Вавочка и Фуфочка
Фаина Раневская и Варвара Сошальская были заняты в спектакле «Правда хорошо, а счастье лучше». Раневской уже было за восемьдесят, а Сошальской к восьмидесяти.
Однажды на репетиции Сошальская плохо себя чувствовала: в ночь перед репетицией не спала, подскочило давление В общем, все ужасно. Раневская пошла в буфет, чтобы купить ей шоколадку или что-нибудь сладкое, дабы поднять подруге настроение. В буфете продавались здоровенные парниковые огурцы, в ту пору впервые среди зимы появившиеся в Москве.
Фаина Георгиевна немедленно купила огурец невообразимых размеров, положила в карман передника она играла служанку и отправилась на сцену. В тот момент, когда нужно было подать что-то барыне Сошальской, Раневская вытащила из кармана огурец:
Вавочка, посмотри, какой огурчик я тебе принесла
Спасибо тебе, Фуфочка! обрадовалась Сошальская.
Уходя со сцены, Раневская очень хитро подмигнула и уточнила:
Вавочка, я дарю тебе этот огурчик. Хочешь ешь его, хочешь живи с ним
Пришлось режиссеру объявить перерыв, поскольку после этой фразы присутствующие просто полегли от хохота и репетировать уже никто не мог
Лихач
Раневская вернулась домой бледная как смерть, и рассказала, что ехала от театра на такси.
Я сразу поняла, что он лихач. Как он лавировал между машинами, увиливал от грузовиков, проскальзывал прямо перед носом прохожих! Но по настоящему я испугалась уже потом. Когда мы приехали, он достал лупу, чтобы посмотреть на счетчик!
Куда подевались домработницы?
Раневская как-то сказала с грустью:
Ну надо же! Я дожила до такого ужасного времени, когда исчезли домработницы. И знаете почему? Все домработницы ушли в актрисы.
О дружбе Ф. Раневской с А. Ахматовой
Ф. Раневская и А. Ахматова
Раневская в Ташкенте очень сблизилась с Анной Ахматовой:
«В первый раз, придя к ней в Ташкенте, я застала ее сидящей на кровати. В комнате было холодно, на стене следы сырости. Была глубокая осень, от меня пахло вином.
Я буду вашей madame de Lambaille, пока мне не отрубили голову истоплю вам печку.
У меня нет дров, сказала она весело.
Я их украду.
Если вам это удастся будет мило.
Большой каменный саксаул не влезал в печку, я стала просить на улице незнакомых людей разрубить эту глыбу. Нашелся добрый человек, столяр или плотник, у него за спиной висел ящик с топором и молотком. Пришлось сознаться, что за работу мне нечем платить. «А мне и не надо денег, вам будет тепло, и я рад за вас буду, а деньги что? Деньги это еще не все». Я скинула пальто, положила в него краденое добро и вбежала к Анне Андреевне.
А я сейчас встретила Платона Каратаева.
Расскажите
«Спасибо, спасибо», повторяла она. Это относилось к нарубившему дрова. У нее оказалась картошка, мы ее сварили и съели.
Никогда не встречала более кроткого, непритязательного человека, чем она»
Мули
Еще об Ахматовой:
«В Ташкенте она звала меня часто с ней гулять. Мы бродили по рынку, по старому городу. Ей нравился Ташкент, а за мной бежали дети и хором кричали: «Муля, не нервируй меня». Это очень надоедало, мешало мне слушать ее. К тому же я остро ненавидела роль, которая дала мне популярность. Я сказала об этом Анне Андреевне.
«Сжала руки под темной вуалью» это тоже мои Мули», ответила она.
Я закричала: «Не кощунствуйте!»
В. Марецкая
Стоит ли стараться?
Вера Петровна Марецкая загорает на южном пляже. Загорает очень своеобразно: на женском лежбище, где дамы сбросили даже легкие купальнички, знаменитая актриса лежит на топчане в платье, подставив солнцу только руки, ноги и лицо. Проходящая мимо жена поэта Дудина замечает ей:
Что это вы, Верочка, здесь все голые, а вы вон как
Ах, дорогая, вздыхает Марецкая, я загораю для моих зрителей! Они любят меня; я выйду на сцену тысяча людей ахнет от моего загорелого лица, от моих рук, ног А кто увидит мое загорелое тело, кроме мужа, человек пять-шесть? Стоит ли стараться?
Тоцкизм
В былые времена политучеба была неотъемлемой частью театральной жизни. Обкомы, горкомы, райкомы твердо полагали, что без знаний ленинских работ ни Гамлета не сыграть, ни Джульетту. Так что весь год раз в неделю занятия, в финале строгий экзамен. Народных артистов СССР экзаменовали отдельно от прочих. Вот идет экзамен в театре им. Моссовета. Отвечает главный режиссер Юрий Завадский: седой, величественный, с неизменным острозаточенным карандашом в руках. Юрий Александрович, расскажите о работе Ленина «Материализм и эмпириокритицизм».
Завадский задумчиво вертит в руках карандаш и величественно кивает головой:
Знаю. Дальше!
Райкомовские «марксоведы» в растеренности:
А о работе Энгельса «Анти-Дюринг»?
Завадский вновь «снисходит кивнуть»:
Знаю. Дальше!..
Следующей впархивает Вера Марецкая. Ей достается вопрос: антиреволюционная сущность троцкизма. Марецкая начинает: «Троцкизм это» И в ужасе заламывает руки: «Ах, это кошмар какой-то, это ужас какой-то этот троцкизм! Это так страшно! Не заставляйте меня об этом говорить, я не хочу, не хочу!!» Не дожидаясь истерики, ее отпускают с миром. До следующего года.
Характеристика
Чтобы получить «добро» на один из сценариев, режиссер Исаак Магитон как-то попросил Веру Петровну Марецкую написать на себя характеристику. Через минуту она вручила ему чистый лист бумаги, на котором сверху стояла надпись: «Характеристика», а внизу подпись: «Народная артистка СССР Вера Марецкая».
«Остальное напишешь сам», сказала Вера Петровна.
«Я не стал ничего писать, рассказывал потом Магитон. Храню характеристику до сих пор. А когда на душе кошки скребут перечитываю».
Живая вода и мёртвая
50-е годы. На сцене Театра Советской Армии идет огромнейший по масштабам спектакль, что-то на тему «Освобождение Сталинграда». 200 человек массовки, пушки, танки, все дела. В финале спектакля главный герой, которого играл кажется Андрей Дмитриевич Попов, изображая смертельно раненого бойца лежит на авансцене и тихим голосом просит: «Дайте мне воды из Волги свободной испить». По рядам передают каску с водой. Он выпивает, вода проливается на гимнастерку, падает замертво и занавес.
И вот День Рождения Попова. Друзья-актеры долго готовили ему сюрприз и вот, кому-то пришла идея, налить ему в каску бутылку водки. Злая шутка, мягко говоря, но, тем не менее, налили.
Конец спектакля, Попов просит «дать ему воды из Волги испить», по рукам огромной массовки плывет каска, в кулисах стоят костюмеры, гримеры, даже «мертвые» немцы приподнимают головы посмотреть, как он будет пить? Попов берет каску, глотает, замирает на секунду и продолжает пить до конца. Наконец отрывается, возвращает каску стоящему рядом бойцу и говорит:
Ещё!
Вся массовка начинает корчиться от смеха
Медленно плывет занавес, скрывая это безобразие.
Заблудился
(Шикарную байку рассказывал Владимир Качан на своем творческом вечере.)
То было еще во времена глубокого застоя. Ставили пьесу о революции. Кульминационный момент покушение на Ленина. Качан один из эсеров. А артист, игравший Дзержинского, как назло, заболел. Срочно вызвали актера провинциального театра фактурный такой мужик, длинновязый, тощий, словом портрет лица Железного Феликса. То ли от волнения, то ли просто был мужик не дурак выпить, а только принимать он уже в самолете начал и к спектаклю его развезло.
И вот Мизансцена выстроена таким образом. С правой стороны сцены пламенные большевики заседают, с левой эсеры готовятся послать Каплан на завод Михельсона. И Качан уже готовится страшным голосом прорычать: «Фанни! Завтра твой день!» А за сценой какой-то странный шум. Это Феликс Эдмундович заплутал в трех соснах, тыркался-мыкался, наконец раздвинул руками декорацию и вывалился как раз в эсеровское логово. Все замерли. Если САМ Дзержинский уже здесь какое к черту покушение?
Большевики онемели. Эсеры тоже. Фанни Каплан превратилась в соляной столб. Феликс Эдмундович обвел грозным взглядом вражье племя и, промычав «ууууу!, погрозил пальцем, развернулся и вышел тем же макаром.
Справа рыдали от смеха большевики. Слева завывали эсеры. Занавес! Спектакль окончен!
М. Яншин
Гопкинс!
В 60-х годах во МХАТе получила широкое распространение игра если кто-то из участвующих говорит другому: «Гопкинс!» тот, независимо от ситуации, в которой находится, должен обязательно подпрыгнуть. Не выполнившему условия грозил большой денежный штраф. Чаще всего «гопкинсом» пользовались мхатовские корифеи, причем непременно на спектаклях, в самых драматических местах.
Кончилось это тем, что министр культуры СССР Фурцева вызвала к себе великих «стариков» Грибова, Ливанова, Массальского и Яншина. Потрясая пачкой писем от зрителей, она прочитала им настоящую лекцию о заветах Станиславского, о роли МХАТа в советском искусстве, об этике советского артиста.