С той-то минуты человечество и двинулось, в ограниченности своей духовной, в ту сторону.
Только и всего.
Двинулось, впрочем, безвозвратно.
Теперь показалось бы да и кажется безумием, диким безумием предполагать, хотя бы предполагать что если бы тот изобретатель не придумал свой всего-навсего эксперимент да просто не встретился бы где-нибудь в коридоре той библиотеки с печальным сотрудником то человечество сейчас шло бы в какую-то другую сторону!..
И, кстати, так же безоглядно и безвозвратно!
Мир мал
Но что говорить. Идея на полпути.
Умершие и не умирали.
Умирали их тела.
Души живые вечно живые.
Пребывать в состоянии абсолютной уверенности в этом и есть пребывать в Раю. И всё равно на так называемом этом свете или на так называемом том.
А вот Ад двухмерное состояние души.
Отсутствие ощущения многомерности пространства.
И, соответственно, есть уже и сейчас.
И продлится потом.
Со школы бы периодическую систему начинать бы объяснять с того, что она влетала в учёного в физиологическом сне, то есть когда он выпал из сна будничного: ценность этого факте равноценен ценности самой таблицы!.. Как ясно ему, учёному, было не в лаборатории, а там. Там!.. Ему предстали в гармонии не только известные науке элементы но даже ещё неоткрытые!..
Всё в мире измерено.
Самому старому дереву на планете три тысячи лет!..
Однако отнюдь не четыре и не пять.
Ей, Природе, нужно, стало быть, данное растение вот именно в такой ограниченности времени.
Измерен и век мой?..
Ощущение-то?..
Не в этом, не в этом!.. не в двухмерном!.. не только этого света!..
Лосось нерестится и плывёт по реке туда, где сам он когда-то явился из икринки. И где, отметав и семенив, и подыхает. Но на брюхе туда ползёт!.. Так вот. Как он находит эту точку на планете?!..
Так и я.
За гранью видимого моя Прародина.
А что я шёл по жизни видимой, чтобы понять это, так само собой.
Мимо школы недавно шёл на втором этаже в окнах свет, учительница стоит. Пред нею, значит, сидят
Что она говорит?.. Что они слышат?..
Но ведь говорю же там не я.
И значит сонные взрослые детей усыпляют!..
В малом мире неполные и семьи.
Мать и сын, такие-то, договорились: кто позвонит в дверь не открывать. Ибо сыну или, по годам, в армию, или, по тем же годам вечерком опять в бар. Но опять, что у них зачастую, поругались. Мать на звонок-то! со зла и открой. Сына и «забрили». Он ей из всего лексикона вузовского: «Сволочь!» И ещё. Ломился-то к ним его же дружок, работник военкомата! Знал, какой призывник дома прячется. Он же их и утешил: «Не сдала бы ты, всё равно план-то, сдал бы я!»
Добавить бы ему если б истинное-то давалось образование: всё равно тебе, где дышать, что дома, что в армии.
Прошлым летом по улице мужик в одних трусах. И с огромным сизо-синим собором во всю спину! А для того и голый
Колония, за «колючкой», никуда не денешься, мала, и срок, как бы ни был велик, всё равно, с «вышкой» сравнить, мал так что надо себя что называется поставить, а то тебя там поставят Но и тут, «на воле», то же
Несмотря на то, что в руке бутылка красного и в тапочках домашних, кроме трусов, одних взгляд внимателен. Видят ли?!.. Всю жизнь был на глазах на «зоне», в перерывах на глазах вольных. Но поскольку на зоне он блатной, и все это знают, то тут, на воле краткосрочной, ему и приходится рекомендовать себя экстравагантно.
Я что теперь между Небом и Землёй в поисках должности приемлемой с содроганием некоторым недавно обратил внимание на самый, впрочем, доступный труд который каждое бы утро у меня под рукой, точнее под ногой.
Дворник моего двора повёл рукой с сигаретой по обзору своего участка: в месяц ему, какой ни есть, стабильно несколько тысяч.
Но что за образ жизни у человека с метлой!..
Рассказывает похмельно-запальчиво: и тёща, и жена пьют. И только. Он, дескать, им: не буду вас хоронить!.. Так, мол, вскоре и вышло: тёщу в чёрном полиэтиленовом мешке где-то зарыли, потом в полиэтиленовом чёрном жену
Спустя немного слышу от дворника от незнакомого: прежний, дескать, туда же и точно так же
С ним неинтересно он живёт в первый раз.
Приятель стал ко мне заходить.
(О сонных как-то даже странно так запросто говорить!..)
Мир журналистский, как и всякий мир профессиональный, такой же коммуникативный, внутри самого себя, как, например, уголовный (кого «взяли») или чиновничий (кого «повысили»).
Мир журналистский, как и всякий мир профессиональный, такой же коммуникативный, внутри самого себя, как, например, уголовный (кого «взяли») или чиновничий (кого «повысили»).
Н-да. Вениамин.
Он придёт
Я не спеша делаю уборку.
Постоит, покурит у окна
Я не спеша листаю книгу.
Посидит, поострит
И уйдёт.
Я-то «сокращён» и недавно.
А он сам ото всюду увольнялся и постоянно.
Веня да Веня так его всегда и всюду все.
Подойдёт ещё к моим книгам: этого он давно не читал этого недавно перечитать собирался но он, автор, ведь вот такой а этот вот такой
И сам всё ждёт как я с грустью чувствую от меня какой-то критики: в адрес ли редакции, в адрес ли политики, в адрес ли хотя бы времени.
Я не спеша и оправданно: вместо ответа предлагаю ему чаю.
И он не знает, хочет ли чаю
И крутит чашку в блюдце.
А я уже с возмущением чувствую, что он знает, что я о нём это всё знаю что он и молчит, чтобы сделать именно моё молчание нетактичным
В одно мгновение словно тяжёлая цепь перебегает от него ко мне гремящий каскад его, всем известных, обстоятельств.
Живёт с матерью То есть с одинокой матерью он, одинокий Вроде бы был женат, воде бы развёлся Мать уж на пенсии. Где теперь работает?.. И работает ли?.. Во всех-то местных газетах его знают Пишет, конечно, мало, ленится Чаще фотографирует И всё винит свою устаревшую аппаратуруНедавно приобрёл «супер» На какие «шиши»?..
Но я всегда перемолчу.
Иногда он срывается и начинает сплетничать.
В первый раз, как меня сократили
(Ну, надоело об этом!..)
В первый раз он было прямо вбежал ко мне полный смеха, полный иронии, полный дружества!..
Но мне тогда внутренне-то, главное, освобождённому его визит был как раз не кстати.
А он, видно, решил, что я расстроен.
Он тактичный.
В следующий раз он пришёл уже серьёзный.
Посетовал на несправедливость на систему этих «сокращений».
Потом на что-то рассмеялся!
А я даже и не понял, о чём он так как в эту минуту вдруг подумал что он живёт на пенсию матери
И при этом мы смотрели друг на друга!..
Однажды мы с ним шли по улице и оказалось, что возле его дома.
Или он этак нарочно?..
Его мать тут прогуливала собачку.
Познакомились.
Разговаривали хорошо помню как-то неспешно как бы во сне
Она деликатная.
После это я о нём стал себе так: он какой-то навязчиво-тактичный болезненно-тактичный
Лишь однажды он спросил меня и весомо, напористо, дерзко:
Куда думаешь-то?
Устроюсь куда-нибудь.
В другой раз стал хвалиться мимолётной половой связью
И был какой-то сосредоточенный
Ему, разумеется, ничего говорить о себе нельзя.
Раз он зашёл ко мне с фотоаппаратом своим огромным на плече; на другом плече объектив, что ли, в чехле.
И приступил не спросив меня! к фотосъёмке.
Я, впрочем, стал, по его команде, перемещать себя в пространстве квартиры
Я предложил ему деньги.
Он промолчал.
Сколько?..
Он промолчал
Не помню, заходил ли он ко мне ещё хоть раз после этого.
Потом, через какое-то время слышу: удавился!..
Я сразу себе: виноват я!
«Не помню заходил ли» После чего «этого»?..
Зачем же тогда я ему предложил!
Ведь он, видя мой покой, мог предположить во мне какой-то, что ли, идеал
А я предложив вместо участия деньги доказал ему, что как я сам теперь выражаюсь мир мал!
И нет в мире благородства.
Вернее чистого благородства.
Ещё вернее болезненно-чистого благородства!..
Ведь он, неудачник по жизни, во всём в жизни гневно и лез на рожон.
С матерью он, конечно, в очередной раз поругался.
Ведь он конечно, конечно! во все свои неудачи мать посвящал.
Она она родила его одна. Одного. Она она питала, одевала, растила, учила его одного. Одного. Он единственный; и это стало нормой для него, для неё. И, как они за всех решили, вообще. А у него то это, то это И как себе сделать больно больнее?.. И для кого сделать больнее больного?!..
В ванной. На трубе.
Именно дома!..
С ним было неинтересно.
Подлинный пафос общения пафос недоумения. При отслеживании друг друга на этом свете.
Она, мама, со мной никогда никогда всерьёз ни о чём не говорила.
Только поглядывала пристально.
Лишь бегло небуднично выговаривала уж самое насущное.