Сёрфингистка? Значит, бывала на Супербанке, Бабле, Оаху, на Ментавае?
Я? я на наших, в Сочи, в Мисхоре Даша врала, о сёрфинге зная мало, только из фильмов. Сёрфинг Прикольно! ляпнула пылко и восхищённо. Недосягаемое сладко.
Выбрели к стройке. Волина отнесли в вагончик. Кронов пытался сразу уйти. Дочь глянула он смирился, мысля при этом: вспомнит про Сашу или не вспомнит?
Волин взял рацию. После он обернулся к ним, дёрнув зиппер костюма чёрного цвета. Лампа ватт в сто мерцала. Был он с неправильным, угловатым лицом: нос римский, острые скулы; лоб загорелый, губы брусками, а подбородок мощен, тяжёл, в щетине; взгляд в никуда. Плюс волосы жёсткое вороное крыло, но убраны сзади в кóсу. Был он не мал. На поясе вис ПМ. Ещё кулаки огромные, как кувалды. Это был сверхбрутальный тип ирокезского склада либо цыганского. Поза, взор подтверждали: Волину тесно всякое место, где он находится, а возможно, и мир вокруг. Кронов сравнивал собственную тщедушность и интровертность с этой вовне обращённой мощью.
Час прошёл, и возник шум с улицы; в окна прыснул прожектор. С помощью палки, пóд руку с девушкой, Волин вышел. Кронов же медлил. Дочь обернулась, и он последовал к вертолёту с маленьким знаком «V-corporation».
Мне, бросил Волин, сев близ пилота (врач ему сделал пару уколов) и продолжая их диалог, меж тем как они взлетали, некогда сёрфингировать. Отпуск летом. Вылет в Австралию.
А вы кто, кроме что бизнесмен? Вы химик? Даша, сняв шапочку, разметала вдруг пряди цвета соломы (ржи).
Больше лесом торгую: приобретаю и продаю. Торгую биологическим компонентом органами и кровью. Часто скупаю разные фирмы и, раздробляя их, по частям сбываю. Сделал из сети книжных отделов двадцать кофеен. СМИ говорили, я питекантроп, уничтожитель книжного дела.
Сильный подрыв культуры! прыснула Даша.
Волин смотрел ей в глаз, не мигая. Пить в баре лучше, чем болтовня про бар, произнёс он. А сёрфингистом быть интересней, чем видеть сёрфинг.
Даша смутилась.
Ох! она вскинулась. Бой возьмём его? Это пёс.
Возьмём его, бросил Волин. Боя возьмём.
Когда вертолёт уселся около дач, впритык почти, Даша выскочила; вернулась же с древним немощным таксой. Волин следил за ней неотступно. Кронов увидел: дочь тушевалась слишком взволнованно. Разглядели и Сашу, мальчика лет шестнадцати. Он пришёл вместе с Дашей с кроновской дачи и, пробурчав под нос, что уедет «на электричке», быстро ушёл, хромая.
Кронов остался. А вертолёт взлетел.
Ты учишься? начал Волин.
В мае кончаю. Даша вдавилась щекой в шерсть таксы и подняла взор.
Что, Дарья Кронова? выдал тот без улыбки. Взгляд его был застылый.
Сели в Москве на точке для вертолётов. Рядом ждал таун-кар, огромный.
Эту до дома, распорядился Волин о Даше.
И понесли его к «скорой помощи».
Я ему рассказала, пап, о тебе! трещала дочь, когда Кронов прибыл в Москву. Я счастлива! Тот день самый-пресамый И она смолкла вдруг.
Кронов был благодарен ей за несказанное о «дне», «счастливом», «самом-пресамом» и «наилучшем», что перечёркивал их дни с Дашею как вдвоём, так когда-то втроём, с женой.
Он терял дочь в общем, последнее, единившее с миром пагуб, вражды, насилия.
2
Шёл апрель, безветренный, с пылью улиц, плюс с пылью странного свойства даже на небе, пепельной взвесью, начавшей падать, точно из космоса.
Были сны, вот такие:
Девственность. Всё кругом бело-девственно, нирваническое блаженство. Белое пело: белое! ябелейшеебелое! После чёрное, как огрех либо ласточка, залетевшая не туда, как туча, выросло в белом, что стушевалось
Сон ужасал контрастами. Кронов, с силой вцепясь в матрас, сон досматривал. Ибо, пусть сон ужасен, данность ужасней. В детстве он убегал из снов в мир ласки, созданный матерью и отцом, какие мертвы навечно Кронову было словно больному, кой не желает из наркотических грёз в реальность, что подступила и подавляет верезгом птиц на улице, лаем где-то собак, визгливой разборкой дворников, автошумом, криком соседа. Стены хоть тóлсты, но окна тонкие, их весной не закроешь наглухо, так что внешнее проницает их. Зимы лучше: он конопатил намертво окна и гам не слышал В общем и целом, он не хотел проснуться, ибо, проснувшись, вновь канет в мебель шестидесятых, вспомнит родителей, коих нет, жену И всё-таки он открыл глаза: вон Маргó; здесь, направо, два её фото. Видят друг друга Также реальность в том сейчас, что нет денег, а уже май грядёт, Дашин выпуск; надобны платья, или «прикид». Он трудится на двух ставках, но набирает тысячу $ в месяц. Этого мало.
Резко стал взванивать телефон, как в детстве. Он тогда сходно слушал звонки и знал: мать скажет, что вызывают срочно в больницу, надо бежать уйдёт и вернётся с тортом. Ну, а отец, родивший его за сорок, так как на фронте был арестован и просидел лет восемь, вдруг улыбнётся и приласкает Кронов, взяв трубку, бросил: Здравствуйте.
«Фёдр Палыч! Вы извиныте, мы вам с утра, вёл голос не без акцента. Это риэлтыры Центръкомфорт. Вам слышно? Я пра квартиру. Вам звоню я, дирэктор. Вам позвонили мой заместитель, вы не паслушали. А мы фирма на рынке, знаете, долго, лет васемнацать. Лишь бы клиент был щаслив! Вы там богат? Курьер, да? Сколько зарплата? Дочка невеста, ей в инстытут, ей замуж. Ей ведь сэмнадцать, да? Обыщаю вам вам за трёхкомнатку дать трёхкомнатку на район Алтуфево. Или Куркыно? Выбырайте»
Хватит, встрял Кронов. Я не продам. Не майтесь.
«Ай, ты паслушай! Дагаваримся! сразу акцент усилился. Мы тебе две квартыры. Будет двухкомнатка и двухкомнатка мнэ в убыток! Новый машин дам; твой сильна старый, шины плешивый. Ладу-калыну. В Цэнтре какой район? Нэхороший. Дашу абидят»
Кронов прервал связь. Вот она, данность, или реальность. В доме второй этаж занял лорд спиртнапитков, водочник, он выдавливал прочих. Дом уникальный, дом двухэтажный в Е* переулке у Патриарших, дом эксклюзивный, многих прельщает. Есть жилец-силовик, но с ним легко не поспоришь, как спорят с Кроновым. Что, двухкомнатка и двухкомнатка? Сделка выгодна лишь на первый взгляд. Цены лезут вверх быстро. Кронов подумал, что, коль придёт нужда, дочь провалит экзамены, он уступит риэлторам, чтоб учить её в МГУ за деньги. Да, он продаст квартиру, пусть был в ней счастлив
В чём оно, счастье? Есть оно как субстанция, как платоновская идея? Кстати, отец его, психиатр из первых и академик, здесь поселился после отсидки. В это квартире счастье их рода. Счастья не будет, если он счастье это продаст.
Реальность, однако, давит.
Он подошёл к окну, вспомнив фразы звонившего, и увидел, что приткнутая к ограде вдоль Патриарших «двойка» (ВАЗ, «жигули») просела. Шины пробиты? Типа, «риэлторы» его учат? Ехать работать проблематично; он опоздает; а это значит ссору с начальством либо штрафные Стало тоскливо. Мир угнетения сказывается в психике как депрессия. У него куча хворей и, вероятно, где-нибудь пухнет рак И воздух донельзя пыльный. Пыльная буря?
Выгуляв Боя, старого таксу, пнув две пробитые шины «двойки», Кронов вернулся в дом, вынул деньги тысячу долларов, мзду за тридцать дней беготни его как курьера, также развоза грузов за МКАД по области. Вздумав с Дашей сходить в ТЦ, «to do shopping» к школьному балу, Кронов оделся, запер квартиру.
Дверь вблизи, распахнувшись, выдала мальчика лет шестнадцати и вслед крики: «Стой, олух!»
Здравствуйте, ляпнул мальчик.
Это был Саша, друг его дочери, одноклассник, кой был забыт ею в казусе с Волиным в январе на даче.
Здравствуй, Кронов кивнул.
У вас тишина всегда Мальчик брёл за ним и хромал: он был колченогим. «Бóтан», звался он Дашей; то есть он «умничал не по делу».
Ссора, замечу, может быть тихой, выложил Кронов.
Все, Фёдор Павлович, люди ссорятся?
Это сложный вопрос; не здесь его обсуждать. Я в школу, к Даше иду. Мне некогда.
А и я туда, бросил мальчик. Можно мне с вами?
Не возражаю. И, не желающий разговаривать, Кронов, шаг спустя, начал, видя большие пыльные шлейфы, висшие с неба; этот феномен три с лишним месяца наблюдали всюду: Все, Саша, ссорятся. Гераклит мнил, мир создан битвами всяких разностей; распря, дескать, отец всего. Это названо «диалектика» для придания вескости вечным распрям, что, мол, законны, ибо естественны. Но закон причинил нам смерть, вёл Кронов, вспомнив жену. Все спорят, бьются друг с другом вот и придумали, что война исток всего, что таков статус мира и что иному быть невозможно. Из-за чего война? из-за власти. Кто-то желает жить за счёт прочих.
Правда? Мальчик, в очках и хромой, шёл сбоку.
Кронов изрёк:
Да, правда. Это от разума. Разум делит мир на «не я» и на «я». Деление значит распри, антагонизм. Нельзя не бороться с внешним, что, если внешнее, то и злое либо, хоть чуточку, но не доброе; ведь себя не считают злом. Разум мнит, что он лучшая сущность, с прочим же можно и не считаться, можно насиловать это прочее. То есть разум и власть синонимы. Разум, то есть, диктатор. Нужно ли это? Вот в чём проблема. Кронов, помедлив, остановился, глянул на Сашу. Мы не абстракции комментируем! За набором суждений мучимый человек, поверь, а он хочет жить счáстливо, в синергии со всем жить хочет. Разум, напротив, жизнь осуждает и разделяет, дабы господствовать. Разруби жука на усы и крылья жук будет мёртв. Выходит, власть есть насилие, а оно калечит. Разум помпезно, с удалью шествует но куда? В мир смерти. В мир оковалков как в мир не связанных меж собой фрагментов. Разум всё делит с дней Демокрита, кто, вместо нимф и елен троянских, гекатонхейров, зевсов и сфинксов видел лишь атом. Что Демокрит сказал? Всё из атомов. А за ним Древний Рим с концепцией «разделяй и властвуй». Ныне вот атомное оружие; и мы ждём, чтоб оно разнесло мир в атомы. Расщепили жизнь, препарируют жизнь, цифруют и на компьютерах сводят в байты Жизнь, жизнь, цифруют! Как цифровать живое? Ставшее блоком цифр безжизненно. Жизнь и Бога не оцифруешь, Бог ведь Живой Мы были как Бог когда-то Сколько утратить нужно и заклеймить нестоящим, «злым», побочным, чтоб цифровать мир! выкрикнул Кронов. Начали избывать живое, переносить жизнь в цифру. Это свидетельство антипатии к жизни разума! Мы от истинных связей отгородились, выдумав, что они подрывают размежевание на «не я» и на «я». В итоге знаем только приёмы, чтó дали пользоваться вещами, употреблять их. Вот что мы знаем. В нас из того, кем были, вышел мутант с приросшей к некогда сложной, но и прекрасной сущности маской, спрятавшей под собой всё близкое предикатам иным, чем смерть.