И ковать не надо! Иди, я тута сам управлюсь, это дело наше, обозное! А медалю свою ты перецепи на шинель.
После оглашения приказа, когда офицеры разошлись по эскадронам, Розен обратился к Адельбергу:
Аркадий Иванович сказал, что вы знаете обстановку!
Да, представление имею, согласно кивнул Адельберг.
Объясните, что происходит! Присядем, господа!
Адельберг взял чистый лист, перо и нарисовал схему, на которой в верхнем правом углу листа написал «Ласденен», в центре «Лык», а в правом нижнем углу «Августов». Между названиями городов Ласденен и Августов он нарисовал удлинённый овал и написал «10».
От Ласденена и вот сюда, до Августова стоит наша десятая армия генерала Сиверса. Двадцать пятого января германцы начали обходить её фланги, вот здесь на северовостоке и здесь на югозападе. Он нарисовал дуги, окружавшие правый и левый фланги 10-й армии. Окружить пока не удалось, наши стали отходить на запасные позиции, однако положение угрожающее. На северовостоке нам зацепиться не за что, там леса и болота, на юге крепость Осовец, там зацепиться есть за что в тылу крепость Гродно. Сейчас в серьёзном положении оказался двадцатый корпус генерала Булгакова, он в самой середине десятой армии. К югу от него двадцать шестой корпус, и вот здесь на самом южном фланге третий Сибирский стрелковый корпус, а на северовостоке третий армейский корпус генерала Епанчина и Вержболовская группа. Группа дрогнула, и дрогнул третий корпус Епанчина и отходит на восток. Таким образом, двадцатый корпус Булгакова оказывается на острие атаки германцев. Это сведения на вчерашний день, когда я покидал ставку. Думаю, Адельберг закурил, ваш полк высылают на усиление третьего сибирского, вам туда самая кратчайшая дорога. А записки вашим сыновьям, Константин Фёдорович, я постараюсь передать.
Ну вот и хорошо, голубчик, вот и хорошо, поблагодарил Розен, долго смотрел на схему, потом перевёл взгляд на Вяземского. Ну что, господа, надо собираться?
Вяземский кивнул и поднялся из-за стола, поднялся и Адельберг.
Аркадий Иванович, попросил Розен, пришлите ко мне адъютанта!
Когда Вяземский и Адельберг ушли, Розен в ожидании адъютанта Щербакова снова подошёл к окну. Уже смеркалось, погода стояла и без того мрачная, и серый воздух сгущался. Несколько окон в домах напротив осветились, но ещё не отбрасывали светлых пятен на снегу, по улице проходили редкие прохожие.
«Да, думал полковник, как там мои мальчики? Нас, Розенов, осталось всего трое. Он вспомнил похороны жены, в такую же погоду семь лет назад в Симбирске, там стоял полк, и мальчики учились в кадетском корпусе. Им с супругой хотелось внуков, они мечтали: А ведь Константин уже мог бы и жениться, если бы не служба и не война, но кто же ему, поручику, это позволит, ему ещё до срока три года!»
В зале темнело быстро, быстрее, чем на улице. Розен смотрел в окно, и вдруг его внимание привлёк всадник, это был унтерофицер 2-го эскадрона, он его узнал Четвертаков.
«Надо подписать на него представление и отослать в дивизию!»
Четвертаков скакал галопом, изпод копыт летел снег, сам Четвертаков сидел чёртом, прямо, высоко подняв голову, поводья в левой руке, а в правой плётка на отлёте.
Когда Четвертаков подъехал под светившееся окно в доме напротив, Розен увидел, как на его груди блеснула медаль.
В утренних сумерках на запасных путях станции Белосток разгружались 1,2 и 3 эскадроны, медицинское хозяйство и команда связи. Восемь офицеров молча наблюдали за разгрузкой. Розен обратился к фон Мекку и командиру 3-го эскадрона ротмистру Дроку:
Господа, проследите, а мы с подполковником поедем на станцию к военному коменданту, может, пришли какието указания, надеюсь, к чаю вернёмся!
К Розену подошёл Курашвили:
Господин полковник, разрешите, я пока гляну санитарные эшелоны? Возможно, рядом ктонибудь стоит!..
Идите, голубчик, да долго не задерживайтесь, чтобы не отстать ненароком.
Курашвили поклонился, через площадку пустого вагона стоявшего рядом эшелона он перешёл на другую сторону. Порожний эшелон на следующих путях Курашвили преодолел таким же способом железнодорожный узел Белосток был большой, и путей много. На четвёртых или пятых путях стоял санитарный поезд, паровоз подпускал пары, а рядом со вторым от паровоза вагоном Курашвили увидел двух военных чиновников. Он направился к ним, представился, они тоже представились. Это были комендант и главный врач санитарного поезда 1 гродненского крепостного лазарета. Поезд ожидал отправки, они прибыли сюда час назад забрать раненых из 10й армии.
Пекло, коллега! повествовал комендант. В десятойто оттуда везём жмёт германец!
Много обмороженных и с потерей крови, добавил главный врач.
Курашвили слушал, курил, комендант смотрел в сторону паровоза, он ждал отправки, главный врач стоял спиной к вагонам. На подножках курили санитары и раненые. В какойто момент Курашвили увидел, что санитары и раненые зашевелились, стали оглядываться и сторониться, они раздвинулись, и на площадку вагона вышла сестра милосердия. Один санитар спрыгнул и подал ей руку, сестра сошла на землю и решительными шагами стала приближаться. Курашвили смотрел на сестру и не мог пошевелиться, это была
Худощавый комендант увидел её и поджал губы. Крепыш лет пятидесяти, главный врач обернулся и стал чертыхаться:
Принесло на мою голову, ведь не хотел соглашаться! Он бросил папиросу под ноги и стал затаптывать. И не соглашусь!
Сестра милосердия подошла, кивнула всем, взяла главного врача под локоть и отвела на несколько шагов. Комендант тоже бросил папиросу. Курашвили о своей забыл
Комендант, обращаясь к Курашвили, тихо промолвил:
Всем хороша, да только Он не успел договорить, паровоз дал гудок, раздались два свистка и эшелон задрожал. Шептавшиеся сестра и главный врач махнули друг на друга руками, и сестра с недовольным лицом пошла к вагону, откуда с площадки ей уже призывно махали и Курашвили это отчётливо увидел радостно улыбались раненые и санитары. Они протянули ей руки, подхватили, и сестра исчезла в тамбуре.
Главный врач, тыкая пальцем, проходя мимо Курашвили к поезду, в сердцах высказался:
Обещался её матушке, моей сестрице, присматривать, и с неё взяли обещание не своевольничать, так, представляете, рвётся в полковые сёстры, прямо как сноровистая лошадь постромки обрывает, говорит, что вот, мол, разгружается какой-то полк, так она готова прямо в этот полк Приедем в Гродну, спишу от греха подальше!
Когда с разгневанным видом сестра проходила мимо Курашвили, она мельком глянула на него и неожиданно сунула ему в руки какуюто книжицу, но Курашвили о книжице тут же и забыл только что он лицом к лицу столкнулся с Татьяной Ивановной Сиротиной, девочкой, девушкойгимназисткой из соседнего с ним дома, что во дворе доходного дома лесопромышленника Белкина.
Только через секунду Курашвили осознал, что произошло.
Он побежал за Татьяной Ивановной, но поезд уже тронулся, и санитары с подножек удивлённо смотрели на Курашвили и ничего не делали, тогда Курашвили остановился и стал заглядывать в окна, проходившего перед его глазами вагона, но ничего не увидел.
Ошеломлённый Курашвили проводил взглядом санитарный поезд, стало пусто, и он тем же путём вернулся обратно, только эшелона, на котором приехал его полк, уже не было. Он стал осматриваться. Железная дорога проходила к западу от Белостока, а ещё западнее железнодорожных путей простиралось широкое поле с куртинами высоких кустов. Эскадроны успели перейти на это поле, и он увидел авангард своей медицинской части: две повозки с красными крестами на брезентах фуру и двуколку. Надо было идти к ним, но от только что увиденного подкашивались ноги и хотелось сесть гденибудь на пне и всё обдумать. И закурить. Он пощупал на груди шинель, там во внутреннем кармане лежали письма.
«Вот это да! Вот это да!» билось в мозгу.
Это «Вот это да!» возникло в тот момент, когда он остановился перед уходящим санитарным поездом. В сознании всё смешалось: он то видел, как Татьяна Ивановна идёт мимо него к главному врачу, оказавшемуся её дядькой. То он видел, как она переходит через ставший родным Малый Кисловский переулок на противоположную сторону к Никитской улице в Москве. Видел поразному: по Малому Кисловскому он не мог разобрать, во что она была одета и даже что это было зима или лето. Он видел только её лёгкую изящную фигурку, а тут! А тут она шла прямо на него. Тут она была ещё более изящная, совсем близко, в белой, скрёпленной под подбородком головной накидке, длинной, ниспадавшей до локтей; в наброшенном на плечи пальто, под которым белел передник. Она была похожа на монашенку, светлую, с крестиком вышитым красными нитками на груди.
Сесть было негде, не торчал ни один пень. Курашвили остановился и увидел, что рядом с повозками возятся фигуры, одна фигура распрямилась во весь рост и посмотрела в его сторону. Это был Клешня. Теперь, даже если бы пень появился, сесть уже было бы нельзя. Он одёрнул шинель и нащупал чтото в кармане и вспомнил, что это книжка, сунутая ему в руки донельзя рассерженной на своего дядьку сестрой милосердия Татьяной Ивановной Сиротиной. Он её такой ещё не видел, а она его не узнала.