В глазах молодого пленника затеплилась надежда.
Если велишь меня казнить, великий хан, то останется от меня только мокрое место размером в ладонь, сказал он, облизнув пересохшие губы. Но если посчитаешь возможным взять меня в своё войско, то клянусь преданно служить и не спасовать в любом сражении.
Что ж, такие смельчаки мне нужны. Ведь говорят же, что не стоит торопить звёзды: они сами взойдут на небосклоне в положенный час, дабы осветить мир своими лучами и указать путнику верную дорогу. Сегодня звёзды зажглись над твоей счастливой дорогой иди с моим войском и будь верен слову, которое дал только что А теперь назови своё имя, тайджиут.
Джиргоадай.
Мы назовём тебя по-другому. За то, что прострелил моего Джебельгу, даю тебе имя Джебэ52. Надеюсь, отныне станешь моим верным боевым товарищем, подобным острой стреле, которая полетит впереди войска.
Да подарит тебе Тэнгри вечную жизнь за такое великодушие, склонил голову Джиргоадай-Джебэ. Я с радостью принимаю новое имя.
После этого Чингис-хан велел казнить не только всех захваченных в плен именитых нойонов, но и их детей. Остальных же отпустил им предстояло влиться в Чингисов улус.
А затем к нему привели двух молодых вражеских воинов:
Вот эти пленники говорят, что знают тебя, и ты будешь рад их видеть.
То были Чимбай и Чилаун, сыновья Сорган-Ширы.
Поочерёдно заключив их в объятия, Чингис-хан велел вернуть им оружие и коней.
Пали наши кони, вздохнул Чимбай, а луки и мечи в степи валяются, втоптанные в грязь разве теперь найдёшь.
Это ничего, я дам каждому по табуну отборных скакунов, хан положил руку ему на плечо. И оружие получите любое, какое только пожелаете. Когда ваш отец укрыл меня, беглого колодника, от Таргутая Кирилтуха, я пообещал ему, что стану ханом и отблагодарю за помощь. Мне кажется, он тогда не очень-то поверил словам мальчишки. Но теперь вы видите, кем я стал. Пришло время моей благодарности Как ваш отец, жив?
Жив, только постарел сильно, кивнул Чимбай. Ездить на лошади уже не может. Но пахтать айраг сил пока хватает, у нас ведь нет боголов, всё в хозяйстве приходится делать самим.
Теперь у вас будет много боголов, да и хозяйство увеличится А Хадаган, сестра ваша, наверное, уже вышла замуж?
Вышла недавно, только Чимбай опустил взгляд, не решаясь продолжить.
Только сегодня в сражении убили её мужа, договорил за брата Чилаун. Теперь она вдова.
Чингис-хан сдвинул брови. Помолчал немного, покусывая губы; посмотрел в глаза сначала Чимбаю, затем Чилауну; и наконец сказал твёрдо:
Ничто не случается зря. Видно, Вечное Небо отобрало мужа у вашей сестры, чтобы я получил возможность отблагодарить вас наидостойнейшим образом. Так слушайте же и передайте Хадаган: после того как она отгорюет по покойнику, я возьму её в жёны. Ваша сестра станет ханшей, а вы моими родичами.
Так он решил.
И это свершилось. Миновал непродолжительный срок, и в ханском стане невдалеке от юрты, в которой жила Бортэ появилась ещё одна юрта. В ней поселилась Хадаган, вторая жена Чингиса.
А Чимбай и Чилаун вошли в ближний круг ханских нойонов. Кроме того, им была дана привилегия полностью оставлять себе всё добытое на войне и охоте, не отделяя долю хану.
***
После разгрома в урочище Койтен Джамухе с его джаджиратами удалось оторваться от преследования и уйти в родные кочевья.
Он проиграл, но за него расплатились другие.
Впрочем, даже после этого Джамуха не помышлял о том, чтобы обуздать свой злопамятливый нрав. Если б ведал, сколько сокрушительных неожиданностей ждёт его впереди и то вряд ли нашёл бы в себе силы остановить безжалостный ветер событий. Таков уж он был, и ничто не могло его сделать другим.
А Чингис-хану и Тогорилу вскоре стало не до Джамухи. Им пришлось совместными усилиями отражать нападение меркитов. Затем, с наступлением года Собаки (1202), возникла новая угроза: Чингису донесли, что татары готовят мщение выжидают удобного момента, собираясь выступить в набег на его улус. Он уговаривал ван-хана действовать без промедления ударить по заклятым врагам первыми. Но Тогорил неожиданно отказался:
Стар я стал, чтобы дни и ночи проводить в седле, все мои кости ноют, просят покоя. Да и не стоит верить слухам, мало ли что люди наболтают. Не горячись, как молодой жеребец, впереди у тебя ещё много славных дел. А насчёт татар пусть время покажет, где правда, а где ложь, и тогда уж мы решим, как поступить.
Стар я стал, чтобы дни и ночи проводить в седле, все мои кости ноют, просят покоя. Да и не стоит верить слухам, мало ли что люди наболтают. Не горячись, как молодой жеребец, впереди у тебя ещё много славных дел. А насчёт татар пусть время покажет, где правда, а где ложь, и тогда уж мы решим, как поступить.
Лукавил ван-хан. Хоть и чувствовал он порой тяжёлую поступь времени, а всё же не считал, что приближается возраст покоя, и воинственные помыслы не были чужды старику. Однако не по душе стало Тогорилу стремительное возвышение Чингис-хана, потому он и не торопился с поддержкой. К тому же за спиной своего молодого союзника ван-хан уже тайно сносился с Джамухой, который приезжал в его стан и настойчиво убеждал:
День ото дня растёт сила выскочки. Мои люди уходят к нему со своими семьями, уводят стада и боголов. В степи становится тесно, он взбаламутил народ и не желает покоя. Если так дальше пойдёт, то недолго нам осталось владеть родовыми улусами. Анда ни в чём не видит пределов, такие, как он, и в улыбающееся лицо готовы пустить стрелу. О да, он не остановится, пока не отберёт власть у каждого, до кого сумеет дотянуться. В душе у него совсем не то, что он говорит, нельзя ему доверять. Уж я-то его знаю: уничтожит нас с тобой и многих других, как только ему представится удобный случай. Прислушайся к голосу разума: мы должны затоптать искры, прежде чем разгорится пожар.
Эти речи подогревали властную ревность и опасения ван-хана. Однако Тогорил колебался, взвешивая и соизмеряя возможности сторон:
Да-а-а, такой пожар, о котором ты говоришь, можно залить только очень большой кровью. И всё же кто первым заносит руку, тот нередко получает воздаяние за это. Говорят: где страх, там и спешка. Осторожность другое дело, о ней нам не следует забывать, но для страха я пока не вижу причин. Сейчас все поддерживают молодого удачливого хана, но едва наступит сколько-нибудь продолжительная передышка между набегами и сражениями, как найдётся немало желающих отвергнуть его власть и откочевать в степь, чтобы самолично править своими улусами. Потому не надо суетиться и устраивать новую междоусобицу без весомого повода. Один разумный, совершив ошибку, может многих глупых соблазнить идти следом за собой, да только расплата потом горька. Я не привык проявлять горячность в делах подобного рода. Если Вечному Небу будет угодно, мы всегда успеем обнажить мечи и достать луки из саадаков.
Так говорил ван-хан, ибо его обуревали сомнения, и он никак не мог решить, к кому из двух соперников примкнуть С юных лет отличавшийся чрезмерным честолюбием, Тогорил в борьбе за власть не остановился перед убийством трёх своих братьев, нескольких племянников и множества родичей и соплеменников. О прочих врагах и говорить не приходится, с ними кераитский хан сражался почти непрестанно. Благодаря своей изворотливости и одержанным победам он с возрастом лишь укрепился во мнении, что если кому и суждено верховодить в степи, то именно ему и никому другому. После всех испытаний, встреченных на жизненном пути, Тогорил добился немалых благ и прочного положения среди окрестных правителей. Однако его время миновало, ибо нет в мире ничего вечного. Беда ван-хана заключалась в том, что он этого не понял и продолжал чувствовать себя неуязвимым, когда пришла пора уже совсем иных людей и новых, недоступных ему, свершений.
Вскоре Чингис-хан прознал о переговорах Тогорила и Джамухи.
Давно подозревал я ван-хана в двуличии, да всё надеялся, что ошибаюсь, сказал он братьям. Видать, этот хитрец из тех людей, о которых говорят: встретит человека говорит как человек, встретит чотгора говорит как чотгор. И всё же трудно мне будет без его поддержки. Ладно, подожду: может, образумится старый выворотень.
Однако Тогорил так и не проявил желания воевать с татарами.
И Чингис-хан, дотянув до осени, решил: дальше медлить нельзя, это может погубить его. И самостоятельно выступил на тех, кого уязвлённая память Борджигинов не могла оставить в покое. Тревогу и сомнения он спрятал глубоко в сердце. А его нукеры верили в своего хана и в его удачу. Все были возбуждены и обменивались радостными репликами, предвкушая очередную победу в татарских землях. Женщины вышли далеко за пределы куреня и махали руками, провожая на опасное дело мужей, сыновей и братьев. Нукеры степенно раскачивались в сёдлах: в большинстве своём молодые и крепкие, закалённые суровой походной жизнью и уверенные в себе. Солнце бросало отблески на их металлические шлемы и золотило лица воинов.