Конечно, прекрасную незнакомку, которая волею случая оказалась в беде и пришла просить меня о помощи, отозвался Мэтью, тоже решив сменить одежду.
Страут презрительно фыркнул. У Мэтью, как и у мистера Страута, одежды было совсем немного, да и не нравилось ему, что здесь нельзя было пойти в магазин и купить нужный тебе размер. Нет, магазины были, но одежда вся была безразмерная, как бы сказала миссис Никсон «на вырост». А по размеру следовало заказывать, либо искать с рук, что было чрезвычайно неудобно. Но самую большую головную боль ему приносила обувь здесь были либо сапоги, либо ботинки, а кроссовки еще не существовали (когда его старые из будущего стали ему совсем малы, он предусмотрительно их сжег все-таки про время и пространство немало книжек и фильмов в его времени было написано, а значит, про то, что нарушать временную канву нельзя, он смутно догадывался). Юноша застегнул пуговицы на сорочке и оправил свой повседневный сюртук. Они с конюхом одновременно посмотрели друг на друга и вздохнули. Один вздыхал, что он никогда не будет таким же широкоплечим и высоким, как второй, а тот горевал по упущенным годам молодости и своему некрасивому лицу. Разумеется, ни один из них другому в этом не признался.
Мэтью вышел на улицу, крикнув Страуту «Лошадь на тебе!» и тут же ускорил шаг, чтобы не получить от конюха за то, что сказал ему только сейчас, когда тот переоделся. На кухне его уже ждала Лиззи, держащая в руке корзинку и накинувшая на плечи старую шаль. Он тут же выхватил у нее корзинку из рук и выставил вперед локоть, предлагая за него ухватиться.
Моя госпожа готова? серьезнейшим тоном спросил он.
Лиззи нахмурилась и пошла на выход, ничего не говоря.
Мэтью вздохнул снова: вот столько лет он ее знает, но эти чопорные нравы Англии совершенно отбивали у любого человека чувства юмора! Казалось, что любимое выражение лица у викторианцев это нахмуренные брови и унылое выражение (совсем как у их любимой королевы). А ведь он к ней относится как к любимой сестре, которой у него никогда не было, и она в действительности была его самым близким другом.
Помахивая корзинкой, он неторопливо направился за ней. Поскольку место их нынешнего обитания располагалось довольно далеко от Ист-Энда, идти было порядочно. Но они освободились раньше времени, погода стояла сносная, и потому молодые люди решили прогуляться. Вернее, прогуляться решила Лиззи, которая любила экономить, а потому не хотела даже думать о том, чтобы нанять кэб или сесть на омнибус. К тому же они собирались зайти на рынок и купить свежих овощей для миссис Никсон. Поэтому они неторопливо направились по узким улицам Лондона.
Если бы Мэтью в 12 лет спросили, каков Лондон из себя, у него бы наверняка возник образ из фильмов про Гарри Поттера и Шерлока Холмса эдакий старинный город со светлыми зданиями, в котором местные жители степенно ходят по улицам и любят поболтать за чашкой чая, а в подворотне обязательно скрывается проход в волшебный мир, и на улице можно встретить знаменитого сыщика. Разумеется, это в корне отличалось от его настоящего впечатления. Лондон, с которым он познакомился вживую, был грязным и неприветливым, вечно сумрачным и влажным. Даже в последних числах марта в воздухе висело зловонье и туман, который превращал солнце на небе в нечеткий шар света. Оказалось, что по погоде Лондон очень похож на его родной город, но по обстановке ни капли.
Степенных жителей здесь тоже не наблюдалось. Город вечно кипел жизнью все куда-то спешили, и двое медленно продвигались по переполненным улицам. В конце концов, Мэтью все же взял девушку под локоть, чтобы та не оступилась и не оказалась в луже или грязи.
Надо было взять кэб, в который раз наступив во что-то очень неприятное, вздохнул Мэтью.
Раз в год вылезаешь пройтись по Лондону пешком и все равно ноешь, парировала Лиззи, приподнимая подол своей юбки, чтобы не запачкаться.
Она была права: привыкнув находиться на метр выше всех остальных, Мэтью забывал, что ногами вообще-то надо пользоваться не только для того, чтобы бегать по дому и причинять беспокойство миссис Пирс на кухне. Мэтью молча согласился с доводом Лиззи и придержал ее за локоть, чтобы мимо них промчался чей-то экипаж, чудом не заливший их водой. Он замолк на мгновение, а затем снова принялся весело болтать.
С самого раннего детства мальчик был изрядным болтуном. Его было не заткнуть даже хорошим подзатыльником (а миссис Никсон, поверьте, собаку съела на этом способе), поэтому Лиззи привыкла в моменты особой болтливости юноши просто не обращать на него внимания. Тем более, что слова, доносившиеся из его рта, зачастую были ей непонятны он мог сыпать словечками на незнакомом языке или внезапно начать рассказывать какую-нибудь безумную историю про то, как хорошо было бы, если бы по небу летали железные птицы и ходили очень быстрые поезда. Поскольку все это казалось лишь сказками, Лиззи к ним так и относилась, не веря ни единому слову. Да, ее названный брат был довольно странным с тех пор, как он начал говорить по-английски, от него постоянно неслись какие-то небылицы о «будущем», как он его называл. Сначала его слушали с удивлением и интересом, особенно самые младшие: он мог собирать целые оравы детей и воодушевленно им что-то вещать. Но затем интерес, как и к любой сказке, постепенно угас. Когда Мэтью понял, что никто больше не прислушивается и даже не воспринимает его всерьез, он затих, видимо, посчитав, что его могут счесть сумасшедшим. Однако иногда, а особенно наедине с Лиззи, которой он доверял больше всех, его вновь прорывало. В такие моменты он говорил очень сбивчиво, слишком быстро, перескакивая с мысли на мысль, не то вспоминая, не то боясь забыть, и из его рассказов было ровным счетом ничего не понятно. Если загадка его происхождения и беспокоила Лиззи в детстве, но затем, когда никто вокруг мальчика так и не добился от него внятного ответа на вопрос, кто же он такой, все от него отстали и привыкли считать цыганской сиротой откуда-то из славянских стран, которого случайно оставили родители в Лондоне той роковой ночью (а такого болтуна точно оставили намеренно, говаривала иногда миссис Никсон в порыве злости на мальчика). А все его рассказы были сплошными выдумками, какие обыкновенно сочиняют дети, чтобы успокоить себя и утешить, наподобие воображаемых друзей. Просто у Мэтью был воображаемый мир.
С самого раннего детства мальчик был изрядным болтуном. Его было не заткнуть даже хорошим подзатыльником (а миссис Никсон, поверьте, собаку съела на этом способе), поэтому Лиззи привыкла в моменты особой болтливости юноши просто не обращать на него внимания. Тем более, что слова, доносившиеся из его рта, зачастую были ей непонятны он мог сыпать словечками на незнакомом языке или внезапно начать рассказывать какую-нибудь безумную историю про то, как хорошо было бы, если бы по небу летали железные птицы и ходили очень быстрые поезда. Поскольку все это казалось лишь сказками, Лиззи к ним так и относилась, не веря ни единому слову. Да, ее названный брат был довольно странным с тех пор, как он начал говорить по-английски, от него постоянно неслись какие-то небылицы о «будущем», как он его называл. Сначала его слушали с удивлением и интересом, особенно самые младшие: он мог собирать целые оравы детей и воодушевленно им что-то вещать. Но затем интерес, как и к любой сказке, постепенно угас. Когда Мэтью понял, что никто больше не прислушивается и даже не воспринимает его всерьез, он затих, видимо, посчитав, что его могут счесть сумасшедшим. Однако иногда, а особенно наедине с Лиззи, которой он доверял больше всех, его вновь прорывало. В такие моменты он говорил очень сбивчиво, слишком быстро, перескакивая с мысли на мысль, не то вспоминая, не то боясь забыть, и из его рассказов было ровным счетом ничего не понятно. Если загадка его происхождения и беспокоила Лиззи в детстве, но затем, когда никто вокруг мальчика так и не добился от него внятного ответа на вопрос, кто же он такой, все от него отстали и привыкли считать цыганской сиротой откуда-то из славянских стран, которого случайно оставили родители в Лондоне той роковой ночью (а такого болтуна точно оставили намеренно, говаривала иногда миссис Никсон в порыве злости на мальчика). А все его рассказы были сплошными выдумками, какие обыкновенно сочиняют дети, чтобы успокоить себя и утешить, наподобие воображаемых друзей. Просто у Мэтью был воображаемый мир.
Представляешь, уже, наверное, скоро и у вас появятся машины, а за ними и общий прогресс. Я читал в газете, что двигатель внутреннего сгорания уже изобретен, и скоро ваши улицы наводнят такие как бы сказать, машины До крутых тачек этому миру, конечно, далеко, но рассказывал Мэтью, тщательно обходя лужи. И асфальт наверняка тогда появится, тогда и лошадям будет легче ходить по вашим дорогам, во всех его этих разговорах всегда фигурировали слова «ваш», «у вас», как будто сам он себя местным не считал.
«Слушай, если тебе так нравится твой родной город, про который ты постоянно болтаешь, почему бы тебе туда не вернуться?» этот вопрос вертелся у Лиззи на языке прямо сейчас, и несколько раз она чуть не произнесла его вслух. Но сдержалась, поскольку стоило сказать эти слова, как у Мэтью неизменно портилось настроение, он становился угрюмым и глубоко уходил в себя. Лиззи тоже понимала, что говорить такое бестактно очевидно, этот потерянный ребенок не знал, как вернуться обратно. А может быть, думала она, он и не помнит, откуда он пришел, и все эти «воспоминания» были им выдуманы. В такие моменты ей неизменно становилось его немного жалко, однако она всегда сдерживала себя и не показывала этого полагала, что стоит проявить мягкотелость по отношению к парню, и он тут же сядет на шею, да еще и ножки свесит.
Знаешь неожиданно сказал Мэтью, и девушка поняла, что уже какое-то время он молчит и смотрит ей в лицо, пока она шла, погруженная в свои мысли, ты извини, что я тебе все это так часто рассказываю. Когда-нибудь я придумаю для тебя историю получше, чтобы она была тебе интересна, он слабо улыбнулся, заглядывая девушке в глаза. Та отвела взгляд, а потом еще заметно кивнула, сконфуженная своей черствостью.
До рынка они дошли молча. Мэтью тут же воодушевился вновь, намереваясь скупить у торговцев, кажется, весь товар. Он с серьезным видом долго стоял над картошкой, перетрогав почти все клубни.
Почему картошка такая плохая? недовольно спросил он. Лиззи закатила глаза Мэтью просто обожал затевать эти бесполезные и, главное, мелочные споры с торговцами. Казалось, ему приносит удовольствие сам акт торговли. Вот гляди, сколько глазков!
Зато урожай свежий, безмятежно отозвался продавец крупный мужчина с усами, грязными руками и фартуком поверх куртки. Его уверенность вряд ли мог поколебать какой-то желторотый юнец.