Еще через час прибежала сестра жены Лида. Она жила недалеко, на Университете. Долго плакала, сморкаясь в платок, что-то говорила, гладя его по плечам, но до Тетерского плохо доходило. Мозг фиксировал звуки входящих сообщений глухо, как сквозь рулон стекловаты. У Тетерского была миссия. Ему не терпелось вернуться в соцсети и продолжить отвечать на соболезнования. Это казалось важным.
Лида убрала вещи жены, приготовила обед. Тетерский поковырял макароны, извинился и ушел к компьютеру. Еще какое-то время он слышал звуки присутствия сестры покойной жены в доме: стук дверок шкафа в спальне, шорохи, пронзительные сморкания и плач. Потом все стихло.
Написал испанский издатель супруги. Долго подбирая слова через Google переводчик, Тетерский ответил и ему. Писали одноклассники, сослуживцы, родственники и поклонники творчества покойной жены, которых после ее смерти оказалось намного больше, чем было при жизни. Тетерский не пропускал ни одного сообщения, но чем больше он писал, тем больше соболезнований приходило. Буквы плясали в глазах, двоились, прыгали по экрану, словно издеваясь над Тетерским. Он так устал, что уснул прямо тут, положив голову на прохладную поверхность стола.
Проснулся Тетерский от телефонного звонка.
Ни о чем не волнуйтесь, заявил бархатистый голос, представившийся не то редактором, не то директором редакции, Мы все организуем. Опыт есть. Прощание будет у нас в актовом зале двадцать третьего в одиннадцать, процедура уже запущена, бархатистый покашлял, Да, и о затратах тоже не беспокойтесь. Все оплачено. До свидания и еще раз соболезнуем вашей утрате
За окном начало темнеть. Тетерский включил компьютер и ахнул. За то время, пока он спал, пришло сотни две сообщений.
Тетерский с хрустом размял шею, положил руки на клавиатуру. Посидел так несколько секунд и затрещал клавишами.
ФАНТАЗЁР
Петр Иванович Плещёв обладал богатой фантазией. Он обожал долгие прогулки, когда ничто не мешало мечтать о вещах непрактичных и даже вредных. Выходил после работы на бульвар по дороге домой и гулял, заложив руки за спину, с одного конца на другой. И обратно. Любил не торопясь нагуливать аппетит, дома никто не ждал. Мама умерла через четыре года после того, как он начал работать, а Лиза ушла три года назад.
Я никогда не любила тебя, Петя, сказала она напоследок, Ты был хорошим другом, а я спутала это с любовью.
Больше с женщинами он не связывался. Жил один в своей хрущовке с крошечной кухонькой и с узбекскими коврами, оставшимися от мамы, на стенах. Ему нравились бумажные обои с выцветшими желтыми цветами, которые он помнил с детства и местами облупленная белорусская стенка, забитая дешевым хрусталем и любимыми книгами. Иногда он вынимал томик Чехова или Золя, нюхал, перелистывал и ставил обратно. Читать он перестал в студенчестве и теперь пищей для ума ему дважды в месяц служил Московский бухгалтер. А ведь было время, когда он менял библиотеки, прочитав, все, что там было. Состоял почетным членом Клуба юных книголюбов и писал школьные сочинения, которые входили потом в методические пособия для учителей литературы. И друзья тогда водились и даже враги. Про таких и говорят подает надежды.
Почему он бросил институт? Разочаровался в будущей профессии? Не хотел тратить время на учебу и стремился поскорее жить? Он не мог вспомнить. Все сливалось в мутную белесую полоску, из нее вываливались, как кусочки фруктов из йогурта, то, что дорого залпом прочитанные «Три мушкетера», когда ему не исполнилось и десяти, опьянение первой сигаретой в седьмом классе, месячный круиз по Волге с мамой после первого курса, скорая женитьба Не так уж и много для сорока восьми лет. Было и другое, но вспоминать об этом не хотелось. Он заблокировал неудобные воспоминания, и они скоро забылись.
Петр Иванович работал бухгалтером на заводе точной измерительной техники почти девятнадцать лет. Этот факт налагал на него определенные обязанности. Он должен казаться сухим и скучным. Так и было. На работе он был незаметен и незаменим. На людях держал марку и лишь наедине с собой мог расслабиться и предаться любимому занятию. Пофантазировать.
Он представлял себя путешественником во времени, переместившимся в современную Москву из восьмидесятых. Ему нравилось сравнивать эти два близких, но таких разных времени. И в обоих, что немаловажно, он лично пожил.
Вот и сегодня он вышел из конторы и удивился безумно красивым автомобилям, припаркованным яркими рядами, словно игрушки на полочке в шкафу его детства. Вечернее солнце лениво катало блики на блестящих боках. Игра началась.
Ух ты! подумал он, Сколько иномарок! И ни одного Москвича, и Жигулей не видать Неужели отечественный автопром у них тут загнулся? А нет, вон одна Жулька стоит. Кажется, пятерка Новая, только грязная и какая-то бесцветная. Господи, я ведь когда-то мечтал о такой! Ужас!
Он прошел мимо двух белых Тойот, замедлил шаг у черного Мерседеса и совсем остановился возле роскошного ярко красного БМВ, любуясь ломаной футуристической формой. Заглянул внутрь. За тонированными стеклами, что само по себе интриговало, как в космическом корабле. Точно, изысканно и дьявольски красиво. Поцокал языком. Скрипнул пальцем по горячему металлу и легонько пнул колесо, как всегда делал отец перед поездкой. Под капотом еле слышно щелкнуло, и неожиданно громко завопила, заквакала сирена.
Караул! Петр Иванович в ужасе отшатнулся. Обернулся по-воровски быстро на окна конторы, и поспешил прочь, втянув голову в серый плащ и прижимая портфель к груди. Сердце стучало, как изношенная шаровая опора в отцовской ласточке. Игра между тем продолжалась.
Площадь у метро его просто раздавила. Обилием информации, безумными сочетаниями цветов и запахов. Как же все изменилось за двадцать лет! Отовсюду вопила иностранщина: Sale, Макдоналдс, доллары, шоу, хот-доги!
Они нас все-таки победили? подумал Петр Иванович. Даже растерялся.
Над входом в метро висел огромный телевизор, как табло на стадионе, а в нем мельтешили кадры, будто из сна шизофреника. Практически голые девицы выли про какой-то клуб, полилось рекой пиво, мелькнула непонятная еда, снова девицы затрясли накаченными ляжками Здоровенный мужик в наушниках сильно толкнул его в плечо, словно наказывая за нерасторопность, и он отскочил в сторону. К стене, у которой молодая совсем бомжиха делила беляш с таким же бомжеватым рыжим псом. Бомжиха сидела на картонке, поджав по-турецки ноги в сильно поношенных кедах, и не обращала на суету вокруг никакого внимания. Словно кроме нее и пса никого не существовало. Она что-то говорила ему ласково и все пихала под нос надкушенный беляш, а пес морщился и отводил морду в сторону. Снова и снова. Бомжиха смеялась, откусывала от беляша и опять протягивала псу. Тот косился виновато на Петра Ивановича и вилял тугим хвостом по асфальту, раскидывая окурки и сгоревшие спички. Сытый, наверное. Больше всего Петра Ивановича поразило в девице то, что волосы ее выглядели, как палки. Давно не мытые и свалявшиеся, они торчали в разные стороны. У нее был проколот нос, и под ним болталось иссиня черное кольцо. Как у папуаса из журнала «Вокруг света». Девица подняла взгляд, и он поспешно отвернулся. Один глаз у нее был желтый, кошачий, другой черный с белым зрачком. И в довершении всего у нее отсутствовали брови.
Но так не бывает! в ужасе подумал он, и боком, как краб, отошел от странной парочки подальше, Проказа у нее, что ли?
Петр Иванович заметался на пятачке у входа в метро. Везде он мешал. Примостился в углу возле газетного развала и перевел дух. Ну и суета тут у них! Людей стало намного больше. И как же ярко они теперь одеваются! В его годы ходили в одинаково немарких, сереньких робах, а нынче гляньте на них кто в чем! И ни одной девушки в юбке. Все затянулись в джинсу. Аппетитно, ничего не скажешь. Все угадывается, где надо выпячивается. Но что это? Он не поверил собственным глазам. У девушки возле сигаретной палатки над джинсами виднелись розовой полосой трусики! Бесстыдно, ажурно, напоказ
Это оттого что джинсы так низко на бедрах сидят? не понял Петр Иванович, И у этой, и у той, и вот еще А у этой в темных очках на пол лица и того хлеще в пупке кольцо!
У Петра Ивановича даже голова закружилась от такого хулиганства. Он поплелся к вестибюлю, шаря по карманам в поисках карточки: Скорее нырнуть в метро, там отдышусь! В метро, слава богу, практически ничего не изменилось. Те же бодливые турникеты, только вместо жетонов карточки из картона. Та же желтоватая известка на стенах и потолке, неистребимый запах машинного масла и матрешкоподобные скучающие дежурные в смешных шапках-пирожках. Еще он заметил, спускаясь вниз, что резиновый поручень все так же, как и в восьмидесятые бежит быстрее, чем лента эскалатора. Это окончательно его успокоило, и он забыл про игру в путешествие во времени. На станции Китай-город он сделал пересадку и поток утомленных пассажиров понес его от душного вагона к выходу.