Поражённая увяданием земля в тусклой прохладе последнего своего дыхания, туманом скопившегося под поредевшими кронами деревьев, застывших в глухом сиянии омрачённого меланхолией неба, была покрыта тёмным золотом опавшей листвы. Воздух, влажный и густой, замедлял сердцебиение, вводя страсти и ещё пылавшие весенние страдания в анабиоз, изящество которого не знало предела. Где-то за чертой, вне сети почерневших ветвей и тихого сияния их золотых ореолов ослепительно громко сверкало ненужное солнце, била через край, словно горячая кровь из вспоротой артерии, шумная жизнь, движимая подспудным желанием скорее иссякнуть. Здесь же, в мирной тиши, близкой к норвежским горам, смысл мелкими каплями был рассеян в воздухе, взвешен в сознании, и, задокументированный, золотыми свитками, тончайшими скрижалями едва слышно шуршал под ногами. Здесь творилась истинная жизнь: здесь, в шелесте угрюмых мыслей созидалось высшей пробы, чистейшее счастьеи дыхание, приостановившись на коротком свободном вдохе, легко делало анкор
***Я плыву в вечной осени, счастливый в своём спокойствии и эхообразном одиночестве, что, отражаясь в белом небе, мгновенно захватывает пространство. Ещё одно прикосновение мысли к серым тучами их мягкость разорвётся в снег. Тоска медленно расплывается над городом и усредняется в общее уныние, сбитое комьями снега у чёрных обочин. Над городом довлеет печаль; слизкая, чёрная она запускает пальцы в улицы, подъезды, дверные и оконные щели, пронзает один за одним всё человечество, накалывает на длинные ногти души, словно виноград на шпажку, и пожирает без остатка.
Города заселены оболочками. От этого становится то дико, то дурно, то на языке появляется привычный вкус машинного кофе с пенкой. Когда их пустые грудные клетки соприкасаются, я слышу глухой звон резервуаров, в которых порой сердце плавает вместе с недавним супом, но в этом смысле большинство из нихвегетарианцы. Погрязшие в бессмысленных призывах, облепленные последними новостями, с однообразными наколками фраз на длинных языках, часто достигающих в длину более метра и волочащихся за обладателями, они лишь подчёркивают грандиозность мирового падения, отравляя планету одним своим присутствием. Не герои, но истинные персонажи наших времён, вездесущие, вечно калечащиеся и чрезмерно живучие, даже они исчезли в вечной осении легче стало моим плечам. Почти со скрипом впервые расправил я спину и постучал себя в грудь, пытаясь завести двигатель дыхательной системыглухо, но не пусто! Я попытался вздохнуть
что-то стянуло мне лёгкие, я попытался бежатьноги чуть шевельнулись в густом вареве сонных мыслей, я рванул изо всех сил на автострадуи, чуть вздрогнув, открыл глаза.
Надо мной темнели километры тоски, дна я не нащупывал даже самой смелой мыслью. Падение продолжалось; а может, это полет?.. Сон и океаническое давление снова сомкнули мне веки Хотел ли я спать, устал ли на самом деле? тишина в ответ
***Тоска ядовитой щёлочью разъедает сердце, пока из горла хлещет кислотная печаль. Метеоритный дождь угольками рассыпавшихся звёзд бьёт в лицо. Взрывы бессмысленных салютов отд(ст)аются внутри
***Я чувствую, как разлитое в воздухе едва тёплое молоко касается моих щёк, слышу, как скользят в нём неторопливые шины стайки автомобилей, вижу его тонкую плёнку на силуэтах дальних и ближних домов. Упоительной сладостью туманного субботнего утра оно просачивается в лёгкие и ранний вечер апреля, обволакивает разум, усыпляет внимание, заостряя его на покорных морозам бледно-зелёных почках и охладевшей печали клонящихся к земле чёрных ветвей.
В такт движению слабого ветра неслышно плещется пространство на дне потресканной небесной миски. Дыхание высвобождаетсяи сквозь мягкую завесу скул касается свет далёкой нетронутой звезды.
Пожалуй, именно так рождается романтическая тоска по жизни, которая в действительности и есть Сейчас: над низкими кустами не расцветшего шиповника, на поворотах пустых автострад, в пыли заброшенных улиц поблёскивают затхлой свежестью мгновения весны в лучах угасающего лета.
***Печаль растворяет клетки нежных чувств, наполняя сердце жаром своей не прекращающейся агонии, пока надежды истлевают в затуманенном сознании.
Сияние месяца на небосводе образует ровный крест, в глубине тёмно-синих небес едва белеет труп одиночества, мои слезы испаряются в вечернем воздухе далёких городов, мой смех звучит эхом в их радости, и я прислушиваюсь к нему, чтобы вспомнить, как растягивать губы.
Сияние месяца на небосводе образует ровный крест, в глубине тёмно-синих небес едва белеет труп одиночества, мои слезы испаряются в вечернем воздухе далёких городов, мой смех звучит эхом в их радости, и я прислушиваюсь к нему, чтобы вспомнить, как растягивать губы.
За кварталом слышны сирены и движение. Крест в небесах то меркнет, задыхаясь в пыли кирпичных туч, то загорается с новой силой: всё стоит в пределах жизни;
я бегу вглубь один
Зачёркнутая буква
Серый ветер скрывался в кронах высоких, обугленных пламенем заката деревьев, тёплый воздух душил зловонием разлагающейся любви.
***Есть ли что-то настоящее в чувствах, захлёстывающих человека, пожирающих его существо, как цунами ещё недавно последний клочок уцелевшей суши, обрушивающихся на него лавиной, вызванной слишком громким вздохом облегчения, сминающих его в своих беспощадных тисках, жестокая холодность которых не сравнится ни с одним механизмом доведённого до автоматизма общества, уничтожающих его самосознание подобно лучам солнца, вытравливающим влагу из последней трещины в асфальте, разрушающих пирамиды амбиций и желаний, погребая их в своей беспросветной, бесконечной глубине, выжигающих Право посреди документа чести, сдирающих кожу с живущего пытками эгоизма, проверяющих волю на прочность и раскатывающих её в тончайший тюль, ставящих достоинство на колени и увечащих даже суетные будни; есть ли в них доля настоящего, есть ли что-либо, кроме страдания? Кто докажет истинность этого ядра, кто окружит его ореолом возвышенности, проведёт между всеми его этапами сияющую нить связи, тогда как звук может оказаться пустым?..
***Весна, распустившись зарослями роз в тонком аромате ностальгии, пронзила моё сердце длинными шипами воспоминаний, расцарапала сознание изнутри, вырвала когтистыми пальцами сердце и водрузила во тьме романтической ночи, вместо круга золотистой луны, цедить не приходящий рассвет над трепещущим от чувства, затаившим дыхание городом, готовым в одно мгновение заблагоухать летней ночью, либо разорваться в истерике.
Притихшее небо едва слышно задрожало стеклянной этажеркой на всех уровнях, грозя со следующим неосторожным вдохом осыпаться миллионами осколков. Прошлое и настоящее незаметно слились в одно мучительно-ласковое дуновение уже потеплевшего ветра, и, касаясь щёк, вытягивали слезы из глаз, размывая восприятие времени, места, событий до степени полного присутствия в нереальном. Болезненно-красочные фрагменты прошлой весны, стекая по стенкам сознания, полароидными снимками оседали в мутной воде разведённых сгустков её эмоций, и, немного смягчившись, вместе со слезами выливались наружу, туманя неуверенный взгляд, всюду материализовавший дорогой образ в лучах алого от крови светила.
Это было затяжное безумие, вместе со своим началом потерявшее счёт дням и, заблудшее, не нашедшее иной тропы, кроме самой вечности Жизнь и смерть в его фантасмагоричных пейзажах были одинаково тягостны, спасение же существовало лишь в виде процесса, развивавшегося по спирали в направлении тона Шепарда. Надежда была распята здесь первой, за ложь; её внутренности, впрочем, совершенно обыденные, стали гарантом отсутствия входа и выхода
Небо надо мной содрогалось в безудержных рыданиях уже около половины всех веков и, когда, наконец, треснулоразбилось о землю, рассыпалось в мелкую пыль.
Я здесь
***За формальной перегородкой двух мутных стёкол шумел потерянный в своей беспредельной свободе, лишённый твоих объятий город: ты скрываешься от его назойливой суеты на узкой, поскрипывающей над жёстким зелёным ковром кровати. Её синтетическое тепло обволакивает твоё тело, стелется тонким слоем по поверхности кожи, придуманной нежностью касается груди, скрытой тканью пижамы.
Говорит моё себялюбие!
Любопытная жажда ответа дошла до той степени, когда разуму приходится извернуться и его придумать. Воспоминания, подступая со всех сторон, своей многочисленностью размывают ясность сознания: на жёстком ковре приятно стоять коленями; поскрипывание кровати раскалено шумным дыханием; стена в кодах; закодированный, прохладный, как горная река, взгляд.
Ты всё так же избегаешь моего общества в своей постели, не подпуская к пьедесталу даже коленопреклонённого: я не поднимался. Ты наслаждаешься собойя покорно стою за дверью, преступно приникая слухом к щели у самого полаиз тишины комнаты, вместе с холодом зимнего воздуха доносится фраза: «Ничего хорошего» Я многое ещё помню