Не подходите, не подходите заговорила та. А то я убегу в спальню и запрусь там. Сказать «садитесь» еще не значит простить. Я уже сказала, что прощены вы будете тогда только, когда у меня явятся лошади и ротонда, Все будет, ангел мой, помоги только денег достать.
Вот это можно. Для этого нарочно сегодня я к Лизавете Николаевне и тетку посылала. Видите, я об вас больше забочусь, чем вы о себе.
Мерси, душка
Да что «мерси»! За это вы должны бы мне еще что-нибудь подарить, ну, да уж бог с вами, только бы ротонда была хорошая.
Поедешь со мной и сама выберешь, как денег добудем.
Добудем! Вы даже сами и добыть-то не умеете. Ужасная вы рохля, страсть какой неспособный, неимущий, все о вас заботиться надо. Ну, садитесь же, сказала Надежда Ларионовна.
С тобой рядом сесть можно? заискивающе взглянул на нее Костя.
Нет, нет. Садитесь вон на тот стул.
Костя сел.
Закурить папироску можно? спросил он.
Курите уж Ну вас Так вот Денег на ротонду вы можете занять у Лизина обожателя Шлимовича. Он дает деньги. Разумеется, только дает деньги под вексель и за хорошие проценты.
Это я понимаю.
Ничего вы не понимаете. Вы совсем дурак.
Костя обиделся.
Ну зачем же, Надюша, так? Ну какой же я дурак, если я при дяденькином деле? А дело у нас большое, сказал он.
При большом деле, а какой-нибудь тысячи рублей занять не можете!
Да ведь кто же даст-то? То есть дадут, ежели на дядюшкино имя, все дадут. Но сейчас сомнение что, почему? и будет колебание фирмы. Никогда не занимали и вдруг
Вы можете все-таки уплачивать-то по векселю?
Я могу но только не сразу, а по частям. Ежели я сразу возьму из лавки деньги, то будет заметно, а ежели понемножку
Да уж слышали, слышали, с гримаской перебила Костю Надежда Ларионовна. Только уж вы так с Шлимовичем завтра сговаривайтесь, чтобы по частям платить.
Шлимович это обожатель Лизин.
Да знаю, знаю я Шлимовича, только рожа-то у него какая-то эфиопская
Ну, вот еще! Рожу разбирать! Что вам за дело до рожи! Вам хоть бы песок да солил. Да вот еще что Я так думаю: ежели вы с Шлимовичем сойдетесь и он будет согласен дать вам денег, то берите уж сразу больше. Ну, что такое тысяча рублей? Берите две.
Это зачем же?
Деньги-то зачем! Совсем полоумный! всплеснула руками Надежда Ларионовна. Деньги на меня же вам понадобятся. Вы уж наперед знайте, что я не желаю больше так жить, как я до сих пор жила. Я хочу, чтобы у меня все было хорошее, как у Полины. Пока я у нас в театре на бессловесных ролях была, я могла так жить, а теперь, когда я с словесными ролями, нет, оставьте. Мне просто стыдно. Вы просите у Шлимовича сразу две тысячи. Чего вам!..
Так-то оно так, да ведь потом отдавать надо, замялся Костя.
Отдадите. Да может быть, к тому времени и старик ваш умрет.
Костя почесал затылок и произнес:
Разве вот, что старик-то
Так две тысячи, сказала Надежда Ларионовна.
Хорошо, хорошо!
Ну, а теперь уходите. С Богом.
Костя поднялся со стула.
На прощанье можно ручку поцеловать? спросил он.
Нет, нет. Когда ротонда и лошади будут все можно, а до тех пор ничего. Идите.
Эх! вздохнул Костя и поплелся в прихожую.
Так приходите же завтра в театр, сказала ему вслед Надежда Ларионовна и крикнула кухарке: Дарья! Запри за ним дверь.
Глава IV
Часов десять вечера. В квартире вдового старика-купца Евграфа Дмитриевича Бережкова везде затеплены лампады. Пахнет ладаном. Клубы легкого дыма от ладана еще до сих пор носятся по комнатам. Сейчас только отслужили всенощную и молебен. Старик Бережков болен. Отец протоиерей и дьякон остались выпить чайку и беседуют со стариком в спальне. Везде старинная, тяжелая мебель красного дерева двадцатых годов, потемневшая от времени. На стенах картины библейского содержания, тоже в потемневших золоченых рамах, портрет самого Евграфа Дмитриевича Бережкова в молодых годах, с медалью на шее и со счетами в руке, и такой же портрет его покойной супруги с головой, туго повязанной косынкой, в длинных бриллиантовых серьгах, в ковровой шали на плечах и с носовым платком, свернутым в трубочку в выставленной из-под шали руке, сплошь унизанной кольцами. В гостиной с потолка висит старинная бронзовая люстра со стрелами и с хрусталиками; в углу часы, тоже старинные, английские, в высоком деревянном чехле будкой. В квартире все говорят полушепотом, ходят на цыпочках. Даже дьякон, разговаривающий в спальне с больным стариком Бережковым, старается умерять свой голос и говорит октавой. Спальня освещена лампой под зеленым абажуром. Бережков сидит в покойном кресле.
Он в сером халате. Опухшие ноги его окутаны одеялом, вздутый водянкой живот при тяжелом дыхании колеблется. Бережков старик лет семидесяти, с редкими, как бы прилипшими к голове полуседыми волосами и совсем уже белой, тоже реденькой бородкой клином на изборожденном морщинами и исхудалом, землистого цвета лице. Против старика у стола помещается отец протоиерей, в фиолетовой рясе и с наперсным крестом. Он мешает ложечкой чай в стакане и говорит:
Прежде всего, уважаемый Евграф Митрич, не надо отчаиваться. И не такие, как вы, больные, да поправлялись. Теперь вас кто пользует?
Три доктора, да что!.. проговорил с одышкой старик Бережков и махнул рукой. Только один перевод денежный, а толку никакого.
Чем они вас пользуют-то?
Да разное тут Вон на окне сколько стклянок наставлено.
Действительный статский советник Семистадов есть, так того какой-то фельдшер из богадельни травяным настоем вылечил, октавит рослый дьякон, помещающийся со стаканом чая поодаль. Шестьдесят шесть трав входят в этот состав. Тоже всех докторов перепробовал и никакого толку, а вот простой фельдшер вылечил.
Старик молчит, угрюмо смотрит в одну точку и тяжело дышит. Протоиерей, побарабанив пальцами по столу, опять начинает:
В настоящее время от водянки тараканов дают.
Живых? Глотать? восклицает чернобровая женщина лет сорока, в темном шерстяном платье, сидевшая в уголке спальной и до сих пор молчавшая.
Нет, не живых. Я думаю, даже поджаривают, спокойно отвечал протоиерей. Поджаривают и в лекарство мешают. Я слышал, что многие исцелялись. Средство это даже господин профессор Боткин употреблял.
Старик опять промолчал. Чернобровая женщина поправила фальборки на своем платье и робко произнесла:
А что же, Евграф Митрич? Вот бы вам попробовать. Противно-то противно, но что ж такое? Лишь бы помогло. Старик молча махнул рукой и отвернулся. Разговор не клеился. Священник и дьякон допили чай и стали уходить.
Ну, да благословит вас Бог Поправляйтесь сказал протоиерей, наклонился и облобызал старика.
Извините уж, батюшка, не провожаю Не могу проговорил старик.
Ничего, ничего Какие тут проводы.
Племянник уж вас проводит. Костя! попробовал крикнуть старик и закашлялся.
Я здесь, дяденька Я провожу, откликнулся из другой комнаты голос, и на пороге появился Костя Бережков, племянник старика.
Священника и дьякона пошла провожать и чернобровая женщина. Она так и лебезила около протоиерея и, когда они вышли в прихожую, шепнула ему:
Батюшка! Вы бы уговорили Евграфа Митрича составить духовную. Ведь сродственники есть. Потом есть люди, которым он на словах обещал кое-что, а умрет без духовной, так что же из всего этого выйдет!
Я говорил ему тут как-то насчет духовной, но он сказал мне, что уже составлена духовная.
Врет он. Извините, пожалуйста, но врет Ничего у него нет.
Священник только развел руками.
Вы попросите, по крайности, чтобы он вам ее показал. Мне кажется, что это он просто нарочно насчет духовной
Да будет вам, Настасья Ильинишна! оттолкнул от священника чернобровую женщину Костя и принялся подавать ему шубу.
В прихожую выглядывали из дверей какая-то старуха и молоденькая миловидная девушка лет шестнадцати, почти ребенок. Она бросилась к священнику под благословенье, когда тот, надев шубу, начал уходить.
И не стыдно это вам, Настасья Ильинишна, сказал Костя чернобровой женщине. Ну чего к батюшке с духовной-то пристали! Все корысть, везде корысть Вот женщина-то! Бесстыдница.
Ругайтесь, ругайтесь А посидел бы ты в моей шкуре! огрызнулась чернобровая женщина. Корысть! Хороша корысть! Восемнадцать лет около вашего дяденьки, как свечка перед образом верой и правдой горю, а не могу вон дочке хорошего теплого пальтишка сшить, кивнула она на девушку. А ведь мы с ней тоже, сами знаете, не сбоку припека, не с улицы, а, может быть, даже поближе кого другого старику-то приходимся. Да-с.
Ну уж, довольно, довольно Слышали процедил сквозь зубы Костя.
Господи, спаси нас, грешных, и помилуй! вздохнула в дверях старуха и покачала на спорящих закутанной в черный платок головой. Поди ж ты, что корысть-то делает!
Чернобровая женщина, заслыша эти слова, тотчас же сцепилась со старухой. Перебранка, однако, происходила полушепотом и уже продолжалась в другой комнате, куда чернобровая женщина и старуха удалились.