Теперь Нуля ездила в Питер одна и, проходя знакомыми маршрутами: заходя на выставку в Манеж, забегая на минутку в пышечную на Желябова, чтобы выпить чашку сладкого бочкового кофе с обсыпанными пудрой пышками, она представляла, что рядом с ней, с неизменным стаканом крепчайшего кофеина, устроился брат Гринечка. Который, слава богу, нашёлся, но с Нулей больше нигде не бывал, занятый делами.
Иногда она заходила к матери, которая резко передумала умирать, а навострилась пулемётной очередью колотить по клавишам компьютера, сочиняя то стихи, то рассказы и даже начала писать роман, но, запутавшись в персонажах, бросила. У мамы, как правило, сидел коллега по перу, некий Александр Сергеевич, и до Нули, в одиночестве пьющей чай с чёрствым, из кулинарии, пирогом, доносились его хвалебные восклицания: «Вот это стиль! Лихо, лихо закручен сюжетец!», которые, как впоследствии выяснялось, относились к его собственным творениям.
Гриню застать удавалось редко. Теперь при встрече он её никогда не целовал, как бывало, а кидал: «привет пока» или походя и больно ерошил волосы. Лишь один раз, в прихожей, явно волнуясь, спросил, не помнит ли она, где мать хранит старые серебряные украшения. На невразумительное «мэканье» резко бросил: «Забудь!» и умчался.
Но Нина не забыла и после того ужасного случая то и дело вспоминала, как Гринечка колебался спрашивая, как резко и зло махнул рукой, кинув «забудь». Как потом, уже после, смотрел на неё с тревогой, когда, придя не вовремя, она застала в квартире людей в милицейской форме, задающих матери вопросы. А та лежала на диване и отвечала лишь одно: «Вот, хотела детектив получила детектив!». И хохотала сквозь икоту и слёзы.
После этого Нуля совсем перестала бывать в своей прежней квартире и появилась там вместе с отцом лишь в день похорон. Отец быстро напился, но не отправился «полежать», как он в таких случаях делал дома, а затеял спор с притихшим Александром Сергеевичем, доказывая, что онкологию надо лечить в Германии, в крайнем случае, в Израиле. Тот неопределённо возражал, потом тяжело отмалчивался, прежде чем закричать тонким, плачущим голосом: «Вы погубили её талант!».
Гринечка попытался встрять и получил от писателя свою порцию разоблачений, но никто ни словом не обмолвился о краже фамильных украшений. Нина тоже молчала, и напрасно Гринечка подлизывался к ней, изображая братское сочувствие, она и без того никогда бы его не выдала, благодарная за бесценное общение в прошлом.
В тот же год она поступила в Универ2, на философский факультет, выбрав отделение конфликтологии, с традиционно высоким конкурсом. Погружённая в новую студенческую жизнь, она долгое время не замечала, что квартира постепенно пустеет. Спохватилась, обнаружив на месте холодильника большую картонную коробку. Отца не было дома, и Нина впервые за много месяцев оглядела квартиру и пришла к ужасному выводу: все более-менее ценные вещи исчезли. Бросилась к книжному шкафу его полки были завалены кипами бесплатных газет, которые отец, подрабатывая, одно время раздавал на улице. И ни одной книги!
Бедный папа, он всё проиграл!
Тогда Нуля ещё не знала, что отец давно бросил шахматный клуб, а, вернее, его оттуда попросили по причине накопившихся невозвратных долгов. Их, правда, списали, но к железному столу допуск был закрыт. Зато повсеместно заработали игровые автоматы: в кафе, на заправке, в Доме Быта. Даже в ближайшем кафетерии стоял «однорукий бандит», и Витольд Захарович часами дёргал рукоятку, надеясь на верную комбинацию. Выигрыш толкал его на новую игру, ему никогда не хватало силы-воли уйти с малой денежкой, и он просаживал всё до копейки.
Нуля пробовала уговаривать, нашла врача, который брался лечить от игромании, но отец был невменяем и с покрасневшими от недосыпа глазами набрасывался на дочь, требуя денег, грозясь продать квартиру. Нуля отступилась, рассказала всё декану, которого студенты любили, называя «Батей». В тот же день Нина Чичмарёва получила место в общежитии, которое находилось в Петродворце, время на дорогу уходило то же, и она не ощутила никаких перемен, кроме полного безразличия к выходкам отца, судьбе квартиры и всей Металлостроевской жизни.
Именно тогда на углу Кадетской линии и Университетской набережной ей встретился Гринечка, необычайно возбуждённый и даже взвинченный, проводил до двери факультета и приглашал заходить в гости, посидеть за «рюмкой чая». Но опять пропал на целый год и объявился полностью преображённый, с волосами, собранными в кичку, и следами ожогов на руках и шее. Но эти пустяки его не волновали: он стал файерщиком.
Именно тогда на углу Кадетской линии и Университетской набережной ей встретился Гринечка, необычайно возбуждённый и даже взвинченный, проводил до двери факультета и приглашал заходить в гости, посидеть за «рюмкой чая». Но опять пропал на целый год и объявился полностью преображённый, с волосами, собранными в кичку, и следами ожогов на руках и шее. Но эти пустяки его не волновали: он стал файерщиком.
Бурятские корни
Кто бы мог представить: всего за три месяца собрать новый коллектив, подготовить программу и перебить у самой Маши жирный куст гастролей по Сибири! Гриня вновь и вновь переживал тот момент, когда продюсер шоу «Сибирские Огни» Тумен Разгоев сам Тума! с обманчиво-глуповатым лицом вытащил из ноутбука диск с Драконом Дрюней и ёрнически произнёс: «Не получится. У нас электриков своих хватает». Но все понимали, что Тумен сегодня просто в таком образе, косит под дурачка, и возражать бесполезно. Маша и не возражала, молча взяла диск, изо всех сил стараясь не встречаться глазами с Гриней, но всё же не сдержалась, спросила, стоит ли вообще «дракона работать». Тума, не выходя из образа, кивнул: «Только от розетки отключи и огоньку добавь», и сам рассмеялся своей шутке.
Выступление Грини он просмотрел ещё накануне, вживую, на что никто не мог рассчитывать. Это Нулечка организовала, умница. Она узнала, что Разгоев всегда останавливается в Европейской. Администратору гостиницы намекнули, что есть потрясающий свежий номер, и артисты готовы для рекламы сработать бесплатно. Но с одним условием: на ресепшн «Европейской» и в ресторане «Крыша», где пройдёт выступление, повесить небольшие афишки.
Конечно, пришлось отблагодарить того полузнакомого деятеля, который эту ситуацию выхаживал. Теперь, когда контракт на восемнадцать выступлений с убедительной итоговой цифрой был подписан, изначальные сомнения казались Грине малодушием. Да, Нуля не зря пошла в конфликтологи, преодолевая на тренингах барьеры и покруче. Попутно она обучалась приёмам файер-шоу, набирала мастерство. Таня помогала ей, но самое главное утащила от Маши способную Наташку, а та с собой ещё одну девушку привела, тоже огненную. Вот эта новенькая, Ася, бурятка по крови, стала той наживкой, на которую клюнул Тумен.
У Грини даже дух захватило, когда её впервые увидел, так напомнила о Жанне: маленькая, смуглая, с угольными, будто нарисованными, глазами. На этом сходство кончалось. Широкие скулы и вывернутые губы огрубляли лицо, фигуру портила заметная кривизна ног и совершенная безгрудость. Но все недостатки компенсировались природным артистизмом и длинными, ниже попы, тяжёлыми волосами, которые Ася раскладывала на две косы, вплетая разноцветные шнуры и металлические бусы. На представлении эти косы так и летали, придавая движениям дикарскую экспрессию.
Ну не мог Тумен пройти мимо! На афише Ася, почти заслоняя Дракона, крутила огненную палицу, и колесо огня перебивали две скользкие плетёные змеи, сверкающие искрами металла. И лицо так чётко, золотой маской!
Сценарий изменили буквально за три дня до приезда Разгоева. Вместо четырёх «гаремных» дев возникли дикие амазонки, воительницы, охотницы на Дракона. Они выслеживали его, их гнала жажда добычи и первенства. Этот сюжет, как всегда, пришёл к Грине из послеобеденного сновидения, когда сон зыбок и короток, а пробуждение выносит ярко-выпуклую другую реальность. Конечно, подсознание использовало охотничье детство Аси, о котором она иногда рассказывала, но Гриня не признался бы в этом даже самому себе.
Чуть не в последний день добавили Танин дебют с арканом. Этот номер Гриня подсмотрел у болгар, ещё на гастролях с Машей, и отметил для себя «на будущее», а потом забыл. И тут, очень кстати, в контексте с охотничьим реквизитом, вспомнил и даже сразу «переработал», памятуя предостережения о разборках за плагиат. В отличие от болгарского варианта верёвка аркана не пропитывалась топливом заранее. Подбрасывая и крутя лассо, Таня слегка обмазывала его летучим составом, он загорался от «дыхания» Дракона, и, хотя пламя держалось всего несколько секунд, полёт огненной петли завораживал зрителей.
Потом много раз вспоминали фрагменты этого решающего выступления: двойной кувырок Наташи, её подкат к столику Тумы с выбросом «пещерного» ножа, на что Разгоев под одобрительный смех присутствующих незамедлительно выставил в ответ свой, вернее, ресторанный, с зубчиками и круглым носом. Всем понравилась Нуля, которая с отрешённым видом крутила огненные пои и, наученная Асей, выкрикивала перед началом охоты заклинания на бурятском языке. «Сагаан эрэ хун луу3! Ухэл луу4!»