***
Бортэ поначалу сильно ревновала Чингис-хана к его новым жёнам. «Хорошие всходы на чужом поле; красивые женщины чужие женщины, шипела она на ухо мужу, кося неприветливым взглядом на Есуй и Есуган. Всех резвых кобылиц не сделаешь своими, только зря силы растратишь: вытянут они из тебя соки, сведут в могилу». Но хан в ответ только понимающе усмехался и гладил её по голове, точно ребёнка: «Ничего, меня и враги-то в могилу свести не сумели. Я многое могу выдержать, кому это знать, как не тебе». Да, она знала. И не имела возможности воспротивиться тому, что случилось, не могла восстать против исстари заведённых обычаев: мужчина всему голова в семье и волен взять столько жён, сколько в состоянии содержать. А ещё Бортэ была по-женски мудра и понимала: зов страсти это самое необоримое и сиюмоментное из всего, что существует в мире. Потому у неё достало сил набраться терпения и выждать, пока муж насытится свежими прелестями юных тел, и тогда она с удовлетворением отметила, что всё реже он призывает к себе на ложе «этих татарок» и всё ласковее становится с нею, с Бортэ Старая любовь не ржавеет.
И она сменила гнев на милость.
Прошло ещё немного времени и хан вновь, как прежде, стал принимать подданных в своей юрте, лёжа в постели с Бортэ. Укрытые овчинным покрывалом, они прижимались горячими телами друг к другу. Чингис-хан выслушивал нойонов и просителей; кому-то давал распоряжения, кого-то распекал за провинности, а сам мягко поглаживал рукой её груди и живот, её колени и бёдра. А иногда не мог сдержаться: оборвав посетителя на полуслове, велел ему убираться прочь и, отбросив в сторону покрывало, переваливался на Бортэ, раздвигал ей ноги и с блаженным стоном входил в её зовущее лоно. И языки пламени в очаге принимались плясать веселее, точно стараясь подладиться под ритм движений двоих стремившихся склеиться воедино людей И два сердца, трепеща, изливались друг в друга.
О, ни одну из своих жён Чингис-хан не любил так, как её, она это знала!
И в следующем году, когда он женился на Ясунсоен-беки, дочери ван-хана Тогорила, Бортэ восприняла это уже более спокойно. К слову, Ясунсоен-беки, как и все кераиты, была христианкой-несторианкой, и сыновья Чингис-хана от этого брака также приняли христианскую веру.
Год от года разрастался гарем великого хана. На закате жизни у него было двадцать шесть жён и несколько тысяч наложниц, из коих далеко не каждой выпадало счастье провести ночь со своим хозяином и повелителем.
Всё же до конца своих дней он более всех прочих любил Бортэ.
Впрочем, о Есуган и Есуй хан тоже не забывал, продолжая время от времени делить с ними ложе. Он даже порой брал их с собой в походы, дабы по ночам, в часы, когда смолкали звуки сражений, находить отдохновение в объятиях сестёр. Поистине сколько былинок в степи и листьев в лесу, столько тропинок находят чувства к сердцу человека.
С годами Есуй и Есуган родили Чингис-хану детей и пользовались всеми благами и почётом, какие подобают ханским жёнам.
Глава шестая.
Заклятые друзья
и кровные враги
Чтоб мщение стать справедливым могло,
Лишь злом воздавать подобает за зло.
Абулькасим Фирдоуси
Интриги Джамухи достигли цели: ему удалось-таки привлечь на свою сторону ван-хана Тогорила. Случилось это летом в год Свиньи (1203). Совсем недавно в Чингисовом улусе отметили праздник первого айрага. День, когда Небо позволяет начать доение кобылиц и пахтать айраг, по заведённому обычаю определил шаман Кокочу по прозвищу Тэб-Тэнгри, а затем Чингис под его камлания окропил молоком землю и воздух. Айраг являлся одним из основных продуктов питания у степных кочевников, и теперь люди могли восстановить силы после довольно голодной зимы и скудной весны. Поэтому настроение у всех было приподнятое. И тут как гром среди ясного неба грянула весть о новой войне. Джамуха и Тогорил, объединившись, выступили в поход на Чингис-хана, намереваясь захватить его врасплох. Это им удалось бы, если б не вмешался случай: двое пастухов предупредили Чингиса о приближающейся опасности и тот, успев собрать несколько тысяч верных нукеров, бросил их против трёх туменов неприятельского войска.
Неравная битва началась в полдень и продолжалась до поздних сумерек. Когда противники разошлись, у Чингис-хана оставалось немногим более двух с половиной тысяч воинов. Понимая, что с такими силами он на следующий день неминуемо потерпит поражение, хан решил не искушать судьбу. И под покровом ночной темноты увёл своё потрёпанное войско прочь.
Неравная битва началась в полдень и продолжалась до поздних сумерек. Когда противники разошлись, у Чингис-хана оставалось немногим более двух с половиной тысяч воинов. Понимая, что с такими силами он на следующий день неминуемо потерпит поражение, хан решил не искушать судьбу. И под покровом ночной темноты увёл своё потрёпанное войско прочь.
Отступали труднопроходимыми горными тропами. А когда противник потерял их след, спустились на равнину и стали собирать подкрепления.
А Джамуха с Тогорилом решили, что бежавшему от них Чингис-хану никогда более не удастся вернуть себе прежнее могущество, и разъехались по своим улусам.
Они ошиблись.
Чингисово войско, плавной дугой двигаясь по степи, отдохнуло и откормило коней. День за днём усиливалось оно подходившими со всех сторон подкреплениями.
Тяжело уязвлённый предательством Тогорила, Чингис-хан срывал зло на Ясунсоен-беки:
Молись своему богу креста, чтобы я сохранил жизнь этому старому кулану! Да вряд ли вымолишь. Уж как попадёт он мне в руки не дождётся пощады! Я верил, что наша дружба непоколебима, но горько ошибся! Долго же он не показывал своё гнилое нутро! Одних людей годы умудряют, а у других отнимают остатки разума, как у твоего отца! Зато мне пока далеко до старости: могу не беспокоиться, что не успею отомстить всем недругам и предателям, а Тогорилу первому из них! Думаю, недолго осталось держаться на плечах его пустой голове!
Не сказать, чтобы ван-хан не чуял за собой греха. Но всё же скоро успокоился, ибо с возрастом чувство опасности у многих людей притупляется.
И настал день, когда Чингис-хану удалось выведать, что Тогорил распустил кераитских воинов по родным куреням, а сам пребывает в полной беспечности, проводя время в весёлых пирах.
Он не мог упустить такую возможность. И бросил своих нукеров в стремительный набег на кераитов.
***
Ночью они окружили ставку Тогорила. Дозорных удалось убить, прежде чем те успели поднять тревогу. Как снег на голову свалились монголы на неприятельский стан, издавая воинственный клич:
Ур-ра-а-агша!
Теперь для кераитов путей к отступлению не существовало. Они не ожидали нападения и оказались в западне. Не оставалось ничего, кроме как принять удар и драться, чтобы выстоять или полечь как один в бою.
Подобные призракам ночи, в зловещем свете ущербной луны налетали со всех сторон монгольские багатуры на врагов. Застигнутые врасплох кераиты едва успели похватать оружие и отвязать своих скакунов от коновязей. Теперь среди них очень немногие сражались в доспехах из дублёной бычьей кожи; большинство же было полуодето, а иные и вовсе раздеты. Женщины и дети в смятении метались по стану, ища путь к спасению и не находя его. Впрочем, не все кераитские жёны поддались панике, некоторые помогали мужьям обороняться: укрываясь за юртами и кибитками, они стреляли из луков, и выпущенные ими стрелы с орлиным оперением разили нападавших.
Ур-р-ра-а-агша-а-а! вылетало из пугающих окрестных пространств и трепетало, разносилось, несмолкаемо кружило над головами. Ур-р-ра-а-агша-а-а!
Выпадали из сёдел сражённые воины. Изрубленные мечами, пронзённые стрелами и копьями, они валились на истоптанную землю, щедро окроплённую кровью. Те, кому не посчастливилось испустить дух мгновенно, встречали смерть под копытами разгорячённых скакунов. Повсюду носились всадники, ожесточённо сшибаясь и разя друг друга острой сталью, разбивая щиты и головы врагов, двигаясь по месиву человеческих тел и едва не увязая в нём; боль и гибель без устали слетали с их клинков, не зная пощады.
Блеяли испуганные овцы и надсадно ревели ослы. Собаки заходились лаем, который то тут, то там сменялся предсмертным визгом. Над ханским шатром, над широким кольцом юрт, над разбросанными и дымно затухавшими кострами, над клокочущим человеческим столпотворением не смолкали конское ржание и топот копыт, звуки ударов и хруст костей, крики раненых и стоны умиравших. А над всем этим невообразимым смешением звуков распускался и ширился, перекатываясь волнами, боевой клич монголов:
Ур-р-ра-а-агша-а-а!
Кераиты защищались с ожесточением и упорством обречённых, стараясь подороже продать свои жизни, однако выстоять они не могли. Это понимали и нападавшие, и оборонявшиеся.
Участь Тогорила была предрешена.
***
Этой ночью Чингис-хан доказал, что своевременное бегство может обернуться победой.