сотрудничал в институте природоведения.
Он ушёл в лес и обрёл покой поцарапанной совести.
Такая личность не беспокоила органы государственного надзора, тем более что человек с воодушевлением делал полезное Советской власти (впрочем, как и любой другой) дело охраны природы и умножения её богатств. Народу, окружённому явными и тайными врагами, нужны были лояльные люди, не ратующие ни за доктрину Троцкого о перманентной революции, ни за бухаринскую концепцию о врастании кулака в социализм, и уж, конечно, не участвующие во вредительстве.