А была у Охотника дочь единая. Своевольная, своенравная. Говорили, что матерь её была не роду человеческого, а лесной Древодева, али русалка ручьевая. Как ни то, а не корилась Лукава ни отцову слову, ни уставу человечьему. Всё по-своему, как схотелось, как вздумалось только хохот звонкий, только вихрь кудрей чёрных с прозеленью, с травным духом за нею.
Знать, слыхала она слова Пришлого, знать забавою показался ей подарочек его: чуть уснул отец-охотник хвать Лукава лук, расстреляла все стрелочки не глядючи, а колчан, что не нужен ей больше был, забросила на высокий дуб, да на самые ветки верхние. Так, по сей день, говорят, висит он на дубу, ещё выше с той поры поднявшемся, ещё гуще ветви раскинувшем. И стоит тот дуб рядом с бывшей избою Охотника.
Сам Охотник, он первый попал под стрелу дарёную, и нашла его Лукава в срок от зари до заката, стрелку дальше пустила, а отец её с той поры неведомо где, незнаемо когда возродится, а может, и нынче ходит лесом охотится.
А сама Лукава пока за стрелками бегает, вновь да сызнова запускает их всё играется, всё хохочет, и ни погибели ей, ни радости людской, истинной.
И всё будет так, пока кто-то другой ту стрелу не узрит, да колчан найдёт, да положит стрелу в колчан, чтобы силу отнять её, да соберёт-сумеет в тот колчан все стрелочки, что числом ровно лун в году Вот тогда и Лукава утихомирится, тогда и лук даренный тоже силу свою потеряет до времени.
Как же стрелки искать? вздохнул-спросил бортник, уж не с лукавой усмешкой с мудрой задумчивостью в глазах.
А кто первый положит стрелу в колчан, тот и узнает, как. Аль у него чутьё прорежется, али колчан родное почует и остаточки сбирать почнёт Лукава так чует, или лук её чует стрелки, что находит их, да и вновь стреляет
Ты видел стрелу? толкнул меня в бок весь вечер молчавший отрок, что вышел к нашему костерку с туеском ягоды лесной, им собиранной.
Да, кивнул я, вспоминая, как таяла, исчезала с глаз любушка моя Лёнушка, когда пришёл я к месту смерти её, попрощаться.
Матерь обещала позаботиться, схоронить по-людски. Да некого хоронить стало. Только охнула матушка за плечом моим, и в плечо же толкнула: ступай скорей, ох, недоброе, ох, неладное!..
И теперь я подумал: коль пойду искать и колчан, и стрелы, может, встречу мою Лёнушку, пусть, не узнанный в её новой жизни, да увидеть: жива она, возродилась
А и многие уже видели эти стрелочки, хитро улыбнулся отрок, искоса поглядывая на Сказителя. И даже колчан с луком видывали он простодушно развёл руками, как оправдываясь: ведь иначе, откуда в Сказании такое взялось: и каковы они, стрелочки, и каков колчан, да где висит
Ты, Невер, внучок, не дерзи старшим-то, откликнулся из тьмы за кругом кострового света тихонький, скрипучий, одначе, густой голос.
И к огню вышел, допрежь в шалашике под елями отдыхавший, махонький дедок с бородою белою, как не до колен ему, в шапке широкой, плетёной из травы и лыка как он показал: «Абы шишки сосновые да еловые, белками, птицами ли оброненные, по голове не били». Именем дедок был Мал Боровик ведун и кудесник. Во бору близ Поляны Веча Вещего он обретался с этим отроком Невером сыном дочери его Малуши. Та вдовствует с младшими детьми в деревне нашей, за два подворья от матушкина. Невера же, старшего, спровадила деду в помощь да в обучение.
А и дерзкий отрок, да и речь ведёт поперёд мысли. Поразмыслил бы и сам понял: как бы иначе Сказание сложилось, кабы не многие свидетели. То же и Мал Боровик сейчас втолковывал:
И не раз, и не два говорено: скоро сказка сказывается, да не споро слово связывается. Были и свидетели встречи Охотника с Пришлым; были и находившие стрелки, да колчан не добывшие, али не ведали о нём. Стрелки те Лукава опосля хитро отнимала, дале, знать, пускала: ни у кого не сохранялись они.
Так, по словцу, по деянию, великому ли, малому Сказания и складываются. Не токмо сие каждое из ведомых Ведовых.
Пристыженный Невер, посапывая, склонил голову с волосьями спутанными, только глазами из-под них просительно постреливал мол, прощения прошу, то на деда, то на гусляра. А Мал Боровик так продолжал говорить:
И не раз, и не два люди видели стрелки эти. И не раз, и не два теряли они любых и ближних, пугаясь, как истаивали те. Были и такие, что встречали через много лет возродившихся: те не признавали былых знакомцев, одначе, не всё в Сказании говорится: есть и как будто верные слова, только проверить не можно, потому и не говорятся, ведомо: если как-то напомнить, что-то зело близкое к сердцу переродившегося указать, он вспоминает и узнаёт. Даже если оставил ребятёнком, а узрел деда-бабку древних. Два или три такие случая случались.
Пристыженный Невер, посапывая, склонил голову с волосьями спутанными, только глазами из-под них просительно постреливал мол, прощения прошу, то на деда, то на гусляра. А Мал Боровик так продолжал говорить:
И не раз, и не два люди видели стрелки эти. И не раз, и не два теряли они любых и ближних, пугаясь, как истаивали те. Были и такие, что встречали через много лет возродившихся: те не признавали былых знакомцев, одначе, не всё в Сказании говорится: есть и как будто верные слова, только проверить не можно, потому и не говорятся, ведомо: если как-то напомнить, что-то зело близкое к сердцу переродившегося указать, он вспоминает и узнаёт. Даже если оставил ребятёнком, а узрел деда-бабку древних. Два или три такие случая случались.
Я с замершим сердцем слушал эти слова Мала, и надежда всё теплее омывала мою душу. И задумался-замечтался я, опустив глаза к земле: вот, пойду искать, вот, сыщу колчан, вот, повстречаю её, мою Лёнушку
Как зовут тебя? Гусляр торкнулся головы моей, склонённой на кулаки сложенные: как лежал у костра, так и задумался, в землю глядючи.
Сел, встряхнул свои кудри, под ремешок заправил. Подивился вопросу: всяк здесь меня сызмальства, через матушку, знал. Но, коль спрошено, отвечать надобно:
Матерь Лучарушкой прозывала, откликнулся, а любушка, Лёнушка моя, Яроликом звала
Так тому и быть, кивнул гусляр. Вот, два имени, два пути твои какое выпадет, тем путём и пойдёшь. Быть Лучарушкой воротишься к матушке, позабудешь про всё и про любушку, и про смерть её, и про Вече Вещее
А как выпадет Яролик, будет путь твой никем не ведомый, до последней стрелы, в колчан положенной, будешь ты на Пути на сём. А уж дальше что и подавно никем не знаемо.
И вложил он в два кошеля одинаковые лучинушки скалочку в один и листок золото-яркий, как Ярила полдневного лик, в другой. И велел уйти ненадолго, а кошели пустил встречь друг другу по рукам у костра сидящих. Как сходились у него, ещё и перекладывал туда-сюда, что уж и сами они не могли знать, в каком кошеле что лежит.
А я и вовсе отошёл осторонь, за край поляны, за густые ветви еловые. И не ведая, знал, что выберу золотой листок Путь незнаемый. Потому как чуялось не зря сказано: в руках чужих стрелка сломится, а в моих, гляди, не ломалась. Знать, заране Путь сей уготован мне.
Воротился к костру, увидал у ног гусляра кошели, взял один, да открыл как и чуял сердцем: выпал лист Поднял котомку свою, принял из рук гусляра стрелу в чёрных пеленах и пошёл, поклонившись молча Вечу Вещему: голову склонив каждому, поясным поклоном вежливым всем разом, пошёл в сторону ту, где, по сказам, стояла когда-то избушка Охотника, у которой дуб растёт, с колчаном звёздноузорчатым на вершине в ветвях его.
Шёл по темени, только в выси, по верхам дерев высоких уж заперекликалась живность летучая, зорю утрешнюю узрев-почуяв, голоса испытывали, крыльями похлопывали, ко дневным трудам-полётам готовились.
* * *Зуммер заливался с каждым днём всё громче, всё уверенней и настойчивей. Если бы не давняя привычка, не знание, что слышен этот мелодичный, чуть погромче комара назойливого, звук мне одному единому на всей планете, ей богу, в панику можно было впасть вполне: соседи, гляди, поубивают ни днём, ни ночью зудение «комарика» не умолкает. Отключить его, конечно, можно было, да не хотелось без лишней надобности колчан на свет вынимать, пока сторожевая голос не подала: прижился я как-то в этом мире, в этом отрезке времени. И теперь просто ждал.
Ждал её, двенадцатую стрелу. Чтобы уж наверняка изловить и уложить в колчан, на деле являющийся искусно изготовленным и ещё более искусно изукрашенным футляром для этих странных стрелок. Были с тыльной стороны футляра и выемки, предполагающие крепление в них лука-самострела. И размером футляр и самострел по выемкам судя, в две ладони всего-то. И, по более внимательному рассмотрению, уже в теперешнее время, когда знания накопились за все времена и годы Пути моего незнаемого, был это скорей арбалет, основой коему футляр и являлся. Да Лукавушка-то знать того не могла, разделила-ослабила силу прибора, пользуется им как простым луком, отчего стрелки недалеко летят. Да и воображения её маловато будет для других, дальних целей, ему доступных.