Точнее чуть было не подал.
Но тогда я ведь по образованию юрист надо привлечь к ответственности и преподавателей вуза
Тогда и тех, кто составлял учебники
За доведение до самоубийства следовало бы привлечь, прежде всего, и тех, кто давал указания: авторам писать те учебники, учителям и преподавателям учить и преподавать
Правда, я сам себя не убил.
Но ведь было же у меня целое так называемое мировоззрение, да ещё и «вечно живое»!.. и вдруг его нет
(Кстати и не важно, какое собственно кануло мировоззрение.)
Разве это не достаточный для последнего шага повод?!..
Правда, вокруг ни единый «свято верующий» точнее «свято» веровавший не покончил с собой
Но это значит только то, что лишь у меня та вера была действительно свята.
Хотя она была и давно.
Лет двадцать тому назад.
Просто тогда, когда для всех её не стало, мне сделалось стыдно.
За всех.
Что они продолжают жить.
Как хоть бы хны
И мне сделалось весело!..
Я, например, вспомнил, что когда, полтора века тому назад, наш Классик не знал, как сам признавался, хоть какого-то смысла жизни, то, идя на охоту, не брал с собою ружья покуда у него не появилось то усердное и похвальное занятие
Жалобу в суд.
Я писал.
Точнее едва не сел писать!
Но и это был сон.
И грешный
Всё, между прочим, слышалось, как я бормочу всем и обо всех
Всё слышалось, как мне дерзят все
Как они все не видят?..
Мне бы твои заботы!
«Есть вечная Жизнь.
(Пусть даже это, для Земли, и столь громко.)
И есть бесконечное множество отдельных жизней.
(Пусть даже уже и подсчитано сколько.)
И к чему-то это меня призывает
Но будто ни к чему это меня не призывает
Единое состояние.
Я проживаю мою жизнь как именно мою.
Я переношу мою жизнь, словно бы в руках, среди и между другими вокруг жизнями.
(Жадными до моей жизни.)
Это буквально и реально.
И как переношу.
Я проживаю мою жизнь будто вообще единственную.
Как будто до меня никто не жил.
Никогда и нигде.
И как будто после меня никто не будет жить.
Таково моё состояние.
Буквально и реально.
«Погубить жизнь»
Это ещё что! Это просто-напросто жить так, как все или как некоторые вокруг.
«Погибнуть»
Вот! Это значит, понимая всё это, от него отказаться».
3
После нынешнего Нового года после всех праздников, после именно Крещения я резко и просто изменился
Главное просто.
Я и всегда-то, с самого детства и вот уж мне за пятьдесят, не обращал никакого внимания на мой возраст только на мои изменения на изменения меня
Боже, что я!
Да и их-то не было!
Просто, именно просто, я теперь как
Молюсь по утрам теперь не глядя на иконы.
Молюсь, то есть, строго адресно.
Даже без старания к этому.
Адрес нащупываю осязаю в пространстве в Пространстве.
После каждой фразы иногда даже после каждого слова прерываюсь вглядываюсь в Адресат.
Так свободнее.
И правдивее.
Правдивее и я, и Пространство.
Наконец, начинает щекотать в ноздрях и в глазах срывается короткий страдательный стон
На иконы изредка кошусь.
И на пламя свечи.
Изменил, переменил, обновил Правдивее уж сказать: возвратил мою младенческую искренность, мою настоящность.
Начал так абсолютно вдруг: заранее к этому не готовясь.
Ещё сказал, например, себе:
Я не ем соль.
Мол, достаточно её и в других продуктах.
И теперь уж какую неделю.
(Угостить придётся кого так солонка на столе.
Да ко мне никто и не ходит)
Что столь весомо моё слово, я, впрочем, и всегда знал.
Курить и пить бросил давно.
Теперь если бы отчего заплакал так лишь оттого, что так не жил всю жизнь!
Боже мой, а вдруг бы мир изменился!
Мой Боже, мой Боже!
А вдруг бы тогда мир изменился лишь так что меня бы в нём уже и не было
«Мир, в смысле социум, нужен миру.
Миру такому мир такой, значит, и нужен».
Особенно, правда, очевидным стало всегдашнее желание сказать на весь белый свет очевидное.
И опять именно просто.
Особо насущным провозгласить это самое насущное.
Что Мир Невидимый всегда вокруг и везде и рядом
Послушать тут ведь прежде всего не церковность, а реальность:
«Иже везде сый и вся исполняяй»
«да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли».
«видимом же всем и невидимым».
Люди и буднично проговариваются: «Пришло мне в голову»; то есть вот голова, а вот то, что в неё пришло, и значит откуда-то!
Люди и сами изредка спохватываются: на поминках в одном доме в девятый день на столе взорвалось блюдо с винегретом!.. всех обрызгало!.. А это хозяин той квартиры бах кулаком невидимый невидимым из Невидимого Пространства!..
Я же и сам был там: в реанимации выходил из своего тела видел своё тело со стороны, ощущая явно и ясно и буднично, буднично! себя самим собою.
Мама, в девятый свой день ко мне приходила из деревни в город, в квартиру, в комнату, к кровати обмахивала моё лицо, шевелила мои волосы
Без желания и готовности сию минуту сказать всё это и сказать запросто тоскливо ходить по улице, как мучиться невразумительным и вычурным сном: никто вокруг не подымает глаза не полюбуется даже облачком
Зачастую теперь всё смотрю и смотрю в окно
На детей.
На их родителей.
На стариков.
Просто смотрю
Смотрю просто.
Я изменился, потому что некому.
Судя по всему, больше некому так меняться.
«Есть во мне уровни.
Какие-то.
Признания себе.
В чём?
В самом себе!
Так вот.
Самый крайний глубинный уровень.
Наверно, он.
Он мне говорит.
Все мои и теперешние и всегдашние, вспомни-ка!.. заботы, мечты, возмущения есть и были только об одном.
Остаться самим собой.
Самим собой.
Остаться.
Хотя это слово, «остаться», звучит как бы грустно».
Часть четвёртая
1
Она на экран смотрела хотя не смотрела: она смотрела на всё разом пространство, по крайней мере, города.
И не старалась так смотреть, а само по себе так смотрелось
Она в этом пространстве, и глубоком, и доступном, видела этого! этого! этого!..
С этим она целовалась с этим спала с этим ещё как спала!.. с этим просто обнималась
Но со всеми давно или очень давно.
И не то чтобы стыдно и не то чтобы досадно и не то чтобы скучно и не то чтобы забавно
А все они, и этот, и тот, были какие-то не главные.
Были все, да, мелкие.
Впрочем, позвони сейчас хоть кто из них она бы, наверно, полетела к нему!
Махнув на самое важное-то в себе.
Точнее туда, просто туда
Потому что, опять, язык не поворачивается проговорить: «к нему», «он»
Кто он, в самом деле, такой!
Было уже, что она, с подругой на пару, подавала в газету, в «службу знакомств».
Было уже, что с одним ходила на концерт, с другим на стадион Само собой, с обоими и не только с ними двумя в кафе
Потом, конечно, вечер превращался в ночь или «у него» или «у себя»
Было уже и то, что и тот, и этот подолгу не звонили а некоторые вообще никогда потом не позвонили
Было уже и то, что она, сидя перед экраном на диване, поджав ноги, спиной на подушке вдруг плечами, грудью и бёдрами начинала ощущать скольжение по ним ладоней ласково-грубых незнакомо-умелых Но без касания, без прикосновения!..
Тогда она, стиснув зубы, ныла нутром
Громко?.. Может быть
И текли слёзы.
Такие щедрые и такие горячие что их даже становилось жалко
И она валилась лицом в диван.
Ничего не думала.
Но само собой разумелось: эти её бёдра, эта её грудь словно бы растворены во всём пространстве города и всем известны!.. и всем доступны!..
И никому не нужны
Потом долго и трудно засыпала, сама не замечая когда.
Она не рассказывала об этом нытье и об этих слезах даже самой близкой своей подруге.
Но как бы само собой разумелось, что та и без того всё это знает.
Потому что потому что
Они не живут, что называется, по-настоящему, а перемогают, пересиливают какую-то траурную страду.
Подруга прямо и просто говорила словно бы о не видимом, но явном воздухе, что она на ночь пьёт или таблетки, или коньяк.
А она сказала себе.
Нет! Так не может быть.
Ведь она молода и красива.
И квартира. И диплом. И работа.
И вокруг целый город.
Она сказала себе.
Призналась, наконец.
И призналась, что призналась.
Что она ждёт.
Ждёт.
Вот её какое, по сути, состояние.
Вот её какое положение и расположение на диване и во всём городе.
И она, вечерами и ранними ночами, стала, сидя на диване истуканом, смотреть.