Блестят ожидающе готовно
Ожидают чего?.. готовы к чему?..
И словно им, зрачкам, не хотелось отрываться от какой-то точки где-то вверху
Но чуть повелись ко мне, ко мне
Адре
Глаза и всё лицо настроенные, приготовленные выразили: вот я, вот ты точнее, увы: вот я и всё остальное
Глаза, лицо, всё тело под простыней: я я я я она о себе
Я достал из кармана записную книжку, из книжки календарик с Богородицей. Сунул его на тёплую грудь под простыню.
В тамбуре за спиной шевелилось
Я забоялся, что кто-то приблизится к нам, к нам двоим
Губами лоб тёплый.
В тамбуре врачу в глаза:
Что?
Разрезали, посмотрели, зашили.
Не моргая и не сводя глаз с моих глаз.
Что?
Умрёт часа через четыре.
Смотрел, не моргая и не сводя, как понимающий понимающему и как это всё понимание понимающий.
Ещё очень он молодой!..
Во мне мелькнуло где-то очень далеко я брал интервью смотрел так же?..
Я опустил глаза чтобы быть полнее, ощутимее, пространнее
Записал номер телефона.
Сам же чётко осознавал иное, тайное, пространство: например, что фамилия её девичья Вольская
Внизу, в ужасном том тесном фойе, на кого-то заорала толстая белая на чью-то куртку
Вспомнилось отрочество. Самое страшное ведь время жизни!.. Само слово-то Отречение от чего? От детства. От себя! От детского всё-понимания.
Прежде всего что я за частица. Светлая или какая?.. А признаться в этом больно. А от боли такой страшно.
А раз так, то я всего-навсего частица серая
Больных людей нет есть не признавшиеся себе в причине своей боли.
И отрочество распутье. Останешься по-детски искренним заклюют «ребёнком», ещё пуще гордецом. И приходится с мутной посредственной душой делаться каким угодно профессионалом: юристом, экономистом военным, политиком врачом!.. учителем!..
В мире нет никого кроме философов.
В чём и беда мира. В смысле социума.
И в чём суть мира.
Только рассуждают все подсознательно.
А все философы злы. Ведь надо из них каждому переговорить каждого.
Только добрые счастливы и безмолвны.
Я себе с того отрочества: почему я должен видеть эту и эту грязь?!..
Ведь я пришёл в мир вот таким.
Но скажи-ка это вслух!..
Вот по радио, по теле: ежегодно тысячи детей убиты своими родителями. И где. За стенкой, в соседней квартире.
А я никогда в отрочестве даже и не мечтал что буду даже хотя бы слышать мат или перегар
Самому закурить?..
Стать посредственностью!
Грязь терпеть?..
А как же счастье?!..
Это самое трудное, что дано, вообще что мыслимо в этой жизни, на этом свете, в этой видимой жизни, перенести.
Как жить чистому, если они в самом деле чист?
Острее этой идеи в мире, мире людей, и не может быть.
Это край.
Как жить честному честно?
Смысл жить жить лично, а не на потребу комаров, червей и людей есть лишь тогда, когда я ежемгновенно в пространстве многомерном, в Пространстве!
Всякая иная жизнь для существа, в котором есть дух, прозябание двухмерное.
Вот я вот окружающий так называемый мир: я и родня, я и друзья, я и учителя я и женщины, я и должность, я и деньги и так далее, и так далее я и здоровье, я и болезни я и, наконец, черви
Вот сны двухмерного пространства.
Законы всяческие ухищрённые иные изобретены сонными и во сне, и для сонных, и для сна.
Забота единственная у разумного: как быть на этом свете человеку бодрствующему?
В автобусе вспомнил ночное: «ужас пребывания».
Чувство это длилось, по сути, и теперь. Разве что я с ним смирился.
Да, не привык, а смирился.
В тот, под одеялом, миг я особенно чётко ощутил себя, меня маленьким живым предметом в огромных сомкнутых ладонях
Так и сейчас.
Ужас от неожиданности этой догадки.
А обычное состояние человеческое повседневное попросту страх. Страх, который он, человек, страшась этого слова, называет то волнением то ответственностью то набожностью
Страх пребывания в жизни состояние длящееся и нормальное.
Пребывания в жизни: в этом теле, в этом мире, на этом свете.
Из автобуса вышел уже под чёрный дождь своего города.
Набрал номер идя или стоя в луже
Юный ровный голос
В семнадцать тридцать.
В семнадцать тридцать.
Я пошагал, пошагал, пошагал
Но сколько ни иди Никогда теперь не встретишь.
Кого хотел бы больше всего и всех.
Никогда
И даже и не увидишь.
Никогда
Чёрный дождь по щекам был горячий.
Мир мал.
Мир мал!..
2
Мысли уже такие мысли, что начинает болеть голова, и по утрам открываю глаза, чтобы выпустить мысли через глаза наружу.
Зачастую я в настороженности необычной
Однажды. Пришёл домой, отпер квартиру, запер за собой, стал в прихожей ботинки сымать
Стукнуло что-то в комнате!
Онемел
Как что упало
Сжался! загорелся!
Я быстро я медленно в комнату
С каким чувством?
Ничего ничего нет
Или ты собирался вымолвить «никого»?..
Так вот как назвать это чувство? А оно во мне, пожалуй, ежемгновенно.
Особенно с тех пор-то, как я начал «по новой» мою жизнь, с того дня, как меня «сократили»
И ощущаю какую-то редкую, редкостную волю.
Мне тесно в нашем городе.
Но мне тесно было бы и в столице.
Потому что мне уже тесно на всей планете!
Шепчу, шепчу так и становится легче жить.
Правда так уж правда.
Я же с детства, помню, чувствовал, явно чувствовал ощущал реально, как запах, что и я, и все мы, видимые, ещё как-то и чем-то или кем-то видимы.
Почему-то даже казалось странным, если б было иначе.
И не взял чужого ни спичечного коробка.
А всякая невзгода теперешняя мне прямо нужна: для всё большего и большего просыпания!..
Чья-то, без аллегорий, невидимая рука сдвигает меня, как сосуд по столу, от чего-то, к чему-то
От сна к яви.
К краю!
К пониманию.
К полёту-то чтобы вдребезги!..
И что же в результате.
К пониманию каждый раз оказывается чужой глупости, чужой пустоты, чужого несчастья
Если и были у меня в жизни, как присмотрюсь, неприятности то от желания понять другого!..
Так как я в каждом казусе стеснялся крикнуть. И одно:
А я вот счастлив!
И сколько раз зарекался раз уж журналист: надо наполнять мир моим миром.
Ещё бы лучше: жить лишь всем своим, моим.
Вот я уволен Я безработный
И что?..
А что это, кстати, такое этот самый бомж.
Это тот, кто не сумел или не захотел ввязаться в некую игру. И если не выиграть, то хотя бы мучиться за этой игрой. А он попросту однажды всецело доверился: жене, друзьям, знакомым, начальникам И они вытолкнули его из жизни-игры: из работы, из квартиры
Но я основательно: ему в детстве не сказали, некому было сказать, что жить надо лично, лично!..
И я теперь во всём и всячески так, лично.
Иначе жить жить без того невидимого свидетеля, Свидетеля быть во сне.
В лучшем случае во сне морали.
И прежде всего да-да-да! самое очевидное насущное: замереть на месте от факта что на другой стороне планеты все вниз головами.
Но все во сне, во сне. Во сне, который Сон.
Далее прежде, опять же, всего что.
Вот на Земле жизнь а вокруг жизни нет, совсем нет, вообще везде нет, во всей бесконечности
И почему так устроено?!
Но именно об этом существа единственные, из всех живых на Земле, называющие себя разумными как раз и не заботятся, даже и не помышляют!..
Странно?.. Не странно?..
Дальше прежде, снова, всего.
Каждый разумный видит или сам закапывает в землю себе подобных и знает, что и его обязательно когда-нибудь так же закопают
Но именно об этом разумные ни разу в день или хотя бы ложась спать и не поминают!..
Тем более, далее, каждый, каждый тот разумный на этой самой планете неповторим, совершенно, на все времена и страны, уникален, абсолютен!..
Однако этим фактом он не только ничуть не одержим попросту не берёт его в голову!..
«По-че-му?»
Вопрос этот даже и вымолвить поистине неуместно.
Тише!.. Тише
Ведь все же спят
Сон разве отдых? Тогда почему кошка особенно почитаемая человеком спит по восемнадцать часов?.. Медведя, в его голодной спячке, ещё можно понять. А вот удав особенно человеком отторгнутый выползает, лишь бы что проглотить.
Но так, значит, нужно Природе!
А чтоб она, Природа, была таковой так, значит, нужно Космосу, Вселенной!..
Чтобы жизнь не замечала своей краткости?..
Или само слово «сон» есть изобретение его, человека разумного: «образное выражение»!..
Истинно допинг проглотил тогда я.