Надо признать, что на картинах Шишкина, особенно в ту пору, туманных далей и впомине не наблюдалось всё предельно чётко и графично. Никакое лучезарное сияние не ослепляет Ивана Ивановича, да и медали уже не радуют. Он чувствует несовершенство своих работ. Угнетает его, как он сам говорит, «тяжеловатость и грубость коры, которую при всём усилии не может сбросить». Такое впечатление, что Шишкин ощущает себя столетней северной сосной или елью.
И тогда Аполлон Мокрицкий, поклонник средиземноморских красот, советует ему тотчас ехать в Италию мол, «эта красавица примет и своими чарами уврачует недуг, порождённый Севером».
Вообще немало дельных советов исходило от первого учителя. Таинственность и обворожительность в картине, наставлял он, дают пищу воображению и прибавляют интересу. Художник без маленького кокетства не поэт.
Да где же, спрашивается, раздобыть кокетство, когда его отродясь у Ивана Ивановича не было? Он прост и прям, как та же сосна корабельная. Более всего его заботит правдивая и тщательная передача предметности мира. Ему хочется, чтобы вся русская природа, во всех деталях, глядела с холстов отечественных художников.
По окончании Академии Иван Иванович не спешит за границу. Зиму он проводит в Петербурге, работая над литографиями к «Русскому художественному альбому». А весной долго колеблется, не зная, куда именно отправиться, собирается и в Крым, и в экспедицию по Волге и Каспийскому морю.
Однако передумал, и уже 21 мая приехал в Елабугу, где не был целых пять лет.
Шишкин настолько изменился, возмужал, что домашние с трудом узнали его. А пуще прочего поразило их «Открытое предписание» от земского исправника, полученное их сыном и братом в июне месяце: «художнику Императорской Академии Художеств в том, что будучи командирован начальством для снимков видов и местностей на реках Волге и Каме и ея притокам, я предписываю полицейским служителям оказывать ему содействие как в устранении праздного и невежественного любопытства, так и в ограждении от помех со стороны любопытных. Во время работы оказывать г. Шишкину законное со стороны полиции содействие».
«Просто какой-то ревизор!» удивляется маменька Дарья Романовна. «Ревизор природы», кивает папенька Иван Васильевич.
Но если точнее, то Шишкин ревизует, или подвергает пересмотру, все окружающие деревья. Покинув Елабугу, путешествует по Каме, неустанно зарисовывая в альбом виды окрестностей и ведя путевой дневник, где можно прочитать такие заметки: «У деревни Ватези дорога идёт по самому берегу и у дороги разбросаны дивные осокори, перемешанные с тополем, ивой и кустарником; дальше идут дубы; крутой берег каменистый с обрывами место, по-моему, самое замечательное в отношении живописности и сочетания разнородных видов деревьев; для пейзажиста следует жить в деревне Ватези».
Шишкин побывал Сарапуле, где проживала его старшая сестра Ольга Ивановна, и остановился в Казани, в окрестностях которой пишет много этюдов. Здесь он
знакомится с художником В.И.Якоби, и они решают отправиться за границу вместе.
Казань Шишкин покидает только в конце октября. Сначала задерживается в Москве, затем в Петербурге. Отмечает своё тридцатилетие, и лишь в апреле 1862 года с Якоби и таинственной госпожой Т уезжает за рубеж.
За три дня до отъезда он получил заказ от коллекционера Н.Д.Быкова на пейзаж с итальянским мотивом. Казалось бы, вот и надо ехать прямо на юг Европы. Последние десять лет Шишкин только и слышал о тамошних красотах. Может, именно поэтому, из какого-то упрямства, чтобы, так сказать, не ходить проторёнными дорогами, направился с компанией в Германию.
Берлинская Академия показалась ему совсем отсталой, а галерея сущая дрянь! Зато в Дрездене на постоянной выставке хоть что-то ему приглянулось, а именно картина некоего Гартмана «Лошади на водопое».
«Пейзаж очень хорош, пишет Иван Иванович, Но особенно лошади написаны и нарисованы хорошо; я редко видел столько правды и притом техника очень проста».
Тут же, впрочем, обругал полотно «Бегство в Египет» «дичь страшная, заходящее солнце, как плешь бритого татарина, свету в нём нисколько, а картина вся красная».
Вообще Шишкин обнаружил, что в России художники куда сильней «Мы, говоря, по невинной скромности, себя упрекаем, что писать не умеем или пишем грубо, безвкусно и не так, как за границей, но, право, сколько мы видели здесь у нас гораздо лучше»
Тут же, впрочем, обругал полотно «Бегство в Египет» «дичь страшная, заходящее солнце, как плешь бритого татарина, свету в нём нисколько, а картина вся красная».
Вообще Шишкин обнаружил, что в России художники куда сильней «Мы, говоря, по невинной скромности, себя упрекаем, что писать не умеем или пишем грубо, безвкусно и не так, как за границей, но, право, сколько мы видели здесь у нас гораздо лучше»
Западная живопись кажется Шишкину чрезмерно лёгкой, пустой и бессодержательной. В России, бесспорно, всё более значительное, интересное, включая и саму природу.
А на немецкую, право, и смотреть тошно «пейзаж слишком непривлекателен и почти до омерзения расчищен».
В Германии они пробыли пару месяцев, и уже в начале июля переехали в Чехию, где многое пришлось по душе, поскольку хоть отчасти напоминало отчизну.
В те годы эталоном пейзажной живописи считался швейцарский художник А. Калам, которого ставили рядом с Рейсдалем. Критики возвели его на пьедестал. Во всех европейских Академиях ровнялись именно на него. Столько последователей и подражателей было тогда у Калама, что существовал термин «окаламиться». Но, увы! даже Калам, казавшийся издали, из России, интересным художником, вблизи не произвёл большого впечатления.
Осенью Шишкин остановился, наконец, в Мюнхене и снял мастерскую. Пытался начать работать, однако почему-то нервничал и не мог сосредоточиться. Вся зима прошла у него бездарно, всё не ладилось в «неметчине». Мюнхенские художники ему тоже не понравились гармоничных картин он не увидел. Шишкин сокрушается «Чёрт знает, зачем я здесь, отчего я не в России, я её так люблю»
Весну и лето следующего года Шишкин проводит в горах Швейцарии, но и там работа не идёт написал всего несколько этюдов.
В сентябре он приезжает в Цюрих, где решает заниматься в мастерской анималиста и пейзажиста Рудольфа Колера, автора известной картины «Бык, ворвавшийся на луг».
«Кто хочет учиться животных писать, то поезжай прямо в Цюрих к Колеру прелесть, я до сих пор не видывал, и не думал, чтобы так можно писать коров и овец, признаётся Иван Иванович, На днях думаем писать с натуры корову вот уже был месяц, как мы у Колера, а сделали почти ничего, строг очень он к работе. Да и нашему брату пейзажисту есть, чему поучиться такие, брат, этюды, что ахти».
Хоть что-то, слава Богу, понравилось Шишкину вне пределов России. Из Цюриха он даже отправляет в Академию художеств прошение о продлении срока заграничной командировки. В Швейцарии Иван Иванович пробыл в общей сложности год, навестив ещё Базель и Женеву. Он написал 12 этюдов и 4 картины, три из которых экспонировались на академической выставке в Петербурге.
В конце весны 1864 года Шишкин переезжает в Дюссельдорф. Вместе с приятелями из Академии работает под городом в Тевтобургском лесу. Его рисунки пером выставляются в местном музее рядом с работами первых мастеров Европы, которым, как все говорили, Шишкин «утёр нос».
Тем временем в России происходят весьма важные, интересные события. Тринадцать художников, желая писать картины на темы современной русской действительности, отказались работать над заданным сюжетом из скандинавской мифологии, вышли из Академии и образовали свободную Артель. Среди них были Крамской, Маковский Корзухин, Журавлёв, Петров
Шишкин восторгался этим дерзким поступком «Ай да молодцы, честь и слава им. С них начинается положительно новая эра в нашем искусстве». Он стремится в Россию. Хочет построить мастерскую в знакомой деревне Дубки, чтобы писать деревья и животных.
Время, проведённое в Европе, не слишком много на первый взгляд дало Шишкину. Хотя за картину «Вид в окрестностях Дюссельдорфа» он получает звание академика, но сам понимает, имей он определённый план и чётко намеченную цель, результат от поездки за границу мог бы быть более серьёзным.
В первой половине 1865 года возвращается в Россию, так и не побывав ни Италии, ни во Франции.
Первым делом едет в Москву, а затем к родным в Елабугу. Ему вольно дышится и хорошо работается в этих краях. Много зарисовывает в свой дорожный альбомчик позднее эти эскизы послужат основой для живописных картин.
Осенью Шишкин обосновался в Петербурге на постоянное место жительства. Конечно, ещё с тех пор повелось если хочешь достичь чего-то в творчестве, надо жить в столице, чтобы находиться в гуще событий. Впрочем, трудно сказать, какие именно события нужны Ивану Ивановичу, чтобы писать свои пейзажи?