Каждый историк вооружен если не всей обоймой методов и средств исторической науки, то многими или несколькими. Ведь даже «История КПСС» пользуется хронологиями пусть вымышленных, но все-таки фактов и событий.
История как метод познания и освоения мира противостоит теоретическому, модельному подходу к мировосприятию. История как метод это, прежде всего, бегство из настоящего. Это также способ проживания, неконструктивный, но приятный и заманчивый.
История и география
Географ воспитан в идеологии и мысли «Не пишу, чего не вижу, чего не вижу, не пишу». Географ, конечно, имеет право на интерпретацию, но только очевидного. Историк заранее и заведомо обречен писать только о том, что он не видит, где и когда никогда не был. Историк-очевидец называется репортером, хронистом, летописцем, кем угодно, но он не может числиться историком. В этом принципиальное различие двух старейших познавательных наук.
И все-таки они очень похожи и родственны! Наверно, никакая другая наука, кроме этих двух, не позволяет видеть окружающий нас мир в четком расслоении на реальность и действительность. Географам вообще свойственна презрительная рассеянность к действительности, они ее порой просто не замечают. Выйдет какой-нибудь Биогеограф на некошеный июньский суходол с любимой девушкой, у которой от этих ароматов разнотравья слезы умиления и сенной лихорадки: «Посмотри, милая, какой классический биогеоценоз, какая показательная фация, прямо из учебника покойного Адольфа Петровича Солнцева! Тут, если хорошенько копнуть, непременно должны быть глеевые почвы, на худой конец, сильно оглеенные». Так и историк, наблюдая депутатские дебаты, практически не замечает разницу в политических позициях, но то балаганных скоморохов вспомнит, то comediadelArte, то возникновение в античной Греции «песни козлов», трагедии.
Видение под покровом действительности чего-то реального не доступно ни Физику (он ведь не видит свои фотоны и электроны в дневном свете), ни Химику, пьющему и не замечающему как во рту усугубляется от гидроксила (ОН) его слюны сила разлитого по мензуркам спирта с той же (ОН). И на том суходоле Физик не увидит ничего единого он будет обсуждать лишь аспекты: оптику света и цвета, может быть, дойдет до идеи гравитации, если, конечно, окажется под яблоней, но ухватить ландшафт в целом вряд ли.
Диалог историка с географом это всегда диалог о пространстве и времени. Пространство трехмерно, время двухтактно (цикл и векторальный шаг), и от этого диссонанса, от того, что непонятно: это время заполнено пространством или пространство временем?, от того, что нам никак не удается выразить одно через другое, хотя мы понимаем, что они неразрывны и то создают из себя комбинацию ситуации, то бесконечной вечности. Как они это делают, нам все равно не дано понять, мы придумываем детские слова «вот», «вон», в равной степени описывающие и то и другое, и пространство и время. И дальше детских шалостей и представлений пока не проходим и потому смотрим на историю и географию как на детские науки, а, вообще-то, мы еще просто не доросли до них. Чем более пусто пространство, тем быстрей в нем летит время: в космическом вакууме время пролетает со скоростью света, в плотном пространстве какого-нибудь даунтауна он тянется невыносимо долго и мучительно, оно полно событий и толчеи.
Если для историка идеальным объектом является событие, то для географа место. Увы, географы вот уже две с половиной тысячи лет ходят на помочах и в коротких штанишках: предметной организации этой науки вокруг модели такого идеального объекта как место, но, впрочем, и любого другого идеального объекта, в географии нет.
История и философия
История привычное прибежище и убежище философии. Да и сама философия порой всего лишь история философских мыслей, течений и школ. И с этим, кажется, все ясно.
Проблема заключается в том, что история также способ избегания философии, удобная нора и ниша отказа от философствования и поиска оправдания в истории своему безмыслию, своему отказу от себя: погружаясь в пучины объективированной истории, мы действительно топим себя, безнадежно топим в сознании: «Оказывается, это мир, это человечество так дурно устроены, так было всегда, так есть и так будет вечно»
Современная философия удивительно красивый сплав психологии, истории, филологии, лингвистики, космологии, биологии, физики и собственно философии. Философия, порождение богословия, триста лет тому назад породила науки и теперь жадно и тщательно их поглощает. Теперь это называется гуманизацией наук, а, следовательно, эпоха Галилея эпоха дегуманизации, эпоха становления идеи отказа от человеческих чувств и ощущений в пользу абстрактного мышления (опять приходится цитировать его «если факты противоречат теории, то тем хуже для фактов»).
Современная философия удивительно красивый сплав психологии, истории, филологии, лингвистики, космологии, биологии, физики и собственно философии. Философия, порождение богословия, триста лет тому назад породила науки и теперь жадно и тщательно их поглощает. Теперь это называется гуманизацией наук, а, следовательно, эпоха Галилея эпоха дегуманизации, эпоха становления идеи отказа от человеческих чувств и ощущений в пользу абстрактного мышления (опять приходится цитировать его «если факты противоречат теории, то тем хуже для фактов»).
Этот процесс гуманизации наук, в том числе и истории, означает, прежде всего, присвоение науки. Знание перестает быть единственным мерилом истины, особенно в истории, как ни в какой другой науке. Отныне в истории, наряду со знанием, выступает мнение. Иметь собственное мнение, не воспетое и не навеянное масс медиа, другими людьми и источниками, превращается в прерогативу интеллектуальной, философствующей аристократии, аристократии мнения.
И, если это предположение хотя бы отчасти верно, наука, в том числе и наука история, возвращается к своему предфилософскому, дофилософскому, эмбриональному состоянию, состоянию со-мнений, некоторого замкнутого и отделенного от толпы круга говорящих между собой на мертвом языке, выслушивающих и обсуждающих ходящие между ними мнения в бульоне и экстракте со-мнений.
Нынешние интернет-форумы и есть те неосредневековые кружки, очень похожие на космические «черные дыры», откуда ничего не исходит, но куда стекает космическая пыль знаний.
16 век, век формирования науки, поставил Европу и европейскую цивилизацию на грань выживания: «малое оледенение», чумные и холерные моры, беспрерывные войны, 84 голодных и неурожайных года, обезлюдение за счет мощной волны эмиграции, порожденной Великими Географическими открытиями, каннибализм и торговля человечиной, регенерация работорговли вот, что породило не только «протестантскую этику и дух капитализма» в стиле Мартина Лютера, но и науку. На пороге или за порогом гуманизации наук какие глобальные гуманитарные катастрофы стоят? Что мы пережили или намереваемся пережить?
История и космология
История это, помимо всего прочего, длинная череда наших попыток нарисовать мир, в котором мы живем, это смена онтологических представлений о мире, все менее (или все более) наивных. Плоская Земля, плавающая на трех китах или слонах по Океану, Небесная твердь с вращающимися по семи сферам звездами, планетами и светилами, 99 Миров над нами и столько же под нами, Пульсирующая Вселенная, Сильный антропный принцип, по которому мир устроен так, чтобы мы в нем присутствовали с необходимостью все эти красивые мифы равно удалены от скрываемой от нас истины.
И как нам не дано познать Бога, Его устройство и устройство созданного или создаваемого Им мира, так нам не дана наша история как некое единое действо, как драма, которая становится драмой только в финальной сцене, а до того лишь поток, нечленораздельный поток, не несущий в себе ни морали, ни смысла.
Мы сами себе даны в качестве испытания и мир нам дан для того же. Как только мы выпадаем из мира или из человеческой истории, мы теряем статус и достоинство человека, мы теряем свое окаянство, то есть цену себе.
И, вероятно, единственный способ сохранения себя в мире и истории, избегания выпадения самоотождествление с Космосом и человечеством. Вслед за Кантом надо признать свою ответственность за все и за всех, вслед за Достоевским надо сказать себе, что пусть я и ничтожнейшее создание, но я и есть Бог и Вселенная, и, если для построения всеобщего счастья мне понадобится пролить слезинку невинного ребенка, то не приемлю это счастье, вслед за Ницше честно и громко сказать себе «Бог умер!», не потому что Он умер, а потому что Он и есть я.
Тут нет никакой гордыни все с точностью до наоборот: ты прекращаешь скулить о несправедливости мира, о бесконечности войн и несчастий, ты берешь все эти преступления и трагедии на себя, и не кто-нибудь, ты сам должен сказать себе: «Я виноват». И затем начинать исправлять мир и историю но в себе.
И нет другой цели и другого смысла в познании космологии и истории, как только эти нравственные поиски.
История и культура
Культура это неприхотливая и жестко детерминированная цепь уникальных случайностей. Странная цепь