Слабый свет нежного розового солнца сочился сквозь мутное стекло памяти, пучками паутины ложился на грязный пол деревянного подъезда и, багровея, медленно стекал по ступенькам. Опасно тихий вечер, словно насытившийся хищник, с наслаждением сцеживал кровь из моего подвешенного над городом сердца на асфальт, откуда живительную влагу слизывала беззубая тьма. Я бился в истерике, наблюдая ужасающее спокойствие величественного заката, облачённого в золото и устрашающий пурпур, и, молча докуривая сигарету, рыдал, снося острые, словно лезвие бритвы, прикосновения ветра к сухой коже щёк, кричал, вслушиваясь в шорох тлеющего табака. Я хотел было обернуться на Голос, схватить за Руку, заключить в объятиях ушедший апрель, в полный голос сказать: «Я люблю тебя!», но эхо моего одинокого молчания достигало слуха быстрее, чем успевали разомкнуться губыи руки безнадёжно бороздили пустоту. Прошлый апрель растворился в воздухе, каждой молекулой, подобно иглам впиваясь в тело, светлыми кадрами воспоминаний слился с последовавшими месяцами в одну ленту запрещённого кино, превратился в сияющую пыль, витавшую над пальцами и отравлявшую дыхание составом тяжёлых металлов. Я хотел Дышатьи благодарно вдыхал цианид
Началозародыш коды. Цвет мирового эфирасерый. Смертьтриумф жизни над человеком.
Наконец, розовый свет потёк по щекам, искажая лицо. Шёл восьмой день апреля от начала конца
***Танец, полный безумной нежности, невыразимой кротости и оглушительно-безнадёжной любви крутил мелодию в истерзанном сознании, словно первые шедевры кинематографа, повторяя мгновение за мгновением минуты, в которых руки обвивали её талию. Это было залитое духом романтики сумасшествие финальной стадии, уже разложившее память на «до» и «после», исказившее восприятие и вывернувшее прошлое на изнанку. Он задыхался в ароматах новой весны, с замиранием сердца ожидал мрачного лета и, теряя суть в золотой пыли драгоценных воспоминаний, забывал о собственном существовании. Он растворялся в солёных водах печали, пуская по венам густой, приторно-сладкий яд, и, отсутствуя во времени, медленно истязал себя: обнажая каждую эмоцию, сдирая кожу с чувств, один за другим вырывая нервы.
Он любил, и этого было достаточно. Это ли не причина?!.
***Потеплевший от нежности воздух был напоен любовью. Его пьянящая свежесть врывалась в лёгкие, разметала в клочья будничные мысли, и, насытив смелыми мечтами восторженно трепещущее сердце, мчалась ввысь, разносить неоткрытые наукой молекулы эмоций в космических пространствах, по своим масштабам единственно способным вместить такое огромное, теснящееся в груди чувство.
Оно неслось в просторы, сияющие тысячами шансов, миллионами возможностей, сверкающие ярче всех известных светил: выше светлого будущего, выше всех надежд, в их метаэманацию, стремящуюся к единственно возможному варианту рая, где всё было пропитано любовью.
***Я чувствовал любовь в воздухе и во рту, вдоль языка.
Она скользила по моим рукам, всё ближе подбираясь к сердцу, стискивала лёгкие сладким дурманом, удушающим теплом на шее поднималась к мозгу, где вдруг, стоило коснуться мысли, её настигло голодное одиночество. Не страшась ожогов, клыками и когтями оно жадно впилось в горячее чувство, смакуя свежую кровь, разорвало плоть изнутри, выпотрошило, вывернуло наизнанкуи, заточив его посреди своей огромной пастипреддверии бездонного чрева, поглотило весь источаемый страстью и нежностью свет
***Колючая тьма апрельского вечера впивалась в шею, приковывая слух к красноречивой тишине, стальным холодом обвивала запястья и, ударами сердца, вместе с искрами сигареты, ежесекундно разбивалась об асфальт. Я дышали не мог насытиться, слушали не мог выбежать, хватался за воздухи не мог высвободиться из тисков сладчайшего и самого жестокого чувства
Шёл пятый вечер до начала конца.
***Облака пропитались вишнёвым вареньем, а у горизонта был намазан черничный джем, и деревья озябшими тонкими пальцами соскребали сладкую патоку с керамической крышечки неба. Некоторые из них уже засахарились и стояли, хрупкие, стремясь раствориться в ближайшем весеннем дожде. Но будущее не спешило приходить, и ноги лишь вязли в ночной карамели, под утро непременно обращающейся в грязь. Сахарный сироп, стекавший по трубам, скапливался в уголках глаз, грозя прийти растворяющим мечты ливнем, и я боялся, ужасно боялся потерять
Апрель наполнен самым пронзительным одиночеством. Ни в одном месяце нет столь тягостного уединения: шуршащего печалью в густой зелёной листве, ядовитым конденсатом свежего воздуха стекающего по стенкам лёгких, изрывающего душу на тонкие полосы, с предельной жестокостью гнобящего самосознание. Это глубокое, бездонное, беспросветное одиночество есть лишь в золотисто-розовых закатах апреля, в их безразличной близости, обманчивой яркости и в холодной нежности вечернего воздуха
***Тусклый свет фонаря, взвешенный в густой весенней темноте, пудрой рассыпается по гардинам. Я вижу в его едва уловимом движении мягкие изгибы твоей облачённой в полумрак фигуры, соблазнительной и неприступной; слабые тени собранного тюля напоминают и жестоко подчёркивают нежную бархатистость светлой кожи; мягкая тьма, осевшая в глубоких складках портьер, будто снова соревнуется с цветом твоих волос. Я почти слышу твоё горячее дыхание, чувствую аромат безразличных губ и пленительный запах твоего тела.
Я близок к тому, чтобы сойти с ума, если это уже не произошло: словно во сне я протягиваю руку и едва касаюсь тебя кончиками пальцевты брезгливо отстраняешься.
Я почти забыл, люблю ли тебя
***Это походило на жуткое двойное прощание: словно гибкая рыба из пруда, она выскочила из прошлогои, не успел я вздохнуть, как её красивое упругое тело выскользнуло из моих рук, едва коснувшись пальцев в секундном прыжке. Да, всё произошло на одном запоздалом вдохе: тёмные пряди, выбившиеся из пучка густых недлинных волос, касаясь нежной линии знакомой шеи, вырвали меня из реальности едва уловимыми нотами духов, слившихся с куда более утончённым ароматом бархатистой кожи. Стремительное и изящное в своей естественности движение приостановило работу сердечного насоса, поток людей, течение секунди обдало холодом безразличия, морозившим воздух ветреной платформы.
Влекомый её фигурой, мой взгляд сперва упёрся в мягкий изгиб шеи и чуть проступающие верхние позвонки приоткрытой спины; затем, как только она остановилась, выточил на граните колонны её профиль, задержался на скрытой растянутой тканью пышной груди, и, скользнув по длине свитера, коснулся стройных ног: тех самых ножек, у которых я готов был провести всю жизньмоё внимание на то мгновение окаменело в наивном, словно ожидающем полуобороте: я невольно застыл в восхищённом удивлении (как останавливаются у признанных временем шедевров живописи), не в силах прекратить созерцаниеона едва тронула меня беглым взглядом и вернулась в свои мысли.
Но мгновение длилось, я выжидающе стоял, едва сдерживая порыв, чтобы не броситься к ней навстречу; в голове стучала единственная фраза, одинокая среди тишины, вдруг обвалившейся на мир. В сети из воспоминаний, внезапно заменившей пространство и время, на расстоянии десяти метров друг от друга было лишь два человека по обе стороны идеально начищенного стекла.
Я уже было почти сделал шаг: почти спросил её о дне, почти коснулся шелковистых волос, прижав её к себе в порыве радости, почти расцеловал высокий лоб и нежные щёчки, всем своим существом ощутил тепло её телано неожиданно упёрся в холодный прозрачный экран. Она, чуть поджав губы, небрежным жестом мягкой руки отдала дань останкам отношений, и, вновь отвернувшись, будто снова прогнала меня прочь; не в силах противостоять её желанию, я отступил перед навязанным бессилием.
Ещё несколько мгновений мой взгляд жадно впитывал рассеянные над ней фотоны, стремясь запечатлеть идеальный в своём несовершенстве образ на грядущие тысячелетия вперёд, но уже следующая минута, накалённая утомлённым ожиданием, раздражающей несуразностью, никчёмностью, заполненная звенящей смыслом пустотой, вынудила меня сделать вдох:
я развернулся и зашагал дальше
Растопленная буква за пределами алфавита
***Неясные, пленительные очертания извиваются отражениями тусклого света в объятых полумраком складках тюля. То я вижу изгибы девичьего тела, обведённые лунным сиянием по бархатной коже в точёную фигурку, то случайно отброшенная тень качнувшейся за окном ветви переламывает изящество, вырывает едва заметный трепет из её нежной грудии уже в полутьме проступают сильные, полные скрытой энергии мужские руки, мрак пронзается вибрациями уничтожающей решимости. Я то обвожу ладонями стройный стан, касаясь губами благоухающей сиренью шейки, то, зарывшись лицом в копну волос, прислушиваюсь к её дыханию, то сцеловываю аромат кожи по внутренней стороне подрагивающих бёдер, то прижимаю запястье горячей ручки к губам.