Tangerine house - Gennady Seliverstov 2 стр.

Возможно, раньше здесь и жил Эрнест[3],
Ну, а сегодня на песчаном пляже
Я вижу изменившийся Ки-Уэст,
Где нет о прошлом и намека даже.

Тут праздником пестрит цветной Duval[4],
И крики петухов[5] разбудят среди ночи,
А шестипалый кот[6] сквозь прошлое вуаль,
Мне тянет лапу, возвращая в Сочи.

Здесь лайнер важно к пристани плывет,
Похож он всем на каменную глыбу,
И люд к нему идет, разинув рот,
Как в древности он шел глазеть на дыбу.

Из ресторанов запах, крики, гам,
Звучат аккорды праздничного рондо,
И музыканты улыбнутся вам,
Но по глазам поймешь, что неохотно.

С утра до ночи оживлен базар,
Народ гуляет, забегая в бары,
И в лавках растворяется товар,
И места нет для опустевшей тары.

Песочный пляж, холодный по ночам,
Влечет к себе влюбленных средь недели,
И придаются милые вещам,
Которым днем придаться не посмели.

Как грустно мне и одиноко здесь
Встречать закат, и знать, что ты не рядом,
Где, в сущности, огромный остров весь
В отсутствие тебя наполнен ядом

Слепых химер, сатиров, водяных,
Что прячутся за пальмами во мраке,
А где-то там, за сотней тысяч лиг,
Ждет Пенелопа[7] в солнечной Итаке.

Я потерял себя, где зеленеет гладь,
В прокуренных и шумных пабах «Тони»[8],
Но я попал сюда, чтобы понять,
Что в мире ничего тебя не стоит.

Как же больно я Вас обидел,
Раз я стал невидимкой вдруг,
Не на счастье, а на погибель,
Повстречались мы, милый друг.

Как бродяга иль прокаженный,
Я навечно потерян для Вас,
Только взгляд тот надменно-суровый
Был бы мне за спасенье сейчас.

Много брал я попыток тщетных,
Много строф написал в Вашу честь.
Жаль, что писем моих безответных
Вы не мыслили даже прочесть.

А случись мимолетная встреча,
Коль земная бы сдвинулась ось,
Даже если мне шли навстречу,
Вы прошли бы меня насквозь.

Я притворствовать не умею,
Как не в силах роптать и лгать,
Мне бы к Вашей изящной шее
Хоть разок прикоснуться опять.

Голос чудный Ваш вновь услышать,
Эту сладко-пьянящую речь
За награду мне будет видеть
Лунный бархат истаявших плеч.

Как же больно я Вас обидел?
Вместо крови по венам ртуть.
Это, стало быть, до могилы,
Это, стало быть, не вернуть.

Проснись, любимая моя,
Ты долго спишь в чужой неволе,
А долгожданная заря
Уже пылает в русском поле.

Уже в дуэли соловьи
Поют минорные сонеты,
Но очи сомкнуты твои,
И я не знаю точно, где ты.

Быть может, на брегах Невы
Ты ждёшь, как прежде, пробужденья?
Или в московские дворы
Тебя приводят сновиденья?

Тревогой скованы уста,
Опасен сон в животном мире,
И крестный ход, но без креста
Проходит в городах Сибири.

Очнись, любимая моя!
Мне без тебя одно лишь горе.
И Бог, что спит у стен Кремля,
С тобой проснётся тоже вскоре.

Не всем нам Родина дана,
Не всем под силу путь Мессии.
Проснись, могучая страна!
Воспрянь от сна, народ России!

O my Lord! Give me light
in the darkest time,
Please don't leave me!
without you Ill die!
Don't save my life, Lord,
but save my soul,
Im a sinner, God,
but Ill try and fix it all.

I know Im weak,
and I know I lied a lot,
But I believe I can change,
because I want it, God.
As long as you're with me,
I don't have fears.
And if I will cry; please
send me happinesss tears.

За каждой дверью новое пространство,
За каждой смертью новой жизни след.
И коим ни было судьбы коварство,
Шанс есть всегда: во тьме увидеть свет.

В час испытаний, час нужды, час жажды,
Когда на полпути закроются глаза,
Терпенье прояви, и ты поймёшь однажды:
И в самый жаркий день случается гроза.

Так мы с тобой, друг друга отпуская,
Стояли в тишине на рубеже миров,
И будто провожая птичью стаю,
Простились взглядом и без лишних слов.

Ein neuer Raum hinter jeder Tür,[9]
ein neues Leben nach jedem Tod.
Wenn das Schicksal greift nach dir,
schau nach dem Licht in dunkelster Not.

Wirst du geprüft, das Wasser schmeckt bitter,
öffnest die Augen du nur noch schwer,
dann bringt der heißeste Tag ein Gewitter,
eines Tages erschließt es sich dir.

Du und ich, wir müssen loslassen,
stehen schweigend am Abgrund, der Vorhang fällt.
Einen fliegenden Vogel kann man nicht fassen,
doch wir sehen uns wieder, in der Mitte der Welt.

Сегодня ночь окутана тобой
Чикаго спит, уснув довольно рано,
И ощутим под строгою Луной
Лишь запах вод ночного Мичига́на[10].

Остывший дым из почерневших труб,
Октябрьское небо застилая,
Был неподвижен, как замерший труп,
По чьим следам плелась собачья стая.

Мигал огнями взлетных Мидуэй[11].
Мы пили виски, согревая кости.
Когда ты обронила: "Эниуэй[12]",
На перекрёстке 62-ой и Остин.

И словно в подтвержденье этих слов
Нечаянно улыбкой одарила,
Как хищник, обнажая ряд зубов,
Для демонстрации возможной силы.

"Как мило, знаешь,  говорила ты
(хоть это было больно и обидно),
Что ни одной твоей черты
Я не найду у будущего сына.

Что все свои тревоги и грехи
Оставлю здесь, где шелест листопада,
И боле не прочтёт твои стихи
Тобою убиенная Паллада[13]".

А вслед словам бежали облака,
Хватая лапами верхушки небоскребов,
Сжимал я злость за уголками рта:
Объект твоих насмешек и укоров.

Сегодня ночь опутана тобой,
А лунный диск, как воин без забрала,
Единственный свидетель встречи той,
Где ты меня кляла и целовала

В старинной раме зеркало стояло,
Храня все то, что отражалось в нем.
Скучая ныне, оттого, что мало
Людей смотрело в ледяной проем.

Оно в себе хранило эпизоды
О кайзерских[14] далеких временах,
Когда пред ним придворные особы
Кружили, словно были на балах.

В него смотрели фрейлины[15] и сэры,
Месье зашедший в гости как-то раз,
И дети, энергичные без меры,
Пугались часто собственных гримас.

Его потом завешивали трижды,
И старый мэр, испытывая страх,
Увидеть в нем, кого любил при жизни,
Продал его на городских торгах.

И вот оно уже стоит в Берлине,
И украшает здешний будуар[16]
У юной впечатлительной богини,
Что примеряет новый пеньюар[17].

Сверкая в отражении глазами,
Она дрожит, оценивая вид,
А зеркало покоится на раме,
Безмолвно души умерших хранит.

Бывало так: безоблачными днями,
Когда оно грустило о былом,
Своими ограненными краями
Оно играло с солнечным лучом.

В минуты те, наполненные светом,
Хозяйку приводящие в восторг,
Оно звенело звонким женским смехом,
Всем телом подпирая потолок.

Ей зеркало приносит наслажденье,
Оно теперь стоит там, где кровать,
Ведь хочет дева после пробужденья
Тотчас же в его озеро нырять.

В него любуясь, не переставая,
Рассказывая собственные сны,
Она глядит, сама того не зная,
Что смерть глядит с обратной стороны.

Но время шло, ни капли не жалея,
Кто и по сколько проживает лет.
И зеркало к нам в качестве трофея
Привез дошедший до Берлина дед.

Огромное, как мамонт в антикваре,
Оно пылилось часто без нужды,
О нем, как о бесценном экземпляре,
Порою вовсе забывали мы.

Но как-то в день дождливый и осенний,
В руках листая толстый фолиант[18],
Изрядно утомившийся от чтений,
Я на себе заметил чей-то взгляд.

Тогда подумал я: то наважденье,
Наверно, гость незваный вторгся в дом,
Но на меня смотрело отраженье,
Что тут же растворилось за стеклом.

Я испытал волнение и ужас,
Утратив в одночасье речи дар:
То в самом деле приходил суккубус[19],
Наряженный в прозрачный пеньюар?

А зеркало стояло величаво,
Отбрасывая собственную тень.
В своих глубинах жадно отражало
Все то, что оно видело за день

Забудь меня, слышишь, навеки!
Печаль утопи в вине,
Лишь раз омочи свои веки
Скупою слезой обо мне.

Лишь раз обо мне обмолвись,
Лишь раз на весь свет закричи,
Чтоб эхом звучащий голос
Настиг меня где-то в ночи.

И чтобы в пустыне Мохаве[20],
Под юккой[21] заснув невзначай,
Я видел густые дубравы
И снегом укутанный край.

И даже в пустыне Навахо[22]
Я был бледнолицый герой,
И чтобы не чувствовал страха,
Коль голос услышу родной.

Пусть музыка Йозефа Раффа[23]
Причудится где-то вдали,
Хоть это гудки телеграфа[24]
Хоронят надежды мои.

Измучен тоскою и болью
По жизни когда-то былой,
Пропитанный пылью и солью,
Дорогой моей кочевой.

Где жарился я многократно,
Где скалы и голый песок,
Мое одиночество жадно
Искало холодный курок.

Земля после жутких пожарищ
Мертва от версты до версты,
И нет тут ни храмов, ни капищ,
Лишь кактусы точно кресты.

Забудь же меня навеки,
Забудь, будто страшный сон,
Ведь память для нас, как реки,
Что точат Великий каньон.