При этом он одной рукой крепко прихватил мою голову, а другой придерживал за щёку, противоположную от вырываемого зуба. Несколько раз врач пробовала вырвать этот корень, но у неё ничего не получалось. Я уже не стесняясь кричал во весь голос. От боли и от страха сидел с закрытыми глазами, а они стали долбить мне во рту, как мне показалось, зубилом и молотком. Правда, когда открывал глаза, зубила не видел, но какой-то маленький блестящий молоточек врач в руке держала. Я умудрился ещё раз потерять сознание, а когда очнулся от нашатыря, то увидел врача, чуть ли не плачущую от счастья. Она показывала мне в щипцах какой-то окровавленный кусочек чего-то и твердила:
Мы с Савелием Павловичем совершили чудо! Не разрезая твоей щеки, вызволили огромный корень, который аж на место соседнего зуба забрался. И тебя от последствий неприятных защитили, и свою работу на отлично выполнили. Кость на челюсти со временем восстановится, ранка затянется, и будешь как новенький. Только от еды сегодня воздержись, и во рту придётся пополоскать марганцовкой.
Во время этих процедур я натерпелся такого страху, что потом никак не мог заставить себя поехать запломбировать хотя бы те зубы, которые, как врач сказал, будет не больно пломбировать.
Ещё раньше у меня приключилась другая беда с чирьями. Тело начало покрываться ими ещё в колхозе. По приезду в техникум три чирья на голенях ног постепенно прорвались, и я выдавил из них огромное количество гноя. После этого на месте чирьев образовались большие углубления. Я даже переживал за то, что теперь мне спортом станет труднее заниматься, потому что выгнили большие куски моих мышц. Колька спросил у своего преподавателя ветеринарии, что мне теперь делать с этими чирьями. Тот ему сказал, что если мне удалось удалить весь гной, то нужно намазывать ранки зелёнкой, и чирей не возобновится. Я так и сделал.
Но чирьи стали появляться в других местах. Один вскочил на правой руке. Но он был небольшим, и когда созрел, я легко его выдавил. Потом на этой же стороне появился чирей подмышкой. Такой, оказывается, называли «сучье вымя», он долго не созревал и сильно мешал двигать рукою. Не успел у меня пройти чирей подмышкой, как образовался новый огромный нарыв в совсем не потребном месте. Нарыв раскраснелся и раздувался на внутренней стороне бедра, в самом его верху. Через несколько дней он так увеличился в размере, что стал упираться в мошонку и очень мешал в ходьбе.
Несколько дней ходил на занятия, медленно и осторожно ступая, и широко расставляя ноги. Наши ребята знали, почему я так хожу, а другие, особенно со старших курсов смеялись надо мною, и придумывали всякие небылицы глупые. Потом меня застала за такой ходьбой Екатерина Евдокимовна. Спросила, почему я так иду. Я смутился и объяснил, что просто так балуюсь. Но она не поверила и потребовала пройтись не балуясь. Но у меня ничего не вышло. Догадавшись, что я что-то скрываю, она отвела меня в угол на том пространстве, где в коридоре было свободное место перед расписанием и ящиком с письмами, и пристала с расспросами. Пришлось объяснить, что у меня после колхоза никак не проходят чирьи. И она сразу догадалась, в каком месте появился у меня новый чирей. Сказала:
Это дело серьёзное. Мальчикам ещё отцами предстоит становиться, поэтому запускать лечение нельзя ни в коем случае. Сейчас я тебе записку напишу в наш медпункт. Завтра прямо с утра пойдёшь, и фельдшер даст тебе направление в районную больницу к врачу.
В районе врач накричал на меня:
Поразъехались от мамок учиться, а ума не хватает проследить за собой. В свиней превращаетесь в своих общежитиях. Чирьи только от грязи и лени гигиену соблюдать образуются. А у тебя вон даже карбункул образовался огромный. Купался наверно только на каникулах, когда домой отпускали.
От обиды я потерял всяческое приличие и уважение к врачу и, перейдя почти на крик, выпалил:
Врёте Вы всё и в чирьях, значит, не разбираетесь! В общежитии у нас специальная комната умывальная. Умываемся там, а многие даже по пояс тело моют после зарядки. И ноги по вечерам моем. И бельё постельное нам через две недели чистое выдают, и в баню в парную каждую субботу ходим. А не мылись мы долго, только когда нас в колхоз гоняли на уборку. Вот там мы действительно и жили в сарае, и спали не раздеваясь. А про общежитие Вы всё придумали обидное.
Ого, так ты ещё и ершистым оказался. Из колхоза когда вернулись?
Ого, так ты ещё и ершистым оказался. Из колхоза когда вернулись?
Да уже третью неделю учимся.
Но нарывы подмышкой и в паху, вижу, недавно образовались.
Они на меня ещё в колхозе напали. На ногах я гной выдавил и зелёнкой замазывал. Но ямы после гноя большущие появились.
Что ж ты раньше в больницу не являлся?
Думал, пройдёт. На ногах же выдавил, и зажило.
Задал ты мне задачу. По идее тебя бы к Ивану Петровичу отправить. Но оба нарыва сейчас в таком месте образовались, где и узлы, и сосуды находятся. Опасно оперировать. Назначу тебе переливание. Ты, видно, и простыл ещё в добавок к антисанитарии. А не поможет переливание вскрывать твои приобретения придётся.
Я думал, у меня чирьи, а вы наверно то, что под рукою, карбункулом назвали.
Нет, карбункул у тебя в паху образовался. Карбункул потому, что у него не одна вершина, а несколько. Но мне кажется, что в нём процесс уже завершается. Три вершины уже светлыми становятся. Ихтиоловую мазь в аптеке возьмёшь и специальный пластырь клейкий попроси. Чтобы мазь на бинту прикреплять. Сейчас тебе медсестра такую процедуру проделает, а в общежитии самому придётся справляться. Зато ходить легче станет.
Потом целых десять дней я ходил после занятий в медпункт на переливание крови. Зато чирьи мои вылечились и больше не мучили.
Во время моих страданий с чирьями из дому пришла телеграмма о том, что умер дедушка, и что приезжать на похороны не нужно, потому что его похоронили на следующий день, как только приехала вызванная телеграммой крёстная. Он с каждым годом болел всё сильнее и сильнее. А в позапрошлом году у него обнаружили ещё и сахарный диабет. Когда ему становилось особенно плохо, нужно было делать уколы специальным лекарством под названием инсулин, но он не соглашался ходить ни на какие уколы. Хотя родители и родственники говорили, что дедушка может долго не протянуть его смерть для меня оказалась неожиданной и вызвала много переживаний.
Несмотря на то, что он часто меня ругал и стыдил за то что не стремлюсь перенимать его опыт в умении заниматься важными мужскими делами. Несмотря на его строгое отношение к маме и бабушке, которых я любил, и которые меня обычно баловали и защищали он для меня был очень уважаемым и авторитетным человеком. И мне постоянно казалось, что дедушка знает и понимает очень многое и очень важное, но мы все в повседневной суете не вникаем в его поучения и забываем о его требованиях. А теперь с его уходом, казалось, прерывалась, пропадала связь с чем-то таким, которое крайне важно для нашей дальнейшей жизни, но о котором теперь будет некому напоминать.
После отбоя, когда уже все уснут, я размышлял о том, что теперь единственным мужчиной в нашей семье остаюсь я. Что теперь на мне должна лежать вся забота о нашем благополучии. Что на меня ложится обязанность защиты нашей семьи в трудных ситуациях. Но не представлял, чем, находясь далеко, могу помогать нашим, и чувство ответственности росло. Твёрдо решил, что во время поездок домой буду стараться находить побольше таких дел, которые женщинам выполнять сложно.
К техникумовской жизни стали привыкать. Дежурить по комнате, конечно, не нравилось никому. Мало того, что Толик установил правило полы вечером мыть, так дежурный и воду приносить, и со стола убирать должен целый день. Но больше всего времени дежурный тратил на отопление. Как только вернулись из колхоза, всем старостам комнат выдали топоры.
Ездовой с утра завозил дрова и угль. На площадке перед главным входом по кругу он располагал кучки угля, а на каждую сверху укладывал в зависимости от величины или одну, или две чурки дров. Или потому, что кучки располагались прямо под окном комендантши, или потому, что все были честными, но никогда и никто не воровал уголь из другой кучки. Хотя в общежитии жили старшекурсники, но и они в деле отопления никогда не обижали первокурсников.
Дежурный колол чурку на тоненькие дрова, забирал в тазик положенную порцию угля, разжигал печку и подсыпал уголь по мере его прогорания. Печную трубу договорились ночью не закрывать, даже если уголь перегорит весь и полностью, чтобы не угореть. Разжигать печку у одних получалось лучше, у других хуже, а у Костика совсем не получалось. Пацаны орали на него, и даже настучать ему хотели, но я всегда заступался и помогал ему. Потом он и сам научился, и к своему дежурству даже щепок или веточек сухих запасал, чтобы дрова быстрее загорались.