Окликнул маму. Та зашла в комнату.
Если кто позвонит подашь трубку.
Мама посмотрела на меня, улыбнулась.
Ученики должны звонить. Мы готовили выступление
Аня?
Что?
Аня позвонит?
Нет! выдохнул я. Ученики. А может и она.
Потому Юру спровадил?
Он сам ушёл.
Не лги, спокойно сказала мама. Ладно, если Аня позвонит подам трубку. Для остальных ты болен. Лечись.
Мне было страшно неловко, что хотел обмануть маму. Сколько раз убеждался: всё она знает.
С детства слышал, как маму за глаза называли ведьмой. Не все, лишь злые люди. Да и сам в такое не мог поверить. Ведьмы это вроде Бабы Яги или гоголевской Панночки, которая летала в гробу в страшном фильме. А моя мама ласковая, добрая со всеми приветлива, никому в помощи не откажет. Только подруг у неё никогда не было. Дед говорил, что Нина в него пошла отшельника, в отличие от сына Бориса.
Как-то спросил маму о глупых пересудах. Та ответила: люди о многом говорят, и не всё в тех разговорах правда, но дыма без огня не бывает. Вот и пойми.
Ещё замечал: к маме порой приезжают незнакомые люди. Они уходят в её комнату и подолгу беседуют за закрытыми дверями. Всезнающий Юрка объяснил, что мама их лечит. Выходит она не ведьма, решил я для себя, а волшебница.
Лишь раз видел маму очень рассерженной. Вернее, не видел чувствовал своей маленькой Змейкой, как вокруг неё кружатся невидимые упругие волны, холодом обжигают.
Мне тогда лет десять было. Играл с ребятами во дворе в ножички. К нам подошла тетя, которую называли цыганкой. Она в соседнем доме жила, без семьи, без детей. Тетя постояла возле нас, посмотрела за игрой, а затем подошла, страшно зашептала и положила костистую руку мне на голову.
Будто током ударило! Голова закружилась. Ощутил, как Змейка моя встрепенулась, безвольно замерла, собираясь выскользнуть в наложенную лапищу. Я запротивился, отскочил, провалился в липкий сумрак.
Не заметил, как тетка ушла. Никто не заметил.
Ребята меня на скамейку усадили. Потом, когда идти смог, домой привели, маме рассказали. Вот тогда почувствовал я мамины волны и услышал слова, которые она сказала тихо-тихо, но как отрубила. Сказала, что меня ОБИЖАТЬ НЕЛЬЗЯ.
Две недели болел, кушать не мог съеденное наружу вылетало. Мама лечила меня травяными отварами, яйцами куриными по голове катала. А через месяц цыганка померла. Её в закрытом гробу хоронили.
Юрка, который всё всегда знал, по секрету рассказывал: у той тётки волосы выпали, а тело страшными синими волдырями пошло, как яблоки величиной. А ещё Юрка сказал, что это моя мама ей отомстила.
Я не поверил, разозлился на друга. Но для себя-то знал Юрка прав. Меня обижать нельзя.
Позвонит или не позвонит? Весь мир обратился нетерпеливо-сладким ожиданием. О Юрке уже не думал, а мама поймёт. Она многое понимает. Давно бы сказала, если б оступился.
Убаюканная совесть притихла. Взамен нахлынули образы, навеянные Юркиными рассказами, разбудили Демона, добавили нетерпеливого зуда, и я, осмелелый, уже не был уверен, что никогда не поступлю, как брехал Юрка (или не брехал?). Я ЭТОГО уже хотел.
В прихожей задребезжал телефон. Знал, что звонит Аня.
Мама молча подала трубку. Вышла, плотно прикрыла двери. У меня понимающая мама.
Воркование невидимой собеседницы окутало сердце мучительным счастьем, и я, забывший о болезни и недавнем предательстве, обратился в слух.
Аня рассказывала о народных рецептах лечения простуды и о том, как скучает, хочет прийти, а я, испуганный Пьеро, отговаривал, ссылался на недомогание и гнусных микробов, которые сослепу летают по комнате и залазят в потайные щёлочки; лепетал о занятости подготовкой Дня Комсомола, о темноте октябрьских вечерних улиц, не предназначенных для прогулок маленькой девочки.
Аня мило сердилась и убеждала, что она «не маленькая». Затем вдохновенно, чуть картавя, читала свои несовершенные стихи, написанные вчера вечером о том, что Принц обязательно должен украсть Принцессу и увезти далеко-далеко, где они будут жить долго и счастливо, а ещё о Девочке, которая влюбилась в далекую холодную Звезду, но не может к ней дотянуться.
Я слушал Анин голос и млел. Своевольная рука, ведомая подлым Демоном, пустилась по мохнатой дорожке вниз, уже бесстыдно ТАМ поглаживала, находя особую прелесть в девичьих придыханиях и переливах непослушного «р».