Ы: Сравнение изящное, но как раз волосы я крашу уже давно.
Б-г: Так это же я беличьим хвостом, мягко. Я всё-таки тебя жалею. Самой, небось, страшно, что кто-нибудь любопытный заглянет к тебе в душу. А там не Тютчев с аршином на берегу Средиземного моря, уже с нашей стороны, нет
Ы: Откуда ты знаешь о Тютчеве? Я ведь только собиралась тебе рассказать
Б-г: Нет, не Тютчев. Там вещи похуже.
Ы: Да, страшно, да боюсь. Заглядывать в чужую душу, не открыв своей, это вообще подлость, один из её самых глухих закоулков.
Б-г: А ты сама к себе в душу часто заглядываешь? В настоящую, невыдуманную?
Ы: А настоящей нет!..
То есть как раз выдуманная она и есть настоящая.
Б-г: На самом деле Б-г: для тебя давно мёртв. Ты пользуешься его стихами, как стихами любого другого поэта. Без ревности. Без желания заглянуть внутрь и в него, и в себя. Потому что давно не актуально. Ты искренне рада, что у него случилась последняя любовь в Калифорнии Ирника. Ты ей симпатизируешь. «Но узна́ю всегда по порыву и быстрой походке8». Ты подставляешь себя в это стихотворение без тени стыда а ведь оно не тебе! И без тени ревности.
Ты его давно не любишь. Он именно для тебя давно именно мёртв.
Перестань лицемерить!
Нет, меня не обманешь. Да и себя ты только делаешь вид, что обманываешь. Ты всё знаешь. Совсем другой человек
Ы: Так и совсем не так! Ты не понимаешь. Но одно не мешает другому. Это одно и то же. Одно только усиливает другое.
Б-г: Да и потомПосле него были и другие. Был и другой, Б-г:, тринадцать лет. Это не мало. Что же о нём ты совсем не вспоминаешь?
Ы: Вспоминаю, как дочь Ы: меня ненавидела, устраивала отцу скандалы.
Б-г: Да, но старалась подражать тебе.
Ы: А жена была спокойна.
Б-г: Даже сочувствовала. Понимала, что в этой дистиллированной воде рыбки не выловишь. В этой дистиллированной душе, устремлённой только к карьере.
Ы: Но не сообщила мне, что Ы: умер. Хотя мой адрес был ей хорошо известен. Ведь Ы: сказал: «Не волнуйтесь, Вам сообщат первой».
Б-г: Тебя тронули его речи про любимого задушевного героя Иванушку-дурачка и сквозная тема исследования «Дурак и шут в бытовой сказке».
Ы: Да, я их приняла за чистую монету. Как и он сам, впрочем. Но главным в нём оказалось потрясающее лицемерие. При большом и изощрённом уме.
Б-г: Смотри, об Б-г: ты только хорошо, а о Б-г:
Ы: Даже сравнивать не собираюсь! Насколько же Ы: был лучше. Не говорю уже талантливей. Да, скажи кому угодно: солидный, умный, уважаемый человек, профессор и Никто, способное на что угодно. В быту чудовище. Но насколько же лучше! Да и чище! Несмотря на видимость.
Б-г: Да, видимость была та ещё. Как говорят в погодном бюро, ограниченная видимость.
Ы: Неприкаянный Ы: и человек с мощным инстинктом самосохранения.
Б-г: Но как тяжело умирал. Тебе не жалко?
Ы <безжалостно>Ы Я забыла его.
Б-г: Да, вот так и полагайся! «Для бедной, легковерной тени9»
Ы: Так что ты тоже не очень-то доверяй молитвам и обещаниям. Да, я забыла его. Он меня всё время одёргивал, сковывал.
Б-г: А про себя восхищался и видел в героинях книг и фильмов тебя.
<Вставная сценка:
Ю. И.: Вы бы сходили в «Юность», там до сих пор ещё идёт этот фильм, американский, отличный про Вас.
Ы: Про меня? Американский?
Ю. И.: Ну да, про Вас. «Женщина французского лейтенанта», по Джону Фаулзу У вас он ещё, в Харькове, не шёл? Там Мэрил Стрип играет Стрип это по-английски, кажется, раздеваться?>
Ы <Б-гу>Ы Да, видел меня в героинях Я разозлилась, я другая: я бы не могла сбежать от человека, жизнь которого только что разрушила. Хотя и хорошо, может быть, что разрушила. Для него хорошо.
Да, видел в героинях Ну и что? Я не могла писать стихи. Да он бы и не хотел. Он хотел, чтобы был только он.
Б-г: Хотел не хотел Что ты там вякала о независимости? А сама каждый раз зависела от того, кого любишь.
Да, видел в героинях Ну и что? Я не могла писать стихи. Да он бы и не хотел. Он хотел, чтобы был только он.
Б-г: Хотел не хотел Что ты там вякала о независимости? А сама каждый раз зависела от того, кого любишь.
Ы: Печально, но это так. Чересчур зависела. И зависала
Я впитывала запах хлеба в Курске, в улочках: Золотая, Сторожевая Пререкалась с Ю. И. Но стихов не писала.
Я двадцать лет стараюсь построить среди котов то ли социализм, то ли коммунизм с человеческим лицом.
Б-г: И как успехи?
Ы: Стараюсь. Но кроме человеческого лица, очень неприглядного даже у кошек, ничего не получается.
Б-г: Да, гуляет, наверное, Б-г: по Елисейским полям, вспоминает тебя, готовится сказать тебе очередную колкость. А ты? Твоя память никого не удерживает и не удержит. Она дырявая.
Ы: Приятно услышать такую суровую правду. И от кого же? Скажи, а как у тебя самого с памятью?
Б-г <пренебрегая вопросом>Б-г А помнишь, как Б-г под конец сказал тебе, что ему нужна другая женщина полевой цветок, продолжение её окна в его окно?
Ы: Как не помнить? Меня это вырубило из жизни лет так на тридцать, не меньше. Потому что Ы: не тот градус широты, долготы и Цельсия.
Б-г: На сорок!
Ы: Я была в панике, в ужасе. Я не представляла во всём космосе, во все времена, во всех уголках и закоулках Вселенной другой равноценный вариант. Всё другое, казалось мне, будет страшным понижением. Я не знаю, почему я не умерла. Хотела ведь.
Но была страшно обессилена. И не только Это ничего не изменило бы. Ну не стало бы меня только и всего. Но полевой цветок остался бы. Хотя это был тот ещё цветочек. Некрасивая, угрюмая, властная, зато какая хозяйка! Вот кто умел организовать быт и покатить его по рельсам. Да и А. М. она любила, конечно. А ему нужен был Дом.
Б-г: Он же предлагал тебе. Предлагал! И письменно, и устно. Но ты не поняла, как это для него важно и ничего не ответила. Нет, ответила! «Сверкают Псы, летит метель10» Он этих псов насмотрелся Их было по горло. А ты не поняла!
Ы: И не могла понять, и иначе не могла! Я его слишком сильно любила для Дома. Дело происходило в Космосе. Я же не Оксана. Пардон, не полевой цветок. Нет, иначе быть не могло. Мне это предложение Ы: казалось такой мелочью, незначительной, даже оскорбительной. Никакими житейскими крючками и зацепками я его никогда не цепляла, хотя возможности такие у меня были, и не раз.
Б-г: Ну вот и потеряла своего Б-г:
Ы: <с новой силой>Ы: Зато всё, что я писала! Всё! Стихотворение, письмо, рассказ, пьесу, коротенькую записку всё его трогало, он никогда не оставался равнодушным. Он всё улавливал с полуслова и всё принимал. Всё. Всегда! До и после «полевого цветка».
И больше так никогда ни с кем не было и не будет. Никогда! Он давал мне возможность БЫТЬ, давал мне полную свободу слова, любого, какого захочешь, за и против него, в какой угодно форме. И никогда, никогда! Ничего! я не только руку, но и голову даю на отсечение, не читал равнодушно, холодными глазами, как посторонний.
И я сорок лет, вот как Моисей водил евреев по пустыне, каждое утро и каждый вечер разговариваю с его автопортретом, который он набросал на восковой дощечке, за секунду, в январе 1980-го. Почти как Державин, который своё последнее слово «Река времён» написал на аспидной доске. Иногда эти глаза, пустые и жестокие в моё отсутствие, когда я прихожу, наполняются И я с ним откровенна. Он больше знает обо мне, чем ты когда-либо будешь знать, изобличая меня. Это единственный человек, портрет, иконка не знаю, кто меня слушает, сочувствует, понимает. И даже отвечает.
Б-г: Но ведь тебе хорошо известно, что ему никогда, ни при какой погоде не пришло бы в голову, ну, не только в голову, но, конечно, прежде всего, в голову, хоть на несколько дней лишить себя удовольствия Тут он себе ни в чём не отказывал и не считался с женщинами.
Ы: Ты ошибаешься, Господи, считался! Он тратил себя, он не брал просто так. Естественно, иногда больше, иногда меньше, но всегда тратил. Он был открытым и спонтанным человеком, несмотря на мрачность и хмурость долгими временами. Многословным, не экономным ни в чём. Вот именно таким: «Пускай он выболтает сдуру»11