И с приходом ночи он увёл найманов с поля боя бежал по южному Алтаю к родным нутугам.
Узнав о предательстве хана Буируха, ушли под покровом темноты меркиты и ойраты.
Однако на следующий день сражение продолжилось и вновь не затихало до глубоких сумерек. С устремлённым на противника безжалостным волчьим взглядом, Чингис-хан не думал о смерти, но сам был смертью; он одержимо размахивал коротким мечом в гуще сражавшихся, метался туда и сюда среди клокочущего человеческого варева; а в мгновения высочайшего напряжения над смертоносным грохотом боя возносился его крик:
С нами Великий Тэнгри! Убьём их всех! Пусть захлебнутся своей поганой кровью! В степи хватит места для могил!
И нукеры чувствовали в голосе своего хана такую несокрушимую энергию, такую силу ярости, что казалось: ещё немного и само небо обрушится на головы его врагов.
Шлем с Чингиса сбили, длинные рыжие косички намокли и при каждом резком движении хлестали его по лицу; а под рассечённым во многих местах защитным панцирем хлюпала смешанная с дождевой водой вражеская кровь Меткой стрелой, пущенной из неприятельского лука, перешибло шейный позвонок его саврасому коню и он кубарем покатился наземь, больно ударившись коленом и плечом. Верные нукеры тотчас обступили хана и, отбиваясь от наседавших врагов, вывели его из боя.
Коня! крикнул Чингис-хан, нетерпеливо вглядываясь сквозь дождевую пелену в бурлящий водоворот человеческих тел. Скорее, подайте мне нового коня!
К нему подвели свежего скакуна. И он, вскочив в седло, снова без промедления ринулся в многоголосое человеческое и конское месиво, в грохочущий ад смертельной схватки. Мышцы рук и ног, спины и поясницы, казалось, были готовы развалиться на куски от усталости; лёгкие надсадными рывками втягивали в себя воздух, чтобы тотчас вытолкнуть его обратно. Чингис-хан на пределе сил продолжал размахивать мечом, отбивая и нанося удары, разя острым клинком налево и направо. А длинные ветвистые молнии то и дело рассекали на части небесные выси, и лавины воды низвергались из покрывала туч на лица и одежду сражавшихся, стекали по их телам на сёдла, на конские крупы, на чавкавшую под копытами землю.
Под вечер, пребывая от изнеможения в полуобморочном состоянии, Чингис-хан вдруг ощутил удар в шею. И, ничего не успев сообразить, вывалился из седла навстречу звону и ослепительной темноте.
***
Когда сознание вернулось к нему, над его головой ярко сияли звёзды. О недавнем ливне напоминала сырая прохлада, разлитая вокруг. А ещё в воздухе висел тяжёлый запах крови.
В ушах шумело так, будто духи всех четырёх ветров одновременно пели ему свои студёные песни, стараясь перекричать друг друга.
Рядом возвышалось знамя, воткнутое древком в разбухшую землю: на тяжело обвисшем белом полотнище был вышит расправивший крылья кречет, считавшийся духом-хранителем рода Борджигинов.
Чингис лежал на грязном мокром войлоке, а к его шее, точно большая прожорливая пиявка, присосался верный нойон Джелме. Увидев, что к хану вернулось сознание, тот оторвался от его шеи и, сплюнув наземь бурую слюну, сказал:
Тебя ранило стрелой. Я всю ночь высасывал кровь, чтоб она не пошла внутрь.
Ты спас мне жизнь, сказал Чингис-хан, с трудом разлепив пересохшие губы.
Войско без хана всё равно что тигр без головы, глухо проговорил нойон, утирая ладонью окровавленный рот; по его щекам тоже была размазана ханская кровь, которая уже запеклась и потемнела.
Это ты верно сказал, Джелме. Что ж, видно, умереть мне в этот раз не доведётся Чем закончился бой? Где наши враги? Опять огородились телегами?
Нет, их отвага иссякла, и они уже не помышляют о продолжении битвы. Джамуха с джаджиратами бежал, Ван-хан преследует его.
Значит, они нас не одолели.
Чингис-хан сел, потёр лицо ладонями. На мгновение мир у него перед глазами поплыл, пританцовывая, и стал раскручиваться в медленном хороводе. «Видно, духи земли зовут меня, не хотят отпускать, подумал он и болезненно помотал головой. Нет, я им не поддамся, нельзя, нельзя!»
Холод заползал под сырую одежду и разливался по телу, сковывая члены. Каждый толчок пульса гулко отдавался в мозгу, словно туда каким-то колдовским способом умудрился пробраться подосланный врагами шаман и, стараясь извести, с неумолимой настойчивостью ударял в бубен. Очень хотелось снова лечь на мокрую землю и не двигаться, уплыть обратно в темноту, из которой он только что вернулся. Однако Чингис-хан пересилил слабость, не позволив себе провалиться в беспамятство. Вскоре мир перед его глазами перестал кружиться, и всё вернулось на свои места: Джелме, участливо склонившийся над своим ханом, нукеры, тесно обступившие их обоих, знамя с расправившим крылья кречетом
Негоже разлёживаться, когда до полной победы осталось лишь копьё протянуть, сказал Чингис и, опершись о плечо Джелме, медленно поднялся на ноги. Приведите моего коня. Надо загнать раненого зверя и добить его, пока тот не опомнился от страха.
Однако преследовать Джамуху он не стал. Решил свести счёты с Таргутаем Кирилтухом и направил своё войско вслед за тайджиутами, убегавшими к Онону. Вскоре, переправившись через реку, нукеры Чингис-хана настигли беглецов. Под кровавыми лучами выкатившегося на небо рассветного солнца они гнали по голой равнине своих соплеменников. Безжалостно расстреливали и рубили всех, кто пытался оказать сопротивление. И, щёлкая бичами, сгоняли в кучки тех, кто сдавался на милость победителей.
Таргутая среди пленных не оказалось. Разосланные в разные стороны отряды старательно разыскивали его повсюду, но он как сквозь землю провалился.
К Чингис-хану подскакал Бельгутей и, натянув поводья, остановил взмыленного скакуна.
Если б этот жирный боров был жив обязательно нашли бы его, сказал он, учащённо дыша и облизывая пересохшие губы. Наверняка лежит где-нибудь, изрубленный так, что не узнать.
По одежде узнали бы! воскликнул Хачиун.
Э, брат, разве ты не знаешь, что знатные нойоны обычно при бегстве норовят напялить на себя какие-нибудь обноски, чтобы их приняли за никому не нужных харачу! возразил Бельгутей.
Чингис-хан был огорчён.
Жаль, что не удалось его изловить, сказал, не отрывая тяжёлого взгляда от дымчато смыкавшегося с небесами далёкого степного окоёма. Хотелось надеть берёзовую кангу ему на шею да, похоже, не судьба. Ну, как бы то ни было, а я исполнил что обещал: отобрал у него отцовский улус.
Отобрал, да! радостно повторил вслед за ним Хачиун и погрозил кулаком степным далям.
Пускай же теперь бежит туда, где ждёт его могила, продолжил Чингис-хан. Всё равно родившийся ослом не умрёт тигром. Никто здесь не вспомнит его добрым словом, и само имя Таргутая сгинет со света и истлеет в земле вместе с его костями.
Поверив, что Таргутай Кирилтух затерялся среди тысяч безвестных беглецов, оставшихся бездыханными на поле битвы, хан ошибся. На самом деле тому удалось спастись. Это в скором времени стало известно от трёх новых пленников: они бежали вместе с Таргутаем, но затем, решив сдаться на милость хана-победителя, связали своего вождя, бросили его в телегу и поехали в стан Чингиса. По дороге же, укоряемые совестью, они вняли мольбам человека, которому прежде верно служили, и отпустили Таргутая Кирилтуха. «Вы поступили достойно, сказал им Чингис-хан. Мне следовало казнить его, это так же верно, как и то, что вы не имели права посягать ни на жизнь, ни на свободу своего законного хана. Теперь же я охотно приму вас под свою руку, поскольку у меня нет причин сомневаться в вашей доблести».
Когда стали отовсюду окрест собирать пленных, к хану приволокли на аркане юношу в изорванной одежде и бросили к его ногам:
Вот этот стрелял в тебя, люди видели.
Убил твоего беломордого Джебельгу!
Прикажи казнить! Пусть все ужаснутся тому, что он хотел совершить!
Одно твоё слово, каган, и мы изрубим его на куски, а мясо бросим на съедение ночным падальщикам!
Освободите этого человека от петли, распорядился Чингис-хан. Я хочу с ним поговорить.
Спешившись, он отдал конский повод подоспевшему Джелме и неторопливым шагом приблизился к понурившемуся пленнику. Посмотрел на него тяжело и оценивающе:
Так это твоя стрела перешибла позвоночник моему беломордому любимцу?
Моя.
А целился ведь в меня?
Конечно, юноша внезапно поднял голову. А что ещё должен делать воин в бою, как не стрелять во врага? Я не из тех трусов, что улепётывают без оглядки при первых звуках битвы.
Достойный ответ, Чингис-хан, пряча усмешку в уголках рта, пригладил рыжие усы, провёл ладонью по бороде. За одну правду казнят, а за другую осыпают милостями. Потому коварный враг обычно запирается в своём душегубстве, а душа настоящего воина всегда открыта. Ты вёл себя отважно, и теперь не запираешься, это хорошо. Даже не знаю, как с тобой поступить
В глазах молодого пленника затеплилась надежда.
Если велишь меня казнить, великий хан, то останется от меня только мокрое место размером в ладонь, сказал он, облизнув пересохшие губы. Но если посчитаешь возможным взять меня в своё войско, то клянусь преданно служить и не спасовать в любом сражении.