Вопервых, думаю, надо предупредить деревенского ксёндза, пусть уводит население, а вовторых, и нам надо быть готовыми покинуть деревню, ответил за всех Вяземский.
И расстрелять этого суккина сына ровно через три часа, если обстрела не будет! раздражённо пробормотал Розен.
Разрешите? спросил пленный.
Слушаем вас, ответил Вяземский.
Вчера эта батарея уже вела пристрелку, и ваш эскадрон попал под её огонь, один залп, четыре выстрела, я там был
Когда Вяземский переводил, офицеры хранили молчание.
Я, сказал пленный, обычный немец, доброволец германской армии и готов умереть в бою от пули противника, врага, но не от своей, это было бы глупо.
А должен был бы радоваться, прошептал поручик Рейнгардт командиру 3-го эскадрона ротмистру Дроку, что не выдал планов. Сам погиб, но при этом позволил уничтожить тыл противника и целый драгунский полк. Всё же его надо расстрелять, даже если он говорит правду.
Дрок посмотрел на Рейнгардта и ухмыльнулся.
Сашка! крикнул полковник. Вошёл Клешня. Налей ему пунша, дай закуски и выведи отсюда, только недалеко.
Вас сейчас накормят, перевёл пленному Вяземский.
Клешня взял пленного за локоть и вывел в сени, там усадил в самом дальнем углу, налил стакан пунша и пододвинул тарелку с колбасой.
Давай, немчура, подкрепись! сказал он и с другими денщиками стал переносить в светёлку чугунки́.
Офицеры ещё обсуждали слова пленного, но уже посматривали в сторону Клешни, как тот накрывает на стол. Это действие длилось не очень долго, всего лишь несколько минут, но они как заворожённые смотрели, как Клешня расставляет посуду, раскладывает холодные закуски, протирает и кладёт на стол приборы. Когда он выходил за следующим блюдом, офицеры переглядывались и строили восхищённые мины. Клешня поражал всех своими движениями, и никто не мог их разгадать: когда он чтото клал на стол, то впечатление было обратное, что он не кладёт, то есть поднимает, переносит и ставит, а, наоборот, что он скрадывает, и казалось, что вилка, нож или салфетка должны исчезнуть в его шевелящихся пальцах, а они вместо этого оказывались на столе. Как это получалось, никто не понимал. Сашка тоже этого не понимал, он ничего специально не придумывал, но ему нравилось, как танцуют и завораживают его пальцы, осторожно и хитро́, за эту рачью манеру и был прозван «Клешнёй». Старший приказчик у Тестова был очень расстроен и даже рассержен, когда узнал, что Сашка Павлинов подал прошение о поступлении в армию охотникомдобровольцем.
Ну что, господа, с праздником! провозгласил полковник Розен, когда стол был накрыт. Отец Илларион, начинайте.
Отец Илларион прочитал молитву, и офицеры приступили к обеду.
Что вы думаете обо всём этом, Аркадий Иванович? спросил Розен.
Я думаю, что от каждого свинства надо бы научиться оторвать свой кусок ветчины, это, Константин Фёдорович, такая восточная мудрость.
Не темните, Аркадий Иванович.
Да я и не темню, ваше сиятельство, промолвил Вяземский. Конечно, этот студент заслужил расстрела за такое предательство, однако война, ваше сиятельство, как мы уже поняли, далеко потеряла оттенок рыцарства, с которым мы начинали в августе под Гумбинненом, это уже другая война. Вспомните, как пулемёты выкашивают кавалерию, как на сенокосе сотнями.
Розен стал печально кивать.
Разве белый генерал мог такое предположить? продолжал Вяземский.
Да Михал Дмитрич хотя он был светлая голова, думаю, он быстро расставил бы всё на свои места.
Согласен, поэтому генерала Скобелева так все и ценили, не за одну только храбрость Вяземский был вынужден прерваться, потому что вошёл адъютант.
Прошу! обратился к нему Розен. Мы уже обедаем. У вас новости?
Мимо совершает променад рота пластуно́в, просятся рядом на ночлег, не будет ли каких распоряжений, господин полковник?
Вяземский вскинул глаза и произнёс:
Это очень кстати, Константин Фёдорович!
Розен посмотрел на Вяземского.
Это очень кстати, Константин Фёдорович! повторил Вяземский.
Да, да, конечно, пусть у нас переночуют, а заодно и накормить
Слушаю, господин полковник, разрешите исполнять? спросил Щербаков.
Исполняйте, голубчик. Розен махнул рукой и посмотрел на Вяземского, у того светилось лицо. Однако вы чтото задумали, батенька, нука поясните!
Деревенский ксёндз отказался выводить односельчан вместе с полком в голое поле.
Не! Мы пуйджéмы до лясу, сказал он, обращаясь к Розену. Там кажда роджи́на мáе стодоле и там ест мéйсце для быдла, пан полковник.
Как знаете, господин ксёндз, землянки в лесу это хорошо, тем более у каждой семьи, но тяжёлая артиллерия даёт большой разлёт, снаряды могут попасть в лес, это опасно, сказал Вяземский.
Ксёндз подумал и ответил:
Трафи, не трафи, то тылько бог вье, а ежели быдло змарзнье, то бенджье бардзо зле.
Ну, как знаете! «Повезёт, не повезёт», повторил он слова ксёндза. Вам нужна помощь?
Помоц потшебна. Гды ващи жолнеже зачнон алярмовачь, нех одразу будзон хлопув, а юж далей я сам с тым порадзэ. Война вшистких нас научила ще зберачь в крутким часе.
Что в итоге? спросил Розен.
Надо, чтобы наши солдаты поднимали по тревоге сельских жителей, там, где стоят, довёл смысл сказанного Вяземский и спросил: Объявлять тревогу?
Объявляйте! И пригласите отца Иллариона.
Отец Илларион отказался уходить с полком и настоял на том, что он останется в селе с незахороненными погибшими во вчерашнем бою. Ни на какие уговоры он не поддался и наотрез отказался от охраны.
Кого охранять, ваше сиятельство?
Розен был ответом батюшки очень раздосадован, но и рисковать полком не мог.
Сашка Клешня приторачивал к седлу тяжеленное хозяйство два огромных казачьих вьюка, шитых из воловьей кожи, в них помещался стол полковника. К другому седлу уже приторочены ещё два вьюка с гардеробом полковника. Был ещё третий то́рок с такими же вьюками, в них находился пищевой припас полковника и его винный запас. Первая и третья пара вьюков самая ценная, и в случае утраты Сашка мог пострадать. Сыромятные торока толстые, грубые, пальцы у Сашки тонкие, нежные, и он еле справлялся. Пальцам было холодно и невмоготу, не по силам, однако помощи ждать было не от кого, и он терпел. Команду собираться по тревоге полковник отдал ещё во время обеда полку выдвинуться в ночь, и дано на это было полчаса. Через час полк должен был находиться в версте от деревни.
Сашка вязал узлы, терпел боль, но успевал и оглянуться, и каждый раз, когда оглядывался, видел, что по главной длинной улице Могилевицы движутся в противоположные стороны два потока: один поток верхом драгуны, и они двигались на северовосток; а другой пешком на югозапад, ведя на верёвках «быдло». «Быдло» вели «хло́пи» с «роджи́нами»: на подворьях польских крестьян было много крупного и мелкого скота. Только что вывез своё хозяйство соседствовавший с избой полковника Розена крепкий крестьянин Петша. Он одного за другим вывел трёх коней, двух волов, бычка, шесть бурёнок и около десятка овец. Птицу Петша оставил. Петше помогала его «жо́на» Мары́ся и старшая «цу́рка» Бáрбара Варварушка, как на русский манер переименовал её Сашка. Они несколько раз уже успели переглянуться через невысокий тын, один раз Сашка даже подмигнул, а Варварушка не отвернулась. Осталось угоститься на двоих семечками и завести разговор.
«Эх, твою мать, с досадой думал Сашка, толькотолько переглядки начались, и вот тебе тревога, и до семечек не дошло!»
Ветер отогнал в сторону тучи, и над широким заснеженным полем повисла яркая луна.
«Будто электричество на Невском!» подумал Вяземский.
«Аки факел на столбу!» поглядывал на луну Четвертаков.
Не заблудитесь, Четвертаков? обратился Вяземский.
Как же, ваше высокоблагородие, скажете тоже. Коли я заблужусь, так мне в тайгу, домойто, и вертаться будет заказано, Хозяин уважать не станет.
А то, что днём там были, ничего?
А мне всё едино, што день, што ночь, вона как луна вся вы́зверилась на небе!
Ровно под луной чернело село, а с северозапада острым углом в деревню упирался непроглядный лес.
Рысью маарш! скомандовал Вяземский, тронул повод, и его чистокровная пошла по наезженной санями дороге между полей.
«Экий он всётаки! глядя в спину Вяземскому, думал Четвертаков. Десятиаршинный, недаром из кавалеров!» Слово кавалергард ему не давалось. Кешка видел таких на цирковых афишах в Иркутске и в Москве, только сам в цирк не попал, однако после увиденного и не надо было, а то вдруг там хуже?
Через сорок минут Вяземский первым выехал на большую, залитую лунным светом поляну, куда вчера стреляла германская артиллерия, и подозвал командира роты пластунов.