Может, и лучше получилось, но не слишком-то, право, уважительно к работе мастера.
К тому же Шишкин недолюбливал эффектных приёмов. Он почти всегда спокойный повествователь. И постоянен в своих привязанностях. Всю жизнь воспевал леса, поля, раздолья, шири да приволья.
Иван Иванович откровенно записал, что было у него в душе и на уме, что хотел высказать своими картинами, «Раздолье, простор, угодье, рожь. Божья благодать. На окраине соснового бора близ Елабуги. Русское богатство».
Простые по сути задачи без всякой внешней броскости. Зато сразу видно, каков художник. Насколько открыт и жизнелюбив.
Осенью 1891 года в залах Академии открылась персональная выставка Шишкина, по случаю сорокалетнего юбилея его художественной деятельности. Проходила она вместе с выставкой Ильи Репина, который пошучивал, оглядывая стены: «Мы живём среди полей и лесов дремучих».
И это было похоже на правду, хотя одну из стен занимали только рисунки облаков.
Всего же Шишкин представил более пятисот работ, начиная с первых попыток писать масляными красками копии с репродукций. Можно было проследить постепенный рост технического мастерства. Познакомиться с поиском законченных образов от наброска, к этюду, эскизу и картине.
Подобных огромных прижизненных выставок Россия ещё не знала. И появилось, как всегда бывает, много самых разноречивых отзывов.
Иные считали, что Шишкин идёт порочным путём вульгарного реализма. А молодые художники объединения «Мир искусства» возмущались безотрадным колоритом, фотографичностью, приглаженностью, сухостью, отсутствием души Надо передохнуть, чтобы продолжить, чрезмерной натуралистичностью, бесстрастностью, рассудочностью и документальностью картин.
«О, как скучна эта живопись! ахали они, Лишена всяких достоинств, кроме похвальной усидчивости».
Другие отвечали, что всё тут «ново, чудесно, тузово» настанет, мол, время, когда вся Европа будет учиться рисовать так, как Шишкин.
Известный критик Стасов написал: «Шишкин художник народный. Всю жизнь он изучал русский, преимущественно северный, лес, русское дерево, русскую чащу, русскую глушь. Это его царство, и тут он не имеет соперников, он единственный».
Некоторым казалось, что это своего рода посмертная выставка художника, и он вряд ли способен создать нечто более великое.
Но даже самые доброжелательные критики полагали, что у Шишкина далеко не просто отыскать философию или трепетные, сложные движения души, такие, например, как у Левитана.
Наверное, со многим тут можно согласиться. И всё же каждый приносит в этот мир, в искусство своё, неповторимое. Шишкин также самобытен, как многие более «тонкие», изысканные или лихие современники.
Его творчество это своеобразная иллюстрация к эстетическим взглядам середины девятнадцатого века.
«Предмет должен быть превосходен в своём роде для того, чтобы называться прекрасным, писал Н. Г. Чернышевский, Лес может быть прекрасен, но только хороший лес, высокий, прямой, густой; одним словом отличный, превосходный лес».
И на картинах Шишкина всё могучее, превосходное корабельные сосны, дубы в три обхвата, высоченные травы, где можно с головой затеряться.
Как говорили в ту пору славянофилы, трудно представить Россию без лесов, что красуются на картинах Шишкина. Кажется, из такого мощного леса вот-вот явится богатырь с восторженным взглядом ребёнка, который любит каждую ветку, каждую былинку, ощущая во всём окружающем мире проявление Божественного начала.
«Природа и жизнь выше искусства», замечал Н.Г.Чернышевский. Наверное, Шишкину была близка эта мысль. Он стремился в своём искусстве к полной жизнеподобности и красоте природы. Однако из его картин следует, пожалуй, совсем другое природа, жизнь и есть само искусство.
Пейзажи Ивана Ивановича сообщают о его душевном здоровье, о духовном устремлении ввысь. Почти всегда глубины леса озарены солнцем, уничтожающим мрак. В его работах ощущение гармонии мира. Человеческие переживания отступают перед великой жизненной силой природы. Пожалуй, это и есть шишкинская философия, если так уж она необходима.
Природа на картинах Шишкина не подавляет человека, хотя в ней чувствуются ветхозаветные начала. Она не противостоит человеку, но поднимает его, возвеличивает и очищает душу. Сам человек на его пейзажах оказывается как-то случайно, словно бы невзначай в этом чудесном месте, будто возвращённый в райские кущи.
После той осенней выставки много работ Шишкина было приобретено Академией в качестве образцов для её классов. А новый конференц-секретарь граф И.И.Толстой предложил Товариществу передвижников принять участие в реформации самой Академии художеств.
Иван Иванович вполне проникся этой идеей. Он принимал близко к сердцу всё, что происходило в Академии, которая, по его мысли, должна сделаться высшим заведением, где были бы вовсе не ученики, а уже художники, заявившие себя чем-либо, но ещё молодые и неопытные. Они имели бы помещение для занятий и пользовались советами опытных мастеров.
Тут же пошли толки о расколе Товарищества передвижников мол, Шишкин выходит из их числа. На традиционных «средах», проходивших на квартире Ивана Ивановича в Петербурге, его частенько упрекали в сближении с «органом официального искусства». Иногда взволнованный Шишкин, чтобы не сказать какой-нибудь резкости в ответ, покидал собравшихся.
В1893 году был утверждён новый устав Академии. Создавались индивидуальные мастерские профессоров-руководителей, и некоторым передвижникам предложили занять эти должности.
Вот и начал Шишкин преподавать в Академии, которая оставалась всё же в ведении министерства императорского двора, то есть была правительственным учреждением со всеми его бюрократическими порядками, так презираемыми художником.
К тому же в то время усиливалось влияние импрессионизма и других новейших течений в живописи. Иван Иванович опасался, что не найдёт общего языка со студентами, и его опасения подтвердились. Приступив к занятиям осенью, он по привычке начал с работы над фотографиями, что ничуть не обрадовало учеников.
Близился новый век, новые времена. А в методах Ивана Ивановича ощущалась некоторая старина, ретроградность. Его ученики предпочитали навещать класс Куинджи. И вскоре Шишкин подал ходатайство об отставке из Академии.
Наверное, это и к лучшему, потому что больше времени из трёх последних лет жизни смог он посвятить творчеству.
Лето он тогда проводил на станции Преображенской, окрестности которой ему очень нравились. Без устали бродил с этюдником, совершал прогулки верхом или на пароходе. Он задумал построить себе в этих местах летнюю дачу-мастерскую и купил участок земли.
Иван Иванович, как всегда, много работал и представлял картины на каждую выставку передвижников. В 1897 году на 25 юбилейной выставке висело пять его новых полотен.
На следующий год Шишкин написал «Корабельную рощу» одну из самых насыщенных светом и жизнерадостных работ. Вслед за этим начал картину «Лесное царство». Уже были сделаны карандашные рисунки и приготовлен подрамник с холстом.
20 марта 1898 года Иван Иванович в мастерской переносил на холст очертания будущего произведения. О чём-то беседовал с учеником, работавшим рядом. Закончив правую половину, передвинулся на стуле. И тяжело вздохнул.
Ученик обернулся и увидел, как рисунок валится из рук Шишкина, а сам он замертво падает на пол. Господь послал ему ту смерть, которую желал художник, скорую и, будем надеяться, безболезненную.
Как написали газеты, умер он, будто мощный дуб, под ударом набежавшей бури.
Не слишком долгую жизнь прожил Иван Иванович Шишкин, а ведь оказался современником Пушкина и Гоголя, Лермонтова, Тургенева и Фета, Тютчева, Достоевского и Толстого, да ещё четырёх российских императоров двух Николаев и двух Александров.
При его жизни шли Кавказская, русско-персидская и русско-турецкая войны, отменили крепостное право и присоединили к России территории Кавказа, Казахстана и Средней Азии. Но вряд ли можно сказать, что эти события хоть как-то отразились в живописи Шишкина.
Конечно, это не означает, что он совершенно отстранён от социальной действительности. Иван Иванович радел о страдающих и обездоленных. Помогал голодающим, представляя этюды на аукционы. Прибыль от благотворительной выставки отправлял в помощь погорельцам большого Петербургского пожара. Дарил свои работы музеям художественных школ. И когда в школах получали этюды мастера, все ученики кричали ура!
Его картины подолгу разглядывали. Действительно, они затягивают вглубь. Ощущается сила пространства, приглашающего к полёту. Ликование от присутствия в этом чудесном мире. У каждого дерева на картине своё лицо, свой характер. Можно услышать их голоса или тишину между ними, как между нотами патетической сонаты.