Мелькали вот всё перед ним те загорелые лица и плечи дочь старшая тётки Шуры и внук тётки Шуры.
Прибежали, значит, с огорода.
Он бы мог их обоих запросто расшвырять. Но, под их толчками как бы детскими, он податливо вышел сам.
И оба они немного изменились: стали, что ли, строже.
Не надо, не надо было её
Ну её, её
Но тогда тогда понималось другое.
А ничего не понималось.
Просто всё завязывалось, получалось и было само собой.
Как же на неё, на самую красивую и в классе и в деревне, было не заглядеться!.. как же было за нею по дороге из школы и вечерами не бегать!.. как было из-за неё, из-за такой весёлой и балованной, не драться с другими одноклассниками!.. как было её не затаскивать в заветный сенной сарай!.. и, уходя потом в армию, не наказать ей строго его ждать как затем сходу не жениться на ней, только на ней!..
И как же её жену, родную жену было не упрекать и не ругать, а потом и не бить, когда она стала с работы, с фабрики, с «махорки», приходить выпивши?.. как не протрезветь небывало, когда она, как он выследил у проходной, вечером с кем-то целовалась, притом с тем настоящим, женским, смехом?.. как тут же не выпить из горла, будто воду, бутылку?.. и как было не лететь, махая кулаками и ногами, и не лететь, и не лететь?..
Так, выходит, всё на белом свете устроено.
Он её не мог не бить она от его ударов не могла не умереть.
Она ему изменяла она не могла ему не изменять, да и что за измена «просто так»: ведь вокруг столько и других симпатичных мужиков.
Она не могла не пить ведь чуть не все знакомые и подруги выпивают и даже по-настоящему пьют.
Она не могла не смотреть на всех мужчин смело она ведь красивая, и потому имеет право решать!
Она не могла вообще никогда с самого, может, детства не делать мальчишкам глазки ведь она чувствовала на себе их избирательные взгляды
Но раз так всё устроено, то как, вот бы узнать, об этом обо всём понимает теперь она?
Правда, её на свете нет
Но всё-таки, всё-таки как-то же она теперь понимает!
Мать её, старуха, была в молодости с нею две капли воды: такая же красавица!
Даже, по тем небогатым послевоенным временам, ещё, пожалуй, краше. Ведь в те годы и нарядиться не во что было а подруги ссорились меж собой, которой из них идти с ней на гулянке под ручку а парни дрались из-за неё: этот на неё смотрит не сводя глаз, тот почему-то ещё и улыбается
А теперь она «худая».
Не простила его. Отнял у неё дочь, родную дочь, красавицу дочку, младшую весёлую
Сколько бы ему ни дали, да хоть бы его вовсе стёрли с лица земли какое ещё тут прощение!
Старуха не простила никого не простила: ни мужа не простила, который хоть и работал плотником и детей кормил а чего вот ему не хватало, зачем так однажды выпил, что во сне задохнулся?
Правда, потом говорили какие-то, что ли, врачи, дескать, не надо было его, пьяного, хоть и надоел во хмелю укладывать спать на спину
И не простила как бы вообще ничего.
Вот она умирает больной развалиной а дочка, небось, ушла в расцвете лет, да ещё и навеселе вот она валяется, всем в тягость, а этот отсидел своё и теперь шагает молод и здоров: недаром его хорошенько разглядела
Она она и мучается больше всего потому, что никак не можется ей помереть.
А этот что-то же этакое бойкое взял в голову: иначе бы не пришёл.
Только лишь это и о дочке, и о нём, кому и звания нет, и о самой себе она поняла.
А он, получается, не только остался жив, не только будет и дальше жить но превозмог и даже превзошёл что-то обычное в обычной жизни!
Вот она и вся тут, старуха.
Никого не простила и ничто не простила.
И в самом деле худо
Прости и уходи.
Ты, старуха.
Прости его и умри. Прости сначала его, а потом можешь и умирать. Прости прежде всего хотя бы его, кто приходил за прощением, и после этого более или менее спокойно уйдёшь.
Ты, освободившийся. Вот уж теперь подлинно освободившийся.
Да, уходи.
Прости её и уходи. Сначала прости старуху, которая ещё не умеет прощать, и просто уйди из этих краёв прочь.
Да и давным-давно раньше и тогда тоже надо было сделать тебе так же: простить свою жену и уйти от неё.
Простить и уйти.
Или но это даётся изредка кому! и вовсе уйти.
От себя.
Который не умеет прощать совершенно.
И остаться с той, с нею.
С такой, какая уж есть.
Ярославль, 25 мая 2018
Добро
1
К Надежде Карповне сейчас нельзя «на уколах пожить» у неё вторую неделю «живёт на уколах» Таисья из Рылова. Как только она и умудрилась поспеть раньше других старушек, желающих подлечиться? Даром, что восьмой десяток: приковыляла «на трёх ногах» с палкой. Будет она жить у Надежды Карповны посчитай и ещё три недели, раз ей прописано тридцать уколов. Вот уж после неё.
Днём Надежда Карповна на работе в поселковой больнице, где она фельдшером; Лукьяновне, матери её, некогда лясы точить она всё по хозяйству: то у печки, то в огороде, то на дворе и Таисья скучает одна. От телевизора у неё «в глазах рябит», вязанье, как на грех, забыла второпях дома, и целыми днями скрипит она диваном, где её постелили, то приляжет, то сядет; слушает радио да листает журналы «Здоровье». Лукьяновна лишь мельком заглянет к ней в переднюю комнату. «Ну, каково?» спросит. «да вот лежу» ответит Таисья. Или: «Да вот сижу», и затрясёт плечами, прикроет ладошкой беззубый рот посмеётся от стыда за своё безделие. В обед, правда, и Лукьяновна, набегавшись, любит в блюдце подуть на пару с приживалкой; благо та, натерпевшись молчком, тараторит без умолку только слушай да кивай. С полчаса так посидят они И опять одна в огород, другая на диван. И только к вечеру, ожидая в обычное время Надежду, садятся за стол по-настоящему, с самоваром.
Таисья большетелая, грузная, с толстым, пористым, будто иголкой исколотым носом сидит у переборки, чтобы не мешать лёгкой на ногу хозяйке бегать на кухню, и теперь уж она старается молчать: это в благодарность за чай и ещё больше потому, что Лукьяновна ведёт речь о дочери, о Надежде.
Она, случай что, ой какая своевольная! Никому не под шапочку. Уж чтобы всё было по ней. Шабаш! Вкрадчиво и торопливо, опасаясь скорого прихода дочери, доносит Лукьяновна, шевеля клочковатыми бровями, которые у неё двигаются, как у собаки, вслед за взглядом маленьких глазок. Слушай что. Помню на Владика пришлют благодарную грамоту из армии, мол, службу несёт с примером. А Надежда грамоту как швырнёт на стол: «Разве можно худо служить!» Вот ведь какая крутая! Шабаш! Скажет: «А кто, мол, худо служит, так на него за это чего же присылают?»
Владик-то теперь на продлённой? перебила Таисья, давая понять, что она, уважая Надежду, всё знает о ней и о её сыне.
На сверхсрочной, подтвердила Лукьяновна, а сама хитро повела собачьими бровями. А грамоты во-от они у меня где-е
Она, не вставая от стола, выдвинула ящик буфета и достала коробку из-под конфет, показала пачку перегнутых надвое бумаг, стянутых крест-накрест резинкой.
Я вот помню, с какого Владик году, да забыла, опять уважительно вставила Таисья.
Вдруг скрипнула, распахнулась дверь крыльца, туго застучало по ступенькам: это вмиг смекнули собеседницы Надежда заводит велосипед на крыльцо приехала! И Лукьяновна живо коробку в ящик
Вот так больные! резвый голос с порога.
Лукьяновна, сидя к вошедшей спиною, в нарочитом страхе подмигнула, прося Таисью молчать, а та засмеялась затрясла плечами, закрыв ладонями лицо и выставив пористый нос.
Надежды сняла платок, тряхнула опавшими русыми волосами, глянулась в зеркало, машинально повесив платок на угол его, и повернулась к столу. По улыбке, осенившей круглое быстроглазое лицо, было видно: догадалась, что говорили о ней.
О чём заседание в верхах? спросила она с безобидной строгостью.
Лукьяновна, как бы спасаясь, тотчас побежала на кухню принести дочери ужин, а заодно и поставить, как заведено, кипятить шприцы. А Таисья улыбнулась испуганно:
Сегодня, Надежда, в какую же сторону?
Какая меньше болит.
Обе болят.
Ну, в обе и уколю.
Когда Надежда мыла руки, Лукьяновна, шепнула Таисье:
Что, напросилась на свою головушку?..
Церемония вечернего чая была известная для Таисьи она повторялась на этот раз вторую неделю, а всего третий раз в её старости: Надежда приехала (А зимой бы пришла), поужинала, теперь спросит как бы между прочим
Что же, тётя Тая, чай не пьёшь? спросила Надежда.
Да я, Надежда Карповна, отпила
Тут уж все трое засмеялись.
Надежда повелитель встала.
Мама, шприцы готовы?
Честь имею, честь имею И Лукьяновна принесла, держа в полотенце, ванночку со шприцами.