Мальчишки подвели Красотку к коновязи, ловко сняли оголовье и отдали в руки эскадронному седельнику, молчаливому драгуну, которого в эскадроне не звали по имени, потому что он на имя не откликался, и накинули верёвочный недоуздок.
Из кузницы вышел хозяин, большой мужчина в сапогах, штанах, кожаном переднике на голое тело и кожаных наручах, и обратился к Иннокентию:
Ну что, жолнеж, охромела твоя коняка?
Иннокентий исподлобья глянул на жидовина и стал крутить самокрутку: «А чё ему скажешь, ну охромела!»
Рыжий хозяин кузницы, сам кузнец, с клещами в руках встал к Красотке задом, задрал у себя между ногами левую заднюю ногу лошади, клещами оторвал подкову и бросил в ящик, дальше Иннокентий смотреть не стал, видно, что кузнец дельный. Вставший рядом Семён Евтеич подождал, пока кузнец сорвёт все четыре подковы и бросит в ящик, поднял ящик, уже наполовину заполненный старыми подковами, кивнул Иннокентию, и они зашли в кузню.
Сымай свою шинелишку, запаришься, и, ежли желание есть, можешь молотком постучать.
Иннокентий скинул шинель, оглядел стены, увешанные дугами, хомутами и другим чем, кузня была ещё и шорницкой, видать, жидовин был на все руки мастер, даром, что не цы́ган, нашёл свободный колышек и стал прилаживать шинель и отряхивать её, забрызганную снизу грязным снегом.
Да ты и рубаху сымай! сказал Семён Евтеевич и высыпал подковы из ящика в горн. Не боись, никто тута твою медалю не сопрёт!
А и сопрёт парировал Кешка.
Ай не жалко?
Ладно брехать, давай чего робить?
Чего робить, говоришь? Да ты сначала к молоточку примерься!
Кешка стал осматриваться в полутёмном помещении и невольно принюхиваться:
Ох и дух тута у тебя
Не у меня, у Сруля́!
Как? удивился Кешка.
Так! Сашка по-нашему будет! А што дух?
Хороший дух, окалина да уголёк, как дома
А ты кузнец, што ль?
Не, но жил недалече от кузни
А из дома чё пишут?
Дык вознамерился ответить Кешка.
Ладно, чё пишут, то пишут, главно дело, штоб писали! Штоб было кому!
Кому есть! Да тольки до меня письму идти боле месяца, не шибкот пораспишешься!
Даа! врастяжку промолвил Семён Евтеевич. Дома ныньче справно. Снег кругом, чисто, любодорого поглядеть, весь народ на извозе. Он передал ручку мехов стоявшему рядом старшему сыну хозяина кузни и огладил его рыжие, как у отца, лохматые волосы. Работы, сколь не хочу Деньжищу за зиму можно наковать и на бурёнку хватит, тока ба́йдыки не бей Выбрал, што ль, молоток? Семён Евтеевич подхватил щипцами из малого горна наполовину красную, а на конце уже белую железную полосу и устроил её на наковальне: Готов?
Он стал тюкать по полосе маленьким молоточком, и Кешка бухал туда большим молотком: белый конец полосы краснел и под ударами Кешкиного молотка плющился. Били минуту, пока полоса не остыла. В какойто момент в кузню вошёл седельник, молча бросил исправленное оголовье и так же молча вышел. Кешка и Семён Евтеевич переглянулись. Когда полоса под ударами остыла, и Семён Евтеевич положил её в горн, Кешка кивнул в ту сторону, откуда пришёл и куда ушёл седельник.
Из дому ничё хорошего. Семён Евтеевич положил молоток, забрал ручку мехов у мальчишки и стал быстро нагнетать жар. Баба у него с катушек съехала вроде. С братом евоным, бобылём, снюхалась, и совсем писем не стало, и земляков ни одного, штоб новостямито переслаться.
А он с откудова?
Откудато с севера, из рыбных мест Архангельск, што ли Семён Евтеевич передал ручку мехов жидёнку, взял из высокой кадушки длинную то ли кочергу, то ли ложку и стал тыкать ею в другой горн, побольше.
Ты как чертей тута варишь, сказал Кешка.
А и варю, а можа, и жарю, на кузне, хехе, как без чертей? ухмыльнулся Семён Евтеевич на Кешку и подмигнул сынишке хозяина кузницы.
Тьфу на тебя, свят, свят. Кешка перекрестился.
Чёта ты рано крестишься, чай не обедня, или сильно набожный?
А как тута не быть набожным, коли кругом поляки да жиды?
Поляки, как и мы, хрестьяне, а жиды, чем тебе жиды не угодили? Слышишь, как твоя Красотка копытом бьёт, кто сработал, не жид ли?
А они
А што они?
Христа нашего убили! Так отец Василий сказывал!
Первонаперво они убили своего Исуса Ёсича, он был такой же жид, как и они, как Сашкакузнец, по-ихнему Сруль и тока потом, када Христос вознёсся, он и стал нашим, а так он как есть Царь Иудейский, иль ты на Святом распятьи букв не разобрал? Грамотей же твой отец Василий!
Христа нашего убили! Так отец Василий сказывал!
Первонаперво они убили своего Исуса Ёсича, он был такой же жид, как и они, как Сашкакузнец, по-ихнему Сруль и тока потом, када Христос вознёсся, он и стал нашим, а так он как есть Царь Иудейский, иль ты на Святом распятьи букв не разобрал? Грамотей же твой отец Василий!
Кешка готов был обидеться:
Грешно говоришь, да ишо в святой праздник!
Ладно, святые те, кто на кресте, а нам с тобой ишо знаешь, скока каши пополам с грехом хлебать придётся? Семён Евтеевич снова отдал ручку мальчишке и ухватил клещами раскалившуюся полосу.
Адъютант Щербаков подал командиру полка полковнику Розену телеграмму, Розен прочитал и обратился к адъютанту:
Николай Николаевич, разошлите вестовых, чтобы всех офицеров не мешкая сюда, через час нам должны подать эшелоны.
Щербаков удивился, козырнул и повернулся к двери.
Вяземского в первую очередь! вдогонку ему сказал Розен, и адъютант вышел.
«Черт побери, что же это делается? думал полковник. Толькотолько стало прибывать пополнение, ещё не обмундировано и не хватает карабинов, и так далее, и так далее, и так далее» Он оставил телеграмму на столе и стал ходить по большой светлой зале, которая в мирное время была офицерским собранием 2й полевой артиллерийской бригады Варшавского округа. Он подошёл к ростовому портрету императора, постоял и пошёл к окну, в голове всплыла песня, и он стал напевать вполголоса:
Из страны, страны далёкой,
С Волгиматушки широкой
Ради сладкого труда,
Ради вольности высокой,
Собралися мы сюда
«Сюда! Ради сладкого труда!» повторял он слова из песни и смотрел в окно. Второй этаж офицерского собрания, под которым проходила главная улица БялаПодляски, вызывал ощущение большой высоты, и только дымящие кирпичные трубы на крышах стоявших напротив низких одно двухэтажных домов мешали представить ему, что он стоит на самом высоком месте Венца и смотрит на замёрзшую Волгу, а у него за спиной его молодая жена помогает кормилице приладить к груди их первенца Костика. Розену охота повернуться, но нельзя, не жена кормит, а Татьяна Игнатьевна бы и рада, да молока не случилось, а Костик орёт благим матом, и никак ему невдомёк, что всегото надо ухватить губками сосок, и кормилица ему тычет, а он только берёт на горло и морщится.
«Собралися мы сюда ради сладкого труда Розен щёлкнул крышкой часов, прошло уже десять минут. Что же это нет никого? Он тряхнул головой. А-а-а! Надо воспользоваться, хотел же письма написать и быстрыми шагами пошёл к столу. Если не успею, то хоть начну!»
Вяземский вышел из конторки почтового служащего в вокзале БялаПодляски и направился в буфетную. Было три часа пополудни, всё, что он запланировал на сегодня сделано, можно закусить и идти на квартиру. Можно идти вообще куда хочешь, но куда тут идти, в этом маленьком польском городишке? За последние дни он устал, и оставалось одно направление на квартиру.
У буфетной стойки закусывали бутербродами несколько прилично одетых пассажиров, только что сошедших с поезда из Барановичей. Вяземский мельком глянул и пошёл к свободному столу в углу. Официант поклонился из двери рядом с буфетной стойкой, мол, сейчас он подойдёт.
За соседним столом сидел капитанпограничник, перед ним стояла ваза с фруктами, рюмка и коньяк.
«Пограничник, странно, что он тут делает? возникла мысль и уступила место другой: Всё же придётся создавать учебную команду!» Эта мысль прочно держалась в голове уже которые сутки. Вяземский с командирами других эскадронов принимал пополнение, приходившее малыми партиями из маршевых эскадронов полку отчисляли по нескольку человек, даже не десятков, а полк должен был принять почти триста новобранцев. Новички никуда не годились, были приличного здоровья, но часто неграмотные и не прошедшие после призыва никакой подготовки, не только кавалерийской или стрелковой, но даже и строевой. И все кто откуда: Ярославль, Псков, Новгород Великий, Тверь
«Надо Розену предложить рокировку» подумал Вяземский, и в этот момент официант положил на стол меню, в котором было указано шесть или семь блюд.
Голубчик, обратился он к официанту, сделайте, как вчера.
Официант поклонился и ушёл.
«Что тут выбирать из шести блюд?..» успел подумать Вяземский и почувствовал, что капитанпограничник за соседним столом смотрит на него. Вяземский глянул, капитан поклонился, Вяземский тоже.