Вдвоём, говоришь, почесал за ухом Тит. Вдвоём могут а только нас всё одно больше Всех не сгрызут
По мне какая разница, всех, али не всех, ежели я могу быть среди загрызенных? Пойду отсель, покуда и взаправду кровя не пустили у меня её и так не особо-то много, ответил Перепёлкин и сделал шаг назад, в сторону от забора.
В это время беззвучно открылась дверь дома, и на крыльцо вышел Куприян Фомич.
Здравствуйте, люди добрые! поклонившись народу, громко приветствовал сельчан Севостьянов. Собрал я вас по важному делу. Показать хочу чудище, что пыталось забраться в мой коровник, да только замысел его не удался ему, словили мы его с Авдотьюшкой, и связали крепко накрепко, чтобы не утёк и предстал пред вами, на ваш суд народный.
О, говорил же, чудище! передумав покидать зрелище, проговорил Лев Перепёлкин. Постою ещё коли сам Куприян Фомич рядом с ним, то уже шибко-то и не боязно. Да и связан он, сказал
Спустившись с крыльца, Севостьянов подошёл к куче соломы и, наклонившись, протянул к ней руки, явно для того, чтобы ухватить охапку и показать народу, что скрывается под соломой.
Толпа ахнула хором, и кто-то громко проговорил:
Руками-то пошто? Али не жаль рук-то? Откусит!
А и то верно! Вилами, али граблями разгреби солому-то, рекомендовали сердобольные старцы.
Покажи народу зверя лютого! Мы его кольями!
Косой его острой!
Молотом! Молотом его! понеслись выкрики из толпы людей, из предосторожности попятившихся от изгороди.
Не тревожьтесь за меня, спокойно ответил Куприян, схватил в руки охапку соломы, отбросил её в сторону. Так же поступил со второй и другими, и через минуту народу предстал сжавшийся в комок человек.
Севостьянов наклонился над лежащим на земле пленником, встряхнул его и поставил на колени.
Вот он, зверь лютый, смотрите на него люди.
Толпа зашумела.
Какой же это зверь?
Это ж работник мельника Ивана Тузикова Кузьма Чумаченко.
Верно, говорите, люди, Чумаченко это. Он, басурман этакий, хотел корову мою со двора моего увести. Словили мы его с женой моей Авдотьей у коровника нашего. Не гостем в дом наш пришёл, а вором и ночью.
Как же ты словил его, Куприян? Ночью-то спят все. Али он сам крикнул: «Лови меня, воровать твой дом пришёл!» донёсся из толпы писклявый голосок и следом ехидный смешок.
Сказываю же, вором он пришёл, крадучись. А словили мы его случайно. Ночью на двор вышел, чтобы воздухом свежим подышать, в груди шибко запекло. Дверь у меня без скрипу отворяется, петли-то салом смазываю, не слыхал он, как я на крыльцо ступил, а как ступил, тут-то и услышал шорохи у коровника.
Так можь он заблудился, а ты его сразу по рукам и ногам.
Да ещё и на сырую землю!
И то верно, человек он, а не чудище лесное!
Понеслись упрёки к Севостьянову.
Так и я думал по-первости, покуда он юшку не пустил мне. Ежели бы по какой оказии, по-пьяной ли или какой иной случайной нужде забрёл в мой двор, то оно понятно было бы сразу. Стал бы он по носу меня хлестать?
И то верно, люди, поддержал Севостьянова Ковригин. Безвинный человек на колени пал бы, стал прощения просить за причинённые ночью неудобства, а не кулаками размахивать. А потому предлагаю руки ему отрубить.
Севостьянову Куприяну, что ли? со смехом выкрикнул какой-то шутник.
Пошто Куприяну. Он у нас за народ стоит, артель соорганизовал, а ныне мельницу паровую задумал строить на благо наше, а то Тузиков совсем обнаглел, три шкуры стал с нас драть за помол.
А не Тузиков ли подговорил работника своего худо сделать Куприяну? высказал мысль Лев Перепёлкин. Надысь повздорили они шибко насчёт мельницы-то.
А то верно, поддержали Перепёлкина многие сельчане. Шибко на днях повздорили Тузиков с Куприяном Фомичом.
А вот щас мы и поспрошаем его, Чумаченку-то. А ежели запираться зачнёт, то без всякого суда руки отрубим и все дела пущай потом робит култышками, стоял на отрубании рук Ковригин.
Отдаю его в руки ваши, люди. Забирайте и судите всем миром, а моё решение одно, гнать его из села, но прежде, как решили, выпытать, кто послал его на злыдничество этакое, чтобы коров со двора уводить, ибо чую, правильно говорите вы, не по своей воле затеял он злое дело, Тузиков направил его во двор мой. Ну, а ежели отпираться будет, выгораживать хозяина своего, тогда рубите ему руки, а заодно и ноги другим наука будет, как шастать по ночам по чужим дворам.
Стали разбираться, с какой такой надобности Чумаченко оказался ночью во дворе дома Севостьяновых.
Поначалу Кузьма говорил, что случайно оказался во дворе дома Севостьяновых, смиренным взглядом и тихим жалобным голосом клонил к себе толпу людей: «Люблю гулять ночью, особливо после тяжёлой дневной работы. Свежо, дышится легко, голова думы всякие благие думает», но после слов жены Севостьянова Авдотьи, в руках которой появился топор: «Гулять возле нашего коровника, прячась в тени?» Чумаченко перестал юлить и завираться.
Смилуйтесь, люди добрые! возгласил он. Не рубите руки! Пошёл во двор уважаемого в селе человека Куприяна Фомича Севостьянова по наущению хозяина моего Ивана Самойловича. Сильную злобу он затаил на него за то, что тот надумал мельницу паровую строить.
Коли правду говорит, развяжи его, Куприян Фомич, сказали люди. И пусть восвояси идёт. Человек он подневольный и зла никакого не сотворил
Разве что нос Куприяну раскровянил, звонко засмеялась Таисия Иванова.
Бог с ним с носом, заживёт, ответил Севостьянов. Тут дело в другом. Надобно чтобы он бумагу написал, что не наговор слова его на Тузикова, а истину глаголил. Ежели отпустим его, на попятную пойдёт, докажи потом, что правду говорил.
Всем народом избрали писаря, тот со слов Чумаченко написал:
«Намедни три дня назад, в прошлый вторник, в доме Куприяна Севостьянова собрались мужики, обсуждался вопрос о постройке кооперативной паровой мельницы. Это я уже потом узнал, а так-то откель мне знать, что почём и с какой целью мужики собираются меня в известность не ставят человек я пришлый, не местный, значит. Затеял собрание Куприян Фомич Севостьянов организатор маслодельной артели. Пришёл на собрание и хозяин мой Иван Самойлович Тузиков, у него своя мельница. Меня с собой взял и сказал, чтобы на улке его дожидался. Что в дому было, не знаю, только через некоторое время Иван Самойлович и Куприян Фомич вышли на улку, и стали громко разговаривать.
А мельницу мы всё-таки будем строить! Услышал я слова Севостьянова.
В-вы н-ничего н-не п-понимаете! В-вы у м-меня кусок х-хлеба отбираете! закричал Иван Самойлович. Шибко злой он был, это я сразу понял. Он всегда шибко заикается, когда шибко злится.
А Куприян Фомич тоже в крик:
Ты ещё меньше нашего понимаешь, а деньги огребаешь.
Чего он меньше ихнего понимал, я не знаю. Они так ругались, ругались, потом Иван Самойлович шибко рассвирепел, схватил кол и попёр с ним на Севостьянова, а тот увёртистый оказался. Своротился от кола-то, вырвал его у него из рук, в сторону бросил и кулаком по мурдасам Ивану Самойловичу. Тот так брык сразу и с ног на землю свалился. А потом мужики из дому вышли и разняли их, а я отвёл Ивана Самойловича домой».
Что потом случилось? Присказка всё это, говори, как дело было, как науськал тебя хозяин твой на Севостьянова? спросил писарь Чумаченко. Рассказывай, как на духу! Пошто на преступление пошёл?
«Я, люди добрые, продолжил говорить Чумаченко, на преступление не хотел идтить, только Иван Самойлович сказал, что не заплатит мне ни гроша за весь период моей работы. Так и сказал:
Не спалишь дом его, ни гроша не заплачу. Не корову он хотел погубить, а самого Куприяна Фомича.
Куды мне деваться, пошёл. Только я, люди добрые, совсем не хотел злыдничество Куприяну Фомичу вершить. Думал, постою маленько у коровника, а потом, как светать станет, уйду. А Ивану Самойловичу хотел сказать, что спички обронил, а найти не смог. А оно всё хорошо сполучилось. Споймал он меня, Куприян-то и поделом мне. Крепко по голове моей приложилась жена его Авдотья. А то, что по носу вдарил Куприяна Фомича, так за то прощение прошу у него, случайно получилось. Рукой махнул, а тут нос-то его под руку мою и попал. А сам я руку на него не подымал и злыдничества ему не творил. Человек он хороший, завсегда с добрым словом. За что мне ему дело злое творить и по носу кулаком бить? Вроде, как и не за что!»
Так, утирая ладонью выступивший на лбу пот, закончил говорить «обвиняемый» Кузьма Чумаченко, а после расписался под своими словами именем своим.
Освободили Кузьму люди, сказали, чтобы уходил от Тузикова. Не доведёт он до добра.
На следующий день мельник Тузиков всем селом был «взят в оборот». В ходе народного суда, не желая всю вину брать на себя, Иван Самойлович изложил следующее: