Велела было она ему убрать со стула свой свитер, лежавший подушкой, и тотчас же возмущённо махнула рукой: садись, мол, прямо на него.
Говорила она то голосом словно бы слегка простуженным и прижимала ко рту пальцы, то вдруг голоском звонким, будто бы что-то весёлое вспомнившим
Она сейчас всё держала в сердце, как искренне были удивлены его глаза, едва он переступил порог, когда они увидели её новую откровенную блузу....
В ту минуту он, кажется, даже насмешливо мычал, целуя её в губы притом целуя подряд дважды.
И когда он раздевался, она застыла на месте, сцепив пальцы у груди, будто снимание им с себя куртки было неким трюком иллюзиониста.
Она сейчас, на кухне, обнадёженно догадывалась, что на всю её болтовню он молчит, скорее всего, от известной уверенности и, может быть, даже от настоящего, иного устройства, мужского покоя.
Когда она уже собрала на стол, он сразу не сел, а пошёл в комнату что-то глянуть по телевизору и она, с нетерпеливой и мокрой поварёшкой, тоже пошла за ним в комнату к тому чему-то.
Наконец сели.
Она, как всегда, скороговоркой указала ему, в каком порядке и чего есть.
Пока он ел, она просто сидела и переводила напряжённо глаза, следя за его движениями, будто бы он брал в руку не вилку и не ложку, а ту или другую шахматную фигуру.
Сидела она за столом не напротив его, а сбоку чтобы он, среди ужина, смог, как обычно, протянуть к ней руку и тыльной стороной пальцев провести по её щеке
Отвечала бегло, на его краткие призывы, что сама уже ела хотя, как пришла, всего лишь чего-то пожевала.
Руки её лежали скованно на коленях. Она боялась, что, вольные, они будут сумасбродно витать над столом.
Ешь рыбу! Ты хочешь рыбы?
Ответила, однако, мгновенно, схватив мобильник, на звонок
Поздоровалась. Послушала. Посмеялась. Передала привет. Сказала, что нет, вино не пьём. Сказала, что привет сию минуту уже передаёт. Послушала. Посмеялась. Попросила сбивчиво извинения. Простилась.
Доложила же ему сходу со смехом, что звонила ей подруга ну, та самая-то и, дескать, сказала сначала, что выиграла где-то как-то миллион, а потом пьяненьким уже, мол, голоском, напомнила, что ведь сегодня первое апреля
Добавила теперь ещё, что у подруги, когда та сейчас звонила, был её новый ухажёр что она его, ухажёра этого, однажды видела что он вообще-то женатый, но хороший человек
Сказала заключительно и радостно, что у подруги, значит, в последнее время всё нормально.
Ешь апельсин! Ты будешь апельсин?
И щёки её, после такого звонка, окрасились изнутри личным бархатным цветом.
Она вдруг требовательно погрустнела.
Она сказала сказала наконец загадочно, что, хотя и ждала его, но не стала пылесосить ковры: и так, мол, она после работы немножко устала.
Она знала, что он прочтёт понятливо: побереглась для чего-то
И увидела, что он, и правда, сдвинул брови.
Пошли в комнату в комнату
Тут суетливо указала она, что пора бы, может быть, убрать вот новогоднюю ёлку такую-то, как вспомнишь, для неё весёлую и, хотя и пластмассовую, нарядную. И веселым, не забыть, был этот наряд в четыре руки.
Но не поторопила, не заторопила убирать ёлку её сию же минуту
Словно бы любимая мелодия, пока откуда-то слабо слышная, вдруг прорвалась и зазвенела наконец на всю квартиру.
Она вместо всяких ёлок и вместо всего другого на свете вдруг посмотрела на него широко раскрытыми и почти в ужасе глазами будто он только что сейчас был каким-то образом невидимым и вот сию минуту, словно бы ангел, сделался реальным и видимым!..
А через минуту она через одну-две минуты она уже восторженно и умилённо понимала понимала понимала, почему он сегодня был особенно молчалив. Говорили зато теперь запальчиво его руки, его ладони, его пальцы!.. его руки, его ладони, его пальцы!..
Потом, как и лежали, смотрели сколько-то равнодушный телевизор. (Звук она ловко выключила пультом, когда чуть попятились к дивану.)
Она явно безотносительно к экрану засмеялась укромно-лукаво: мол, хотела бы выпить для сна молока, но вот почему-то лень вставать, идти на кухню, молоко разогревать.
Смеялась ещё уже не объясняя причины ни ему, ни себе.
Оправдалась, мол, ей жарко, ей душно.
И нарочно немного успокоилась, чтобы дать ему понять, что она уже, да, успокоилась.
Спрашивать стала его обо всём подряд.
И разговорила его до того, что он, кроме прочего, сказал ей, мол, утром от неё вынужден будет зайти к себе домой; захватить какие-то, что ли, бумаги.
И разговорила его до того, что он, кроме прочего, сказал ей, мол, утром от неё вынужден будет зайти к себе домой; захватить какие-то, что ли, бумаги.
Она, конечно, иронично ему посочувствовала.
И она после долгой паузы решительно, наконец, сказала, что в будущие выходные поедет к сыну, потому что у внука как раз накануне, в четверг, будет день рождения
Помолчала
Пять уже лет! Скоро в школу
Помолчала
Она, говоря всё это, понимала-таки, что и он понимает, как ей интересно знать очень интересно ей знать: звонит ли ему его дочка или она, умница-студентка, следует обидам своей мудрой матери
Но тут же она забоялась, что, пожалуй, лишка и неуместно сейчас волнуется.
И так, словно бы в воздухе растворено, понятно всё понятно.
Она знает, что он знает, что она всё-таки думает, не может не думать, так не бывает, о своём бывшем
И она знает, что он знает, что она ещё думает и о его бывшей
Вспыхнула она, однако, от страха: вдруг он, даже в темноте и даже в этой тёплой темноте, слышит её мысли!
Хотя он уже спал.
Он, с его-то характером, такой гордый, даже ранимо-гордый.
Ей ли не знать.
Бывали ведь иногда парой в гостях: у её подруг, у его друзей.
Такие ли, по поводу его норова и его принципов, случались ситуации!
(Можно, пожалуй, вообразить атмосферу в бывшей его семье
Да и каково было ей кого обманывали обманывали)
Но дышалось ей глубоко!
Было ей так как бывает, когда действительно больше уже ничего не надо!
Абсолютно не было сейчас в её жизни причины беспокойно не спать.
Всем своим телом, всем своим голым телом она вот ещё как странно! вдруг ощутила вокруг себя весь целиком ночной огромный город
И тут же, в ответ на это окружение, почувствовала, что сейчас в этот вечер и в эту ночь весь город ей чужой, зачем он ей, весь город ей чужой
И вдруг она вдруг она, при свете немого телевизора, вскинула над головой свои голые руки!.. и стала голыми руками танцевать! плясать!.. танцевать! плясать!..
И ещё!
И ещё
Никакого другого мгновения не было.
Она спала.
Когда в глубокой непонятной темноте он медленно отвернул с себя горячее одеяло сел и нащупал, еле слышно, голыми ногами тапки когда он, опахнув её лицо невидимым движением, встал и мягко пошёл, всё-таки выставив вперёд в уютной темноте руку когда он едва включил, чтобы, наверно, попить, на кухне свет она уже стояла за его спиной:
Ты чего?
Утром она долго, как всегда, собиралась на работу и, на его совет посмотреть на часы, ответила ответила, теперешним утром, интимно-радостно, что она как раз и любит долго собираться.
Когда он, уже одетый и пока ещё в домашних тапках, отвязал верёвку от батареи, взял за макушку пластмассовую и всю густо увешенную и пёстро увитую ёлку, она была ему по пояс, и вынес её, будто некое живое существо, на балкон она молча собрала с пола упавшие несколько шариков словно бы жалея, что сама же велела ёлку убрать будто, в самом деле, ёлка в чём-то виновата
Не нужно было давно третий уже год ей требовать, чтоб он проводил её до остановки, дождался номера её автобуса и проследил, как она войдёт и благополучно ли там сядет, или будет вынуждена ехать стоя.
Часть вторая
Мужчина
И он шёл, сейчас утром, и шёл.
Шёл по ледяным узким, среди грязного рыхлого мартовского снега, тропинкам.
Не ехал на троллейбусе три бы остановки, а двигался, как всегда, не очень-то тут и далеко, через частный сектор напрямую.
В одном месте, на пустыре, тропинка была длинная прямая, немного в гору и особенно узкая.
На самой середине, на открытом тут месте, он даже слегка качнулся
А это фигура, того же примерно возраста, впереди оказалась ему навстречу.
На этой-то узенькой и зыбкой тропиночке
Разойтись разумеется, разумеется было попросту невозможно.
Они сближались
Осмысленно он остановился!
Между ними, пешеходами, когда было ещё шагов достаточно он строго глянул, примеряясь, вправо и влево и широко шагнул в сторону: в мокрый снег
Встал, утонув, оказалось, немного обеими ногами.
Только сейчас вспомнил, что на нём ведь уже не зимние сапожки, а обычные ботинки.
Смотрел он задумчиво в сторону.
Встречный, наконец-то, миновал.
Он тоже ступал неуверенно и был, кажется, тоже в чёрной кепке.
Невозможно невозможно для него было допустить, чтобы они, два человека, на этой тропинке вплотную сблизились!