Вечером я решил двигаться дальше, но примерно через колокол неспешного пути ощутил запах дыма и жареного мяса. Ветер дул мне навстречу.
Первым порывом было как можно быстрее поехать навстречу неизвестным путникам, ибо одиночество было тяжело мне, но потом осторожность взяла верх, и я решил, не показывая себя, посмотреть, кого послал Господь.
Стреножив осла, я, пригибаясь, пошёл в сторону костра, отблески которого были видны издалека, потом встал на четвереньки, а под конец пути неумело пополз.
В низине между тремя невысокими холмами пылал костёр. У огня сидели три человека, внешний вид которых мне настолько не понравился, что я возблагодарил Господа за проявленную осторожность. Эти люди выглядели как самые настоящие дикари с нечёсаными гривами волос, усами и бородами, заплетёнными в мелкие косички. Несмотря на жару, они были одеты в овчинные безрукавки на голое тело. Лица у них были то ли грязными, то ли разрисованными, а может быть, татуированными. Они переговаривались на непонятном языке громкими, хриплыми голосами, передавая друг другу бурдюк с хмельным напитком. На прутьях, воткнутых в землю, жарилось мясо, жир с него стекал в огонь, который чадил и плевался искрами. Мясо подгорало, но мужчин это, очевидно, не смущало.
Я решил, что мне не стоит связываться с этими людьми самого разбойничьего вида, и раздумывал, как лучше отползти задом наперёд, не теряя разбойников из виду, или всё-таки развернуться.
Внезапно из темноты раздался громкий голос. Я не разобрал слов, но человек говорил явно по-французски. Один из разбойников вытащил из костра пылающий сук и поднял его над головой. Я увидел, что в стороне от костра лежит связанный человек в господской одежде. Разбойник что-то рявкнул, подошёл к пленному и с размаху пнул его ногой в бок. Тот застонал, а сидящие у костра довольно заржали. Разбойник кинул сук обратно в костёр, забрал у одного из сидящих бурдюк и, запрокинув голову, стал пить, при этом жидкость стекала у него по груди.
Я вдруг понял, что человек, лежащий у костра, обречён, и если Господь решил дать ему последний шанс выжить, то этот шанс я. Теперь я не мог уйти, бросив беспомощного пленника на верную погибель. Но что же мне делать? Вступить в схватку с тремя разбойниками я не мог, это просто означало бы мою немедленную гибель или то, что я разделил бы судьбу пленного. Надо было что-то придумать. Но что? Я лежал, мучительно колеблясь. Стебель какого-то растения мешал мне смотреть, я осторожно сломал его, и запах растительного сока внезапно подсказал решение. У меня в мешке был изрядный запас сонной травы, я окуривал ею больных, которым предстояла болезненная операция вроде вскрытия нарыва или вправления вывиха. Если бросить её в костёр, то можно надеяться, что разбойники заснут как минимум на четверть колокола. Но как бросить? Незаметно подползти к костру я не мог, разбойники обязательно заметили бы меня, хотя были уже изрядно пьяны. Пришлось ползком возвращаться за лекарским мешком и возвращаться с сонной травой.
Дикари оставались на своих местах, и тут Господь помог мне из темноты раздалось испуганное лошадиное ржание. Оказывается, у разбойников были лошади, и вот, что-то их испугало. Вся троица бросилась в темноту. Я понял, что этот шанс единственный, вскочил, подбежал к костру и щедро сыпанул сонной травы в огонь, уменьшив свой запас наполовину. Взвился клуб дыма, своеобразно и резко запахло. Миг и я оказался на прежнем месте. Я боялся всего что разбойники слишком долго пробудут с лошадьми и трава прогорит, что они почувствуют незнакомый запах, что трава не подействует на этих здоровенных и пьяных громил. Но всё вышло как надо.
Разбойники скоро вернулись к костру и опять взялись за бурдюк. Один из них принюхался и что-то сказал, другой махнул рукой и показал на капающий в огонь жир. Скоро первый разбойник раздирающе зевнул, улёгся у костра и захрапел. За ним последовал второй. Дольше всех держался третий, самый старший, но вскоре сморило и его.
Подождав немного для верности, я вытащил нож и бросился к пленному. Ветер дул от него, и вряд ли француз успел нанюхаться одуряющего дыма, а вот если его ноги слишком крепко стянуты, идти он точно не сможет. Но оказалось, что разбойники связали пленнику только руки, а ноги спутали верёвкой наподобие того, как это делают с лошадьми. Француз с изумлением смотрел на своего спасителя, который внезапно выскользнул из тьмы и перерезал верёвки на его ногах и руках. Я жестом показал, что надо скорее бежать, но тот отрицательно покачал головой. Он забрал у меня нож, проверил его остроту, пошатываясь, шагнул к первому разбойнику, схватил его за бороду, запрокинул голову и одним быстрым движением перерезал горло, ловко отстранившись, чтобы не запачкаться кровью. Затем он небрежно выпустил из рук голову дёргающегося в агонии человека так, что она со стуком ударилась о землю, и направился ко второму. Второй разбойник был убит так же быстро и беспощадно. Третий, видимо, что-то почуял, потому что завозился и замотал головой, пытаясь избавиться от сонной одури. Француз подскочил к нему и ударил ножом в сердце с такой силой, что нож обломился у самой рукояти.
Разбойники скоро вернулись к костру и опять взялись за бурдюк. Один из них принюхался и что-то сказал, другой махнул рукой и показал на капающий в огонь жир. Скоро первый разбойник раздирающе зевнул, улёгся у костра и захрапел. За ним последовал второй. Дольше всех держался третий, самый старший, но вскоре сморило и его.
Подождав немного для верности, я вытащил нож и бросился к пленному. Ветер дул от него, и вряд ли француз успел нанюхаться одуряющего дыма, а вот если его ноги слишком крепко стянуты, идти он точно не сможет. Но оказалось, что разбойники связали пленнику только руки, а ноги спутали верёвкой наподобие того, как это делают с лошадьми. Француз с изумлением смотрел на своего спасителя, который внезапно выскользнул из тьмы и перерезал верёвки на его ногах и руках. Я жестом показал, что надо скорее бежать, но тот отрицательно покачал головой. Он забрал у меня нож, проверил его остроту, пошатываясь, шагнул к первому разбойнику, схватил его за бороду, запрокинул голову и одним быстрым движением перерезал горло, ловко отстранившись, чтобы не запачкаться кровью. Затем он небрежно выпустил из рук голову дёргающегося в агонии человека так, что она со стуком ударилась о землю, и направился ко второму. Второй разбойник был убит так же быстро и беспощадно. Третий, видимо, что-то почуял, потому что завозился и замотал головой, пытаясь избавиться от сонной одури. Француз подскочил к нему и ударил ножом в сердце с такой силой, что нож обломился у самой рукояти.
Что ты наделал?! воскликнул я, зачем ты взял грех на душу, убив трёх человек? Мы вполне успели бы убежать.
Француз тщательно вытер руки об одежду убитого, выпрямился и с изумлением спросил:
Ты что, спятил? Это же рутьеры!
Кто?
Ну, рутьеры, баски Ты не местный, что ли?
Я ромей, приплыл из Константинополя. Кто такие рутьеры?
А-а-а, протянул француз, то-то я слышу, говоришь ты не по-нашему, у меня на это слух острый. При этом он ловко обшаривал тела разбойников.
Вонь из-под хвоста Вельзевула! выругался он. Проклятая нищета! Ни одной монеты! Только вот он кинул мне под ноги нож. Возьми, я сломал твой.
Нож был скверно откован и имел грубую костяную рукоять. Он был длиннее моего старого ножа и не помещался в ножнах, поэтому я вертел его в руках, не зная, что с ним делать.
Рутьерами в наших краях зовут горцев из земли басков. Они живут в В Пиренеях, пасут и коз (тут француз употребил площадное словцо), сбиваются в банды и шатаются по Лангедоку. Иногда их нанимают наши сеньоры, чтобы их руками свести счёты друг с другом или выбить долги из вилланов, но чаще они грабят кого попало. Рутьеры живут войной и грабежом. Если бы нам удалось сбежать, они встали бы на след и преследовали нас, пока мы не упали бы без сил. И вообще, если здесь была только часть банды, то нам конец они не отстанут. Поэтому берём их лошадей и скачем что есть духу, чтобы оторваться от преследования. Умеешь ездить верхом?
Умею.
Ну и отлично! Вон там у них лошади, я поеду на своей, ты выберешь себе верховую, а две будут заводными. Где твои вещи?
Там я махнул рукой. Но у меня там ослик
Придётся его бросить! Он не угонится за лошадьми. Забирай свои вещи, расседлай его и отпусти, а я пока приведу лошадей.
Постой, а как же мёртвые?
Оттащим в овраг, да и всё, пожал плечами француз. Там их вряд ли найдут, разве что когда падаль завоняет.
Я не о том. Мёртвых надо похоронить по христианскому обряду, иначе они не наследуют Царствия Небесного, и этот грех будет на нас.
А с чего ты взял, что эти вот дохлые рутьеры были христианами? насмешливо прищурился француз.
А разве нет?
Понятия не имею. Ты лучше скажи: читать заупокойную молитву над язычником грех?
Наверное, грех.
Во-от. Стало быть, грех на грех и мы с тобой чисты, аки голуби, фыркнул тот. Хватит болтать! Бери за ноги вон того и тащи в овраг.
Потом я сходил к тому месту, где дремал ослик, расседлал его и снял со спины мешки. Мне было до слёз жаль расставаться с длинноухим и добрым спутником, но я надеялся, что он не пропадёт пропитания для осла кругом было достаточно, а хищных зверей в округе вроде бы не было. Я погладил его на прощанье и, не оглядываясь, вернулся к костру. Француз ждал меня, держа в поводу двух лошадей.
Ездовая скотинка у рутьеров неказистая, но выносливая. Где твои вещи?
Вот.
Они будут на этой вьючной лошади. Возьми её в повод. Готов? Поскакали!