К тому времени нас с Алексеем Николаевичем расселили. Ему дали квартиру, а меня перевели на второй этаж. На некоторое время моим новым соседом стал Володя, техник 2-ой эскадрильи, старший лейтенант. Он был русоволос, среднего роста, худощав, с добродушным лицом, изъеденным оспой. Вова страстно любил свою жену и маленького сынишку, которые должны были приехать, как только ему предоставят квартиру. О нем у меня сохранились самые теплые воспоминания. Он был для меня не столько сосед, сколько искренний друг и старший товарищ. Мы с ним несколько раз ездили в выходные в Лейпциг и однажды даже познакомились с русскими девчонками, которые учились в Университете имени Карла Маркса или Кули Мули, как его по-русски называли студенты-иностранцы. Знакомство оказалось спонтанным. Володе хватило одного взгляда, чтобы с расстояния пары десятков метров разглядеть бредущих по противоположной стороне улицы двух девушек и сразу без обиняков заявить, что они русские. И он оказался абсолютно прав. Навыки выделять своих соотечественников из общей массы появились позднее и у меня, но в то время это рядовое событие было сродни волшебству. К тому же именно эта встреча оказалась прологом необыкновенных событий, которые навсегда изменили мою жизнь, но об этом несколько позже.
Свободного времени у всех нас было не так уж и много. Полеты шесть дней в неделю, наряды, внезапные тревоги, учения, проверки, подвески, субботники и воскресники. Но если в своей инженерно-технической среде мы могли всегда найти общий язык и договориться, то взаимоотношения с мнящими себя кастой «голубой крови» летчиками оставляли желать лучшего. Нас, технарей, с особым удовольствием воспитывали за любую вольность, допущенную в отношении младших или равных нам по званию и возрасту офицеров-летчиков. Доставалось всем, в том числе и майорам. Особенно в этом преуспевал мой командир звена, капитан Александр Дуплинский, позже дослужившийся до генеральских звезд. Летчик он был хороший, а вот его отношение к техническому составу лучше не комментировать. Так или иначе, а именно такое отношение летного состава к нам, технарям, стало причиной моей конфронтации с отцом, тоже летчиком, пока он не объяснил мне разницу между экипажной и одиночной работой летного состава, а также раскола в начале 90-х партийной организации полка на две самостоятельные ячейки: инженерную и техническую. А весной 91-го летный состав нашей эскадрильи опять отличился, положив начало массовому исходу из партии из-за нежелания платить партийные взносы
Мой отказ от спиртного большинство расценивало притворством, поэтому каждый раз, когда после полетов мы оставались «попить» пива, нет-нет да и норовил кто-нибудь непременно заглянуть на «огонек», чтобы собственными глазами увидеть лейтенанта, неторопливо пьющего молоко или сок. Некоторые даже пробовали содержимое, настолько феерически все это выглядело. В итоге Андреич дал всем слово, что если до конца года меня ни разу никто не заметит в употреблении спиртного, то он прилюдно съест собственную фуражку. Под Новый год свое обещание Андреич сдержал. Нам стоило больших усилий вырвать из его рук изрядно помятый и обкусанный головной убор. Андреич сопротивлялся, то и дело норовил вцепиться зубами в истерзанную ткань и все бубнил под нос, как заведенный: «Как можно вообще не пить-то, не понимаю». Точку в шоу поставил Данила. Со словами «Да, не пьет лейтенант, не пьет!» он зашвырнул фуражку Андреича в кусты.
Не пил точно, а вот пробовать, пробовал, но в очень малых количествах, да и то только дома у Алексея Николаевича. Расслабился лишь в канун Нового 89-го года и чуть не погорел. Как и следовало ожидать, всех молодых лейтенантов отправили на праздники в наряд. Мне достался патруль в ночь с 31 на 1-е. Как водится: инструктаж, напутственные слова (дежурным по части был мой командир эскадрильи), получение оружия и вперед, на улицу, патрулировать вверенную территорию. Как только стемнело, гарнизон ожил. Смех, веселье, взрывы петард, салют, визг девчат. С Андреем, напарником, забежали в общагу, каждый в свою комнату. Следом мой новый сосед входит, радист Валерка, в руках бутылка шампанского. Настоящего, французского. Ну как тут сдержаться, не устоял, пригубил и на улицу.
Минут через десять появляется Андрей. Лицо красное, глаза блестят, но на ногах держится. Старший патруля виду не подает, все ж таки праздник, что с молодых взять. Идем по Бродвею, глазами девчат щупаем, вон какие они нарядные, расфуфыренные. Держим путь к Дому Офицеров, там дискотека в полном разгаре. А нам нельзя, наряд он и есть наряд. Стоим, мнемся на плацу перед входом. Вдруг окрик, поворачиваемся, стоит комендант гарнизона в форме. Шинель расстегнута, рубашка из-под кителя пузырем, шапка набекрень, в правой руке сигарета, левой на руку жены опирается. Начинает морали нам читать, вроде как инструктаж проводит: что можно, что нельзя и все в этом духе. И тут Андрей не выдерживает: «А не будет ли товарищ майор против, если и он курить будет?» Майора клинит, он замолкает и вдруг разражается тирадой, смысл которой один: лейтенанты напились, обнаглели, поэтому с наряда он всех снимает. Картина маслом: мы с открытыми ртами и комендант, уволакиваемый женой. Так и стоим, пока тот не скрывается из виду. Момент не особо приятный, но сделать ничего не можем, да и праздник продолжается. Расходимся по домам, договорившись встретиться утром. В общем, переоделись и на дискотеку, а утром в патруль. Но этим дело не закончилось.
Не пил точно, а вот пробовать, пробовал, но в очень малых количествах, да и то только дома у Алексея Николаевича. Расслабился лишь в канун Нового 89-го года и чуть не погорел. Как и следовало ожидать, всех молодых лейтенантов отправили на праздники в наряд. Мне достался патруль в ночь с 31 на 1-е. Как водится: инструктаж, напутственные слова (дежурным по части был мой командир эскадрильи), получение оружия и вперед, на улицу, патрулировать вверенную территорию. Как только стемнело, гарнизон ожил. Смех, веселье, взрывы петард, салют, визг девчат. С Андреем, напарником, забежали в общагу, каждый в свою комнату. Следом мой новый сосед входит, радист Валерка, в руках бутылка шампанского. Настоящего, французского. Ну как тут сдержаться, не устоял, пригубил и на улицу.
Минут через десять появляется Андрей. Лицо красное, глаза блестят, но на ногах держится. Старший патруля виду не подает, все ж таки праздник, что с молодых взять. Идем по Бродвею, глазами девчат щупаем, вон какие они нарядные, расфуфыренные. Держим путь к Дому Офицеров, там дискотека в полном разгаре. А нам нельзя, наряд он и есть наряд. Стоим, мнемся на плацу перед входом. Вдруг окрик, поворачиваемся, стоит комендант гарнизона в форме. Шинель расстегнута, рубашка из-под кителя пузырем, шапка набекрень, в правой руке сигарета, левой на руку жены опирается. Начинает морали нам читать, вроде как инструктаж проводит: что можно, что нельзя и все в этом духе. И тут Андрей не выдерживает: «А не будет ли товарищ майор против, если и он курить будет?» Майора клинит, он замолкает и вдруг разражается тирадой, смысл которой один: лейтенанты напились, обнаглели, поэтому с наряда он всех снимает. Картина маслом: мы с открытыми ртами и комендант, уволакиваемый женой. Так и стоим, пока тот не скрывается из виду. Момент не особо приятный, но сделать ничего не можем, да и праздник продолжается. Расходимся по домам, договорившись встретиться утром. В общем, переоделись и на дискотеку, а утром в патруль. Но этим дело не закончилось.
После праздников на первом же построении части меня попытались наказать. В моей экзекуции участвовали пятеро: Андреич, Кудрявцев (инженер эскадрильи, неплохой мужик и классный специалист), командир звена, замполит эскадрильи и командир эскадрильи. Начали с объявления строгого выговора. Однако мое категорическое несогласие с постановкой вопроса неожиданно привело к бурному спору между отцами-командирами. Даже сейчас, спустя почти тридцать лет, сквозь годы слышу их голоса. Командир: «За нахождение в патруле в пьяном виде объявляю вам строгий выговор». Мой ответ: «Возражаю, был абсолютно трезвый, а комендант пьяный». Командир: «Твой напарник, Андрей, признался, что был пьян». Мой ответ: «Мне об этом ничего не известно». Замполит: «Не слушайте его, давайте объявим ему строгий выговор!» Командир: «Замполит, помолчи, комендант был действительно пьян, подтверждаю». Замполит: «Настаиваю, давайте объявим ему строгий выговор!» Командир: «Замполит, помолчи». Обращается ко мне: «Почему не обратились ко мне, как к дежурному по части?» Мой ответ: «Во время наряда находился в прямом подчинении старшего патруля, выполнял его команды». Командир: «Логично, но мог бы и подойти». Замполит: «Не слушайте его, давайте объявим ему строгий выговор!» Командир: «Замполит, помолчи». Обращается к инженеру: «Что скажете про техника?» Инженер: «Что говорить, странный он какой-то, все пиво пьют, а он молоко. Андреич из-за него чуть фуражку не съел». Командир на мгновение задумывается, а затем изрекает: «Объявляю вам выговор!» Мой ответ: «Возражаю, был трезвый». Замполит: «Не слушайте его, давайте объявим ему строгий выговор!» Командир: «Замполит, помолчи». Обращается к Дуплинскому: «Что скажете про лейтенанта?» Командир звена: «Что сказать, странный он, вновь прибывшие летчики все за злоупотреблением замечены были, а этот не пьет». Замполит: «Давайте объявим ему строгий выговор!» Командир: «Замполит, помолчи!» Обращается к Андреичу: «А вы что скажете, как непосредственный начальник?» Андреич обескураженно разводит руками: «Что тут сказать, не замечен». И тихо добавляет: «Фуражка» Замполит: «Давайте объявим ему строгий выговор!» Командир делает жест рукой, пресекая споры, а затем, повернувшись ко мне, изрекает: «Лейтенант, объявляю вам замечание!» Мой ответ: «За что? Был трезвый!» Замполит: «Давайте объявим ему строгий выговор!» Командир морщится, как от головной боли: «Надоел ты нам, лейтенант, иди отсюда!» «А что с замечанием?» вопрошаю. «Иди отсюда!»