Все объяснялось тем, что в нашей роте служили паровозники и тепловозники, а я оказался электровозником. Эта экзотическая специальность для здешних глухих мест, возможно, удивила командира роты. Он вызвал меня и после короткой беседы, своим приказом назначил писарем.
С этого же момента я начал вкушать райские плоды, перепадающие обладателю этой должности. Но реальность оказалась совсем иной.
Я, вроде бы, усердно работал, а точнее, просиживать штаны в особой комнатке ротной канцелярии и пытаться понять, ощутить, почувствовать, когда же на меня снизойдет то самое бесконечное счастье.
Может быть, кому-то такое ежедневное сидение в канцелярии, приносило бы удовольствие, а мне нет!
Заполнение двух трех бумажек в день, звонки в штаб, доставка одних бумаг опять же в штаб и получение других, столь же незначительных по содержанию это, пожалуй, чрезмерная нагрузка для молодого организма. Короче, я просто томился от безделья.
Нет, я не фанат трудовых подвигов, и по нынешним меркам я не трудоголик. Однако, ради каких-то незначительных, но все-таки благ, сидеть сиднем целыми днями я не хотел, а осмысленного повода отказаться от писарской должности пока не находил.
Если посмотреть со стороны, казалось бы, чем не начало карьеры, и есть ли причины дергаться, если выпал такой удачный случай?
Чтобы как-то скрасить жизнь, каждый вечер, после ужина, я шел в библиотеку части. Там имелось много свежих газет и журналов и порядочно книг. Вот там и наметился второй шаг в моей карьере.
Я любил, да и сейчас люблю, полистать свежую прессу, особенно научно-популярные журналы. Мое ежевечернее присутствие в читальном зале привлекло внимание начальника над духом и душами личного состава нашей воинской части.
Им оказался довольно симпатичный капитан Свидский, он же начальник клуба и правая рука зам. командира батальона по политработе. Он меня отловил через неделю и начал задушевную беседу о том, что я люблю читать из книг, о моем образовании, о том, умею ли я писать чертежным шрифтом.
Беседовали мы почти полчаса. А потом он предложил мне работу в клубе. Я отказался, объясняя, что не смогу сочетать обязанности писаря и работу в клубе, то капитан успокоил меня это не проблема.
Уже вечером мой рассказ сослуживцам о возникшей перспективе работы в клубе вызвал неподдельный восторг с закатыванием глаз и разведением рук. Меня хлопали по плечам и убеждали, что я вытащил выигрышный билет. Я и сам догадывался, что это более интересная работа, чем служба писаря.
И верно, работа оказалась очень интересной, разнообразной и живой. Кроме того, ее сразу навалилось так много, что я волчком крутился между библиотекой, почтой и клубом.
Самое главное отличие новой работы заключалось в том, что дни понеслись, как бешеные кони. За месяц до 23 февраля я и сержант Ижик мой младший командир по клубной работе пахали, не разгибаясь, разрисовывая и старательно выписывая плакаты и лозунги к предстоящему армейскому празднику.
Еще недавно я в уме подсчитывал, сколько же дней мне придется служить и при этом получалась довольно внушительная цифра 1095 суток, а тут почти полтора месяца пролетели мигом. Я понял, с такой работой в клубе служба быстро пролетит и это по мне.
После предпраздничной гонки жизнь потекла спокойнее, но в ней не встречалось рутины, а появилась свобода и некоторая независимость.
Всех первогодков гоняли на плацу, если температура оказывалась выше двадцати градусов мороза, это изрядно надоедало. Шагистика, умение выйти из строя и встать в него, мастерство строевого шага вот и все, чем они занимались, хотя все прошли школу молодого бойца. Теперь меня эти занятия не касались с утра и до вечера я работал в клубе.
Вместо строевой подготовки утром я получал почту для клуба это газеты и журналы в читальный зал и вороха прессы по подписке офицеров и сверхсрочников.
Кроме того, я выдавал редкие посылки и бандероли, присылаемые солдатикам. Во второй половине дня начиналась работа в библиотеке выдача книг и кое-какое оформление читального зала. От такой жизни я расслабился и уверовал, что неплохо устроился. Однако, и эта должность перестала радовать меня, когда я узнал о тупиковой перспективе работы в клубе.
Это случилось летом, когда в конце июля несколько солдат из нашей роты поехали поступать в институты. Всю роту даже построили, чтобы этот отъезд выглядел, как награда за хорошую службу, а будущие абитуриенты попрощались бы с нами.
Это случилось летом, когда в конце июля несколько солдат из нашей роты поехали поступать в институты. Всю роту даже построили, чтобы этот отъезд выглядел, как награда за хорошую службу, а будущие абитуриенты попрощались бы с нами.
Тогда-то я и начал строить планы, чтобы и мне также удалось уехать поступать в институт на правах «отличников боевой и политической подготовки» так прозвучало в приказе об увольнении. Но мне тут же сообщили, что это нереально. По всем расчетам, работая в клубе, мне удастся уехать в дембель, то есть демобилизоваться, только в самом конце декабря третьего года службы.
То есть полностью отпадала возможность поступать в институт, потому что на август приходится наш профессиональный праздник день железнодорожника и строителя железных дорог.
К нему надо будет написать много плакатов, лозунгов и прочей наглядной агитации. Тут не до вступительных экзаменов, которые, как нарочно, тоже приходятся на август. Меня просто никто не отпустит наглядная агитация в армии выше моих корыстных желаний.
Тогда я понял мне предстоит найти какой-нибудь выход из этой ситуации, чтобы в июле на третьем году службы попытаться поступать в институт.
Самогон
Мы находились в обстановке запретов и ограничений, но почему-то это нас не угнетало. Эта история случилась в самом начале работы в клубе части. Размещались мы в вагончиках, в которых рисовали плакаты, крутили фильмы, транслировали радиопередачи и выдавали книги.
Я подчинялся младшему сержанту Ижику. Он считал себя чехом по отцу, но характер у него оказался далеко не сахар, не чешский, а скорее, милитаристско-немецкий. Правда, сержант этот оказался довольно рукастым, и многому научил меня в оформительском деле.
Кроме писания плакатов, на мою долю выпадало получение почты, и затем выдача ее писарям рот. Почтовый вагончик, хотя был и невелик, но буржуйка едва прогревала его небольшой объем за час-полтора. В морозы тепло там держалось совсем недолго. Приходилось кочегарить печурку почти постоянно, как топят паровоз.
Обычно с утра я печкой и занимался. Начиналось все с чистки ее от шлака, а это большая пыль и довольно сильный едкий запах. Потом я растапливал буржуйку, сначала дровишками, а уж потом закидывал каменный уголь. И только через час в вагончике становилось более-менее тепло.
Тут начинали приходить ротные писари, и я выдавал им письма, бандероли и посылки, а иногда и денежные переводы, точнее, извещения о них.
Но за деньгами солдатики ходили в городок Ивдель, что было не только законным поводом к увольнению, но и серьезными испытанием для получателя перевода.
Дело в том, что не многие могли удержаться от соблазна купить горячительного, и тут же приложиться к нему.
Если такой солдат возвращался в часть и при этом увертывался от патрулей, то он считался чуть ли не героем, правда, между таких же «нетерпеливых». Если же попадался патрулям, то отсиживал свое на «губе», в смысле, на гауптвахте.
Но был и такой вариант солдатик надирался в городе и на «автопилоте» добирался до нашего КПП так на военном языке обозначается проходная и тут же падал без чувств. В этом случае «герой» от начальства получал свои «фитили», а от собратьев по страсти к пороку уважуху, то есть что-то вроде авторитета.
И все-таки вернусь к борьбе с морозом в вагоне с помощью буржуйки. В один из очень холодных январских дней в вагончик постучали. Я еще не разобрал почту и занимался печкой, но все равно открыл дверь не стоять же людям на морозе.
Это были свежеиспеченные «старики» из соседней роты ребята, переступившие в третий год службы, им не терпелось поскорее получить свою посылку.
Я нашел ее и отдал, но этого им оказалось мало. Бравые «старики» решили ее тут же и вскрыть. То, что они извлекли из посылки, меня слегка удивило.
У них в руках оказалась чем-то наполненная грелка, большой шмат сала и коробка или две конфет монпансье. Они почти молитвенно отнеслись к грелке. Осторожно ее открыли, понюхали и блаженно зажмурились. Тут и я учуял запах плохого самогона и понял, для чего нужны солдатам грелки в посылках.
«Старики» обратились ко мне: «Ну, молодой, свезло тебе, тащи стакан!»
А я и не думал, что надо обзаводиться стаканом, да и зачем он нужен в таком месте, где тепло бывает несколько часов в день. Я, естественно, признался нет у меня стакана, и что работаю здесь всего неделю.