Эдуар и Эдит переглянулись.
Я должна ей сказать, тихо проговорила Эдит.
Я против. Эдуар опять пристально посмотрел на Инес.
Что сказать? спросила Инес, хотя с тем же успехом могла и промолчать.
Мы можем ей доверять, сказала Эдит Эдуару. Я в этом уверена. Она никогда меня не выдаст. Она моя лучшая подруга.
Эдуар нахмурился, смерил Инес еще одним долгим взглядом и повернулся к Эдит.
Хорошо. Он поднялся и кивнул Инес. Я устал за день. Иду спать. И, не оборачиваясь, вышел из комнаты.
Наступила тишина, и Эдит медленно повернулась к Инес. Женщины долго смотрели друг на друга, и Инес сказала себе, что не заговорит первой.
Ты слышала о Жаке Бонсержане? резко спросила Эдит, нарушив молчание.
Инес нахмурилась:
Он учился с нами в школе в Лилле?
Нет. Эдит опустила глаза и взглянула на свои руки. В ноябре он был с друзьями в Париже, и немецкий офицер, очень пьяный, налетел на них и схватил одну из женщин в их компании, новобрачную, у которой накануне была свадьба. Муж бросился ее защищать, ударил немца, сбил его с ног и убежал. Бонсержан остался и попытался помочь немцу подняться.
Боже! Ты знаешь этого месье Бонсержана?
Нет, никогда его не видела. Пожалуйста, не перебивай, слушай дальше. На допросе Бонсержан отрицал, что ударил офицера, а назвать имя друга отказался. Через несколько недель его приговорили к смертной казни.
Решили попугать?
Нет. За два дня до Рождества приговор привели в исполнение.
Инес тяжело сглотнула. Зачем Эдит рассказывает ей такие вещи?
Но это ужасно.
Для многих из нас, тех, кто молчал и старался не вмешиваться, это стало поворотным моментом. Эдит встретилась взглядом с Инес. Инес, я могу тебе доверять?
Эдит, мы как сестры.
Знаю. Знаю. Эдит снова принялась рассматривать свои руки. Понимаешь, Инес, мы с Эдуаром поняли, что не можем оставаться в стороне и ничего не делать. Дальше стало еще хуже. Ты слышала о немецком офицере, который был убит в парижском метро в прошлом месяце? Немцы не сумели поймать убийцу и в отместку расстреляли трех человек, выбранных наугад.
Что?
Как вижу, ты не слушаешь Би-би-си.
Это запрещено. На самом деле Инес вообще не следила за новостями, даже за теми, которые распространяли немцы: все это было слишком удручающим. Что еще она пропустила?
Эдит грустно улыбнулась:
Как говорил маршал Фош, побежденные отступают перед победителями только потому, что пали духом и не верят больше в победу, только потому, что их моральное сопротивление подавлено. Если мы примем то, что делают с нами немцы, Инес, это будет началом конца. Мы должны дать отпор.
Отпор? Но что мы можем сделать? Власть у немцев. Лучше просто опустить голову и
И что? прервала Эдит. Позволить им убивать невинных людей?
Но это единичные случаи.
Не обманывай себя, это последовательная политика. Как и законы правительства Виши о евреях. Ты понимаешь, что поставлено на карту?
Конечно. Но на самом деле Инес растерялась. Что она или Эдит, или даже Эдуар может сделать, чтобы остановить войну?
Тогда тебе должно быть ясно, почему мы не могли оставаться безучастными. Эдит наклонилась вперед и обеими руками схватила руки Инес. И если ты кому-то скажешь об этом хоть слово, нас с Эдуаром арестуют и, возможно, даже убьют.
Хоть слово о чем? Эдит, ты меня пугаешь.
Эдит молчала, пока Инес не посмотрела ей прямо в глаза, после чего заговорила, медленно и четко:
Подруга, мы сопротивляемся. Мы сражаемся за Францию.
Но ведь вы, Инес моргнула, обслуживаете немцев! Разве это сопротивление?
Вино развязывает язык. Эдит отпустила руки Инес и откинулась назад. А это значит, что немцы иногда разбалтывают секреты. Мы улыбаемся, стараемся им всячески угождать, и всегда всегда, Инес, прислушиваемся к тому, что они говорят.
Но кому вы передаете эти секреты?
Эдит откинулась на спинку кресла и взглянула на Инес:
Чем меньше подробностей ты будешь знать, тем лучше.
Инес почувствовала укол разочарования: подруга, как и Мишель, доверяла ей лишь отчасти. Эдит поднялась и зевнула:
Я устала за день, Инес. Уверена, что и ты тоже. Пошли спать? В твоей старой спальне все как раньше. Увидимся утром.
Но
Тогда и поговорим. И Эдит вышла.
Той ночью Инес долго не могла заснуть. Она лежала в кровати, где спала до того, как она вышла замуж за Мишеля, и глядела в потолок, ощущая себя одинокой как никогда. Приехала поделиться с Эдит сомнениями насчет себя и Мишеля и спросить у нее совета, а подруга оказалась вовлеченной в дела, гораздо более важные и опасные, чем Инес могла вообразить. На этом фоне ее личные проблемы выглядели глупыми, ребяческими.
Той ночью Инес долго не могла заснуть. Она лежала в кровати, где спала до того, как она вышла замуж за Мишеля, и глядела в потолок, ощущая себя одинокой как никогда. Приехала поделиться с Эдит сомнениями насчет себя и Мишеля и спросить у нее совета, а подруга оказалась вовлеченной в дела, гораздо более важные и опасные, чем Инес могла вообразить. На этом фоне ее личные проблемы выглядели глупыми, ребяческими.
Проваливаясь в беспокойный сон, она спрашивала себя, почему Эдит решила сопротивляться, а ей, Инес, всего лишь хочется жить так же, как до войны. Не совершает ли подруга ошибку? Или ошибается Инес, считая, что не обязана защищать Францию? Но в одном Инес была уверена что сохранит тайну Эдит. Иначе какая же она подруга?
Глава 10
Сентябрь 1941
Селин
Ранним утром следующего дня Тео и Мишель отправились на виноградник Кло-Ванье в ближней деревне Экей наблюдать за первыми часами сбора урожая. Инес еще была в Реймсе, поэтому их повез старый винодел Анри Бове, ветеран Великой войны, когда-то друживший с отцом Мишеля. Селин тоже хотела ехать, но Тео ее не поддержал, а Мишель стал отговаривать. В последнее время он то и дело повторял, дескать, ей безопаснее оставаться дома. Селин и сама все понимала, но невозможность отлучиться с территории «Мезон-Шово» тяготила ее все больше. Прошел почти год с выхода первого «Статута о евреях» и три месяца с выхода второго, по которому евреям запрещалось заниматься банковским делом, операциями с недвижимостью и многим другим, а местные власти получали право помещать их в лагеря для интернированных за нарушение новых ограничений. Формально Селин по-прежнему считалась христианкой, но все понимали: петля затягивается все туже.
Здесь от меня никакой пользы, пыталась возразить Селин.
Знаю, мягко ответил Мишель, но вокруг нас многие сочувствуют немцам, а кое-кто из местных завидует нашему успеху. Пожалуйста, не ездите никуда. Понимаю, я слишком многого прошу, но я хочу вас уберечь.
Тео одобрительно хмыкнул, и мужчины, не дожидаясь ответа, ушли.
Мало того, что Селин не попадала на сбор урожая уже само по себе наказание, так еще и эта Инес, стопроцентная католичка, укатила в Реймс к подружке, не думая ни о работе, ни о неудобстве, которое доставила Мишелю и Тео, забрав машину. Селин пыталась ей сочувствовать, но все-таки как можно быть такой эгоисткой?
Примерно час Селин заставляла себя прибираться по дому, а потом сдалась и направилась к двери, ведущей в подвал. Погреба всегда служили ей утешением.
Она взяла лампу и пошла вниз по лестнице, поеживаясь от подземного холода. Здешняя тишина действовала как целебный бальзам. Под землей Селин могла побыть наедине со своими мыслями, а сейчас все они были о семье.
Накануне она наконец получила письмо от отца, которое доставил таинственный друг Мишеля, видимо, он путешествовал по всей зоне немецкой оккупации, доставляя и собирая сообщения, и с облегчением узнала, что отец и дед с бабкой не арестованы и не депортированы. Однако всем троим пришлось зарегистрироваться как евреям и отцу запретили работать на винодельне, которой он руководил тридцать лет, так что некоторые опасения Селин подтвердились.
«Сейчас опаснее всего, писал отец, ситуация с бабушкой и дедушкой, и я очень за них тревожусь. Они родились в Польше, и французское правительство, боюсь, больше не считает их французами. Сейчас они в безопасности, но надолго ли? Я беспокоюсь о нас всех, но знаю, моя дорогая, что о тебе Тео позаботится, и это меня утешает. Настали ужасные времена, молюсь, чтобы тьма скорее рассеялась».
В ответном письме, отправленном с тем же другом Мишеля, Селин, чтобы успокоить отца, рассказывала о жизни в Шампани легко и весело, дескать, тут все по-прежнему замечательно, поскольку не хотела, чтобы он переживал еще и за нее. Напиши она, что видела развешанные по городу карикатуры на евреев с чудовищными крючковатыми носами, отец бы перепугался. Именно по его совету она перебралась к Тео, а теперь боялась, что будет сожалеть об этом до конца жизни.
Селин спускалась все глубже, и ее шаги отдавались эхом в прохладных меловых пещерах. Вот 1939-й и 1940-й, первые два урожая военных лет. А вот здесь полагалось быть шампанскому блан-де-блан урожая 1936 года, с которым Тео экспериментировал в 1938-м, но его нет что не было спрятано, давным-давно реквизировано немцами. Хотя Селин знала все запутанные извилистые коридоры как свои пять пальцев, в эти дни она иногда чувствовала себя так, как будто заблудилась, до такой степени пустота изменила облик погребов.