Это так, это так, закивал старший брат. То есть, нет, против указу, конечно, нет. Но и нас понять можно. Мы за брата печемся. Я старший, без моего согласия вы его не возьмете.
И что ты хочешь?
Будет ли он на довольство поставлен?
Конечно! Пищевое и одежное.
То есть стрелецкое?
Ну, пока мы его в похоронную ватагу берем. Застава наша, вы знаете, на шуйской дороге стоит. А в Шуе моровая язва была. Но, говорят, в октябре, ушла. Наша задача не пустить язву в Суздаль и дальше в Москву.
И что, уже добралась до заставы?
Похоже, добралась. Дальше не прошла. Мы всех проезжих в пяту разворачиваем. Они в ближние деревни едут. Вот, пришла весть, ближняя к нам деревня вся вымерла Хоронить надо
Так это, господин десятник, дело опасное! Этак вы нам брата уморите! А что нам с этого?
К этому времени вокруг них стали собираться деревенские, и десятник уже поглядывал на них с легкой тревогой.
А что вы хотите?
А скажите, господин десятник, если он в похоронной ватаге, у него все права стрелецкие будут?
Какие права?
А вот право иметь торговое место на посаде в Суздали?
Ну, это вы не ко мне. Это вам к голове нашему надо.
А где он?
Так вы же стрелецкую слободку под Суздалем знаете? Вот там и найдете. Спросите, вам покажут. Но думаю, в этом вам отказу не будет.
А вот хотим мы из тяглых крестьян в купеческое сословие записаться, в этом нам помощь возможна?
А ты умен! Ну, это не знаю Хотя, если ваш братишка хорошо себя проявит, тут все может быть. Голова наш из боярских детей, он чуть не у боярина Морозова служил. Скажите вашему братишке, чтобы служил гораздо, если голова поспособствует, все возможно, глядишь, и станешь однажды гостем!
Братья развернулись к дураку и дружно показали ему здоровенные костлявые кулачищи:
Слышь, дурак, служи гораздо!
А я чё, заулыбался в ответ дурак, служить я могу! Пусть только красную шапку и синий кафтан дадут!
Ты нас понял! Служи гораздо, а то все бока обломаем. Раз уж ты наших баб без помощи оставил, так хоть семье помоги подняться!
Гулящие вокруг дурака захохотали. Но он поднялся в телеге, снял шапку и поклонился братьям в пояс:
Благословите, братцы, порадеть за семью и род наш! А я вас не подведу!
Браться перекрестили его и дружно прогудели:
Благословляем!
А затем сняли шапки и поклонились сначала брату, потому десятнику, а потом миру, толпящемуся вокруг.
Десятник переглянулся со вторым стрельцом, дернул уважительно бровью и махнул рукой в перчатке:
Трогай!
Имя
Народец в похоронную ватагу подобрался хороший, веселый и простой всех простых парней, всех деревенских дурней собрали. Зубов, правда, почти у всех, кроме дурака, не хватало. У некоторых не доставало и ушей, и пальцев. Зато поесть любили все, собственно, за еду и продались. И как только братья дурака пропустили их поезд, дружно загалдели о том, скоро ли их покормят.
Десятник ответил, что сначала всех запишут и определят на постой, а потом сами себе и сварите, чем вызвал гул недовольства у всей гулящей братии. Дураку стало жалко приятелей, он достал узелок, что собрала ему невестка, и протянул соседу:
Ешьте, братцы!
Узелок тут же был развязан и поделен на всех. Дураку тоже выделили честную долю от краюхи хлеба. Дураку почему-то последний день есть совсем не хотелось, хотя раньше, как он помнил, поесть он был не дурак Он спрятал краюху за пазуху и уставился в небо. На улице было морозно, но ему почему-то не было холодно, и он радовался жизни
Застава была устроена в брошенной деревеньке, стоящей прямо на дороге. Саму дорогу перегородили полосатым бревном и соорудили возле него будку, где сидел часовой. Возле будки по обе стороны дороги горели костры, чтобы не пропустить чуму.
Стрельцы стояли в паре крайних изб, из которых жильцы ушли, как только началось поветрие. Одну из них получше занимал десятник.
На заставе ватагу приняли стрельцы, велели с телеги не сходить, по избам не лазать, когда позовут, по одному заходить в избу десятника, шапку снимать, говорить, как зовут. Выходили из избы с черными балахонами в руках, которые тут же и надевали поверх сермяков и тулупчиков. Балахон на стрелецкий кафтан похож совсем не был, зато ватага сразу стала глядеться единообразно, как полагается в настоящем войске.
Когда дошла очередь до дурака, он зашел в избу, снял шапку и встал перед столом, за которым сидели десятник, поп и писарь. Из всех изб эта была единственная со слюдяными окнами. Но внутри все равно было темно, и потому на столе стояли подсвечники с сальными свечами. Но свечи не жгли, жгли лучины в воткнутых в стены светцах.
Когда дошла очередь до дурака, он зашел в избу, снял шапку и встал перед столом, за которым сидели десятник, поп и писарь. Из всех изб эта была единственная со слюдяными окнами. Но внутри все равно было темно, и потому на столе стояли подсвечники с сальными свечами. Но свечи не жгли, жгли лучины в воткнутых в стены светцах.
Завидев попа, дурак перекрестился на попа вместо иконы и поклонился писарю. Поп кивнул и перекрестил его со вздохом что с дурачины взять?!
Как зовут? спросил писарь, облизал перо и макнул в медную чернильницу с единорогом на боку и маленькими колечками, чтобы привязывать к поясу.
Дураком!
Поп опять вздохнул, писарь поморщился:
Дураками всех зовут! Имя какое?
Так и имя, поди, такое же!
Тебе, что, имя при рождении не нарекли? поднял писарь на него удивленные глаза и переглянулся с попом.
Дурак понял, что речь идет о чем-то, что даже дураку полагалось знать, и постарался понять эту странность. Действительно, у старшего брата было имя, у среднего тоже было. И у жен ихних были имена. А вот было ли у него?.. Сколько ни силился, на ум ничего не приходило
Так дурак и дурак пробормотал он. Сколько себя помню
А ты помнишь себя? спросил поп, и дурак впал в еще большее недоумение, потому что не мог понять, что значит помнить себя
Не дождавшись ответа, писарь с попом вопросительно уставились на десятника. Тот даже растерялся:
Так кто же мог знать, что он имени не помнит!
А тебе бумага почто дана была, как не записать сразу имя, из какой деревни, какого звания?
Да не в стрельцы же прибирали! В похоронных! А, вспомнил, братья, кажись, его Федотом звали!
Точно, Федотом? переспросил писарь.
Точно! Пиши.
Значит, ты Федот? спросил писарь дурака.
Дурак задумался, и было ему очень странно обнаружить, что он не просто так, а Федот Да и имя это как-то отзывалось у него, он кивнул, а сам попытался приложить к себе имя, и никак не мог понять, куда же его в себе приспособить, и как имя прилаживать нужно. Но когда стрелец, выдающий балахоны, его окликнул, имя словно дернуло за что-то внутри него, и он повернулся на зов.
Это было так странно: совсем незнакомая и чужая вещь имя за что-то словно цеплялась, и дурак даже чувствовал, что она будто пускает корни внутри него, прорастая в нем так, что он весь менялся.
Эй, Федот, сказал ему десятник, когда тебя по имени кличут, надо отвечать: я! Понял?
Ага, ответил дурак.
Не ага, а есть! Понял?
Ага.
Федот, ты дурак?! прикрикнул десятник, и дурак вдруг почувствовал удивительное состояние: д урак словно отделился от него и стал относиться к имени
Кажись, да в растерянности ответил он, чувствуя, что его лишают чего-то важного, привычного. Словно у него вся жизнь разваливалась.
Федот! снова крикнул стрелец с балахонами.
А? отозвался дурак и почувствовал, что ответил это как бы и не он, а то имя, которое прорастало в него. Подумал и добавил: Я!
Все присутствующие переглянулись и засмеялись с облегчением.
Гляди ты, не полный дурак! сказал писарь.
Может, он не безнадежный? покивал поп.
Сейчас посмотрим, откликнулся десятник и рявкнул на дурака начальственным голосом:
Федот!
От его окрика что-то в дураке напугалось и хотело шмыгнуть к дверям, а что-то вдруг подалось вперед и ответило:
Я! Чего?
Подойди к столу, получи балахон!
Ага, ответило из дурака что-то, что ощущало себя Федотом, и пошло к стрельцу с балахонами.
Оно пошло, а тело осталось стоять, и дурак в обалдении замер, обернулся и уставился на свое тело, которое растерянно замерло на месте. В следующий миг он понял, что это дурак стоит, а он, который смотрит, это Федот, и ему странно, что тело его не слушается.
Ощущения эти длились лишь краткое мгновение. Затем раздвоение пропало, он понял, что стоит и моргает глазами, не в силах понять, что с ним происходит.
Ну, чего стоим! прикрикнул десятник еще раз.
И Федот пошел получать новую одежду. А получив, попытался натянуть ее на себя поверх тулупчика, но парень он был крупный, и этот балахон на него не налез. Пришлось подбирать ему самый большой. Подобрали, померили.
Такого богатыря не грех и в стрельцы определить, сказал писарь.
Поглядим, буркнул в ответ десятник.
Так у вас скоро новый прибор подходит. Проверь его, как он из самопала палит.