По уму должны всех высадить, выгрузить багаж и найти, что он сдал. Но это часа три а кэгэбэшник, гнида, даже не вякнул. Что проку от них?..
Но одно знакомство не понравилось Павлу особенно, хотя он понимал, что другой бы на его месте форсировал удачу. Придя как-то с Михаилом в столовую, он, следом за приятелем, обратил внимание на пару, которая сидела за дальним столиком. Перед худым молодым человеком с пышными усами едва умещались на подносе тарелки; расправляясь столовской снедью, усатый держал речь и сверкал глазами. Темноволосая девушка с кукольным личиком, слизывая с ложечки сметану, слушала сотрапезника без эмоций.
Давай к Маше пойдем, предложил Михаил. Что, были на лекции? спросил он, без церемоний воздвигнув поднос на стол. Усатый, если и рассердился на вторжение, не подал вида.
Я пас, он взмахнул рукой в металлическом часовом браслете. Мне показалось подозрительным, и дел много.
На «Витязь» частенько приглашали ученых отчитываться об открытиях или расширять научный кругозор самолетостроителей, чей профессиональный багаж со временем сужался до примитивного набора элементарных формул.
Я была, сказала девушка, улыбаясь, и Павел удивился, как странно смотрелись на ее фарфоровом, с акварельным румянцем, личике широко распахнутые глаза, источавшие недюжинный темперамент и силу. Пока сотрапезники обменивались репликами, Павел уже понимал по интонации мелодичного голоса, по лукавому взгляду, по легкой улыбке что Маша выделила его из компании. Михаил с усатым, подчиняясь желаниям дамы, начали гнусно подыгрывать, и Павел из вежливости тоже вовлекся в галантный поединок, хотя нескрываемый Машин интерес скорее отталкивал его, чем привлекал.
После обеда Павел узнал от Михаила, которого развеселил чужой флирт, что Маша закончила университет, а ее мама заведовала секретной библиотекой. Машину маму все называли Инной Марковной, но ее подлинное отчество было Марксовна, что лаконичным штрихом указывало на семью с большевистскими традициями. Услышав про ведомство первого отдела, Павел, решил, что к Маше лучше не приближаться, и на время забыл о девушке.
Он проводил рабочее время, листая брошюрки с техническими характеристиками, параметрами и аббревиатурами. Дни проходили бесплодно, но как-то его, заинтригованного, отправили на непонятное мероприятие мальчиком на побегушках где с толпой компетентных начальников он стоял среди летного поля на сохлой траве, щурился на солнце, на город, который окружал аэродром, и гадал, зачем собрались люди, сканировавшие загадочным вниманием «Ан-2». Павел, которому приглянулся старенький самолет, с удовольствием наблюдал, как фыркнул двигатель, как растворились в воздухе лопасти пропеллера, как самолет покатился по полосе, а потом легко оторвался и полетел, покачивая крыльями и комично, в раскоряку, расставив шасси.
А ведь я, Анатолий Ефимович, солидно, но ласково рокотал волоокий Морозов, и его полные щеки лоснились от пота, Помню, когда с этого аэродрома каждый час взлетал «Ил-28».
С тридцатого завода уходили? кивнув, спросил морозовский собеседник.
Пекли как пирожки. Рев стоял!..
Свита заулыбалась. Потом «Ан-2» нацелился пропеллером в толпу, и, рыча, приземлился на бетон. Отвалилась дверь, по шаткой лестничке спустились люди, а Женя Козленко озабоченный карьерой партиец, явившийся на мероприятие из политических соображений потянул Павла к самолету, из которого выбирался летчик. Тот подал Жене руку, и Павел вспомнил, как Женя рассказывал, что занимается в парашютной секции.
Еле успели отмыть, пожаловался летчик. Вчера одна добрая душа рюкзак не закрепила, а в нем банки с компотом из слив. Как хряснуло! он махнул рукой. Жидкость пропала, конечно. А сливы мы съели.
Со стеклом, Леонид Васильевич? спросил Женя.
Леонид Васильевич усмехнулся и ответил:
Не, мы же умные. Мы ягоды ели а стекло выплевывали.
Его светлые глаза смеялись, а лицо хранило каменное выражение, и было непонятно, издевается он или говорит всерьез а Павел подумал, что неплохо встретить Игоря, закрутившего роман с иностранкой, которая анатомически не отличалась от отечественных барышень, в престижном качестве парашютистом. Пока ученые толпились в стороне, он познакомился с Леонидом Васильевичем, и тот с хитроватой ухмылкой дал понять, что может посодействовать. Совещание закончилось, толпа разбрелась, а Павел обратил внимание на другого участника планерки мужчину лет сорока, с точеными чертами лица и с агатовыми глазами. Бросилось в глаза, как бережно тот, подойдя к самолету, погладил обшивку, словно собачий загривок.
Кто это? спросил Павел у Жени, краем глаза указывая на незнакомца. Тот скосил взгляд.
Смежная организация. Биологи, кажется.
Несколько дней воодушевленный Павел, которому не давало покоя приморское видение, твердил себе, что он должен прыгнуть. Его уже разочаровала работа, которая упорно не давалась разуму; чтобы наскоро повторить Ялтинскую иллюзию полета, он был готов к альтернативным путям и так увлекся, что скоро, держа в спортивной сумке бутылку из неприкосновенных запасов мамы, Анны Георгиевны, которая отоваривала их водочные талоны, оказался на аэродроме, разыскал Леонида Васильевича и был представлен тренеру Николаичу. Гостя пригласили в каморку, и Николаич забренчал железом, разыскивая под грудой лома посуду. Потом вытащил охотничий нож, одним ударом пробил донышко консервной банки и ювелирно, не оставляя зазубрин, открыл тушенку.
Ты не из общаги? приговаривал он, принюхиваясь. Мы, когда жили в общаге играли в танковые бои. Танком был спичечный коробок, который приклеивался к четырем тараканам. Можно было воздушные бои устроить но тараканы не летают
Павел кивал, кусая вставленный ему в руку бутерброд. Его сморило спиртное, и он очнулся, когда Николаич ткнул его в плечо.
Подъем пора в небо.
Явились спеленатые мумии товарищей по несчастью. Группу затолкали в салон и рассадили на жесткие сидения; взвыл с противным рокотом мотор, и земля в один момент ушла вниз. Звук двигателя бил по нервам; ударила сирена, косолапые товарищи один за другим исчезали в пустоте, и Павел в помраченном тоской осознании, как он бестолково жил все годы, понял, что обречен в этот момент сокрушительный удар в копчик выбросил его наружу. Свет опалил глаза, и он, обожженный вспышкой, рефлекторно заскреб руками воздух, ища опору, чтобы подняться обратно. Внутри что-то взорвалось; он погрузился в такое физическое неудобство, что пропал даже страх. Потом его дернуло, и он закачался на стропах в восторге, потрясающем измученный переживаниями организм. Небо было синим, горизонт голубым и дымчатым, а поселок выглядел с высоты, как остатки мусорной кучи, которую сгребли гигантским совком, продавив в поверхности ошметки и борозды. Следя, как заворачиваются края горизонта, Павел впитывал каждой клеточкой тела высотный воздух. Но безвольное снижение не давало упоительной власти над небом, которую он испытал на Ялтинском берегу. Он ощущал себя безответной игрушкой воздуха и, когда земля придвинулась, забыл, как держать ноги, и свалился неудачно, ужаснувшись хрусту то ли в амуниции, то ли в кости.
Ковыляя и прихрамывая, Павел возвращался домой. Восторженное настроение перегорело в избытке впечатлений. Ступив из электрички на вокзальный перрон, он вздрогнул от боли в боку и задумался о худшем, заранее подбирая слова, чтобы объяснить возможно сломанное ребро рассказать правду ему, в предвидении родительской истерики, даже в голову не приходило. Он стоял у столба и собирался с силами перед рывком в метро; прямой взгляд неприятно уперся в него из толпы, и, когда он узнал Машу, чья изящная головка венчала приподнятый воротник твидового жакета, то даже рассердился на себя, что некстати оказался на ее пути, словно умышленно сделал что-то неправильное.
Он прикинулся, что не заметил девушку опустил глаза, и через минуту обнаружил у своих грязных ботинок, на асфальте ее лаковые туфли с пряжками.
Болит или плохо? спросила она в лоб, отбросив ненужное приветствие. Обстановку она оценивала мгновенно обессиленный Павел, который в другое время, выдержав достоинство, отстранился бы от малознакомого человека, проблеял что-то невразумительное. Сейчас такси найду
Мелькнули ее низкие каблуки, и девушка исчезла.
Где ж ты его скалясь, пробормотал вслед Павел, ни минуты не сомневавшийся, что в сутолоке вокзала, среди нахрапистых и бесцеремонных очередей с тюками и баулами, воспитанное создание, конечно, не удержит свободную машину.
Он, вдыхая папиросный чад и угольный дым, восстанавливал дыхание, представлял, с какими испытаниями столкнется Маша на привокзальной площади, и удивился, когда вынырнувшая откуда-то девушка твердой рукой как взрослый ребенка провела его боковыми ходами в переулок и запихнула в бежевую «Волгу», а тронутый ее вниманием Павел, хотя такси не входило в его планы, подчинился.