Я попыталась вспомнить, кто там у них в «Чистоте» был Китом. Все выглядели одинаково: боссы со слегка англизированным акцентом и модненькими гладко бритыми головами. Все выглядели староватыми для подобных стрижек. Все выглядели почти лысыми. Все выглядели так, что любого из них можно было назвать Китом.
Я услышала, как она сняла чехол и аккуратно его сложила, затем я услышала, как она села на мотоцикл, завела его и с ревом умчалась по подъездной дорожке.
Бунтуй.
Шел дождь. Я надеялась, она не будет лихачить под дождем. Надеялась, тормоза у нее исправные. Дождь лил здесь каждый день, с тех пор как я вернулась, все восемь дней. Шотландский дождь это не миф, а обыденность. Ничего, кроме дождя, детка, восемь дней в неделю[9]. Дождь хлещет каждый день. Когда я ростом да была еще с вершок, тут как раз и ветер и дождь[10].
Да, ведь когда мы ростом да были еще с вершок, Мидж в том числе бесило, что он всегда переиначивал слова. О, если ты покоен, не растерян Когда теряют головы вокруг И если ты готов к тому, что слово И если можешь сердце, нервы, жилы И если будешь мерить расстоянье Секундами, пускаясь в дальний бег Земля твое, о дочерь, достоянье! И более того, ты женщина[11] НЕТ-НЕТ-НЕТ, ДЕДУЛЯ, ТАК НЕ СКЛАДНО, визжала она. Она стояла на линолеуме прямо там, где теперь лежал новый паркет, и кричала в какой-то изумительной ярости: «Не меняй слова! Ты их меняешь! Так нельзя! Это неправильно!» Я и это забыла. Изумительная благодать, о сладостный звук[12]. А еще: «Мидж, можно мне эту книжку?» «Можно, если скажешь волшебное слово какое волшебное слово?» Волшебным словом было Имоджен. «Мидж, можно доесть твою картошку?» «Мидж, можно взять твой велик?» «Мидж, скажешь, что это ты сломала?» «Да, если скажешь волшебное слово какое волшебное слово?» В Мидж что-то изменилось. Что-то существенное. Я попыталась вспомнить, что это было. Оно стояло прямо у меня перед глазами, но я никак не могла разглядеть.
У них был тиковый кофейный столик. Я сейчас вспомнила, как они гордились тем, что он был из тика. Бог знает почему. Неужели тик был такой невидалью? Тиковый кофейный столик давно исчез. Исчезли все их вещи. Я была без понятия куда. Единственное реальное ощущение, будто оба по-прежнему здесь, исходило от того, как падал свет через ту самую застекленную входную дверь, да от фотографии в рамочке, которую Мидж повесила на стену рядом с тем местом, где раньше находилась дверь столовой.
Столовая. Ну и словечко. Давно исчезнувшее слово, канувшее на дно морское. Мидж снесла стены между столовой и гостиной, чтобы получилась одна огромная комната. Провела центральное отопление. Снесла стену между ванной и малюсенькой спальней, где я спала субботними ночами, когда мы здесь останавливались, снесла, чтобы увеличить ванную: теперь на месте моей односпальной кровати стояла ванна. Заасфальтировала палисадник, где у бабушки росли розы и гвоздики. Теперь Мидж ставила там свой мотоцикл.
На фото они казались старыми, теперь я это заметила. Они были похожи на двух стариков. Черты лица смягчились. Он стал гладеньким, c милым, почти девичьим личиком. Она казалась сильной, поджарой, словно в старую кожу влез улыбчивый молодой парень из фильма про Вторую мировую. Они казались умудренными. Были похожи на людей, которым уже все равно, которые понимали, как мало осталось времени. Лодка номер два, возвращайтесь, ваше время истекло. Пять лет назад они поехали на отдых в Девон. Из прихоти купили в лодочном магазине тримаран и отправили нашему отцу записку. Дорогой сын, мы уехали посмотреть мир, привет девочкам, скоро вернемся. Из прихоти отплыли. Они ни разу не плавали под парусом.
Умудренные дурачки. Они присылали нам открытки с берегов Испании и Португалии. Потом открытки приходить перестали. Два года назад отец приехал на север и поставил надгробный камень на их пустом месте на кладбище месте, которое они купили еще до нашего рождения, с их именами и фотографией, той самой, на которую я смотрела сейчас, и слова на камне под деревьями, рядом с каналом, среди птичьего пенья и сотен других камней, над пустым участком земли, гласили: РОБЕРТ И ХЕЛЕН ГАНН, ЛЮБИМЫЕ РОДИТЕЛИ, ДЕДУШКА И БАБУШКА, ПРОПАВШИЕ В МОРЕ В 2003 ГОДУ.
На спинах дельфинов. Дружбу водили с волнами[13].
Затем он предложил отдать дом нам, если хотим. Мидж вселилась. Теперь и я жила здесь, благодаря Мидж. Теперь и у меня была работа, благодаря Мидж.
Затем он предложил отдать дом нам, если хотим. Мидж вселилась. Теперь и я жила здесь, благодаря Мидж. Теперь и у меня была работа, благодаря Мидж.
Мне не особо хотелось быть благодарной Мидж.
Но я была у себя дома, я была дома здесь в Инвернессе, благодаря Мидж. Ну, благодаря им двоим, «на дне морском»[14], водоросли покачивались над их рассыпанными костями, передвигавшимися по песчаному морскому дну. Морское дно темное? Холодное? Проникает ли туда хоть какой-нибудь солнечный свет? Их похитили сирены, заманили Сцилла и Харибда. Силла и Харибда. Вот откуда у меня в голове всплыло «Свидание вслепую». Вот почему я вспомнила то немногое об этих субботах, что не забыла до конца, субботние тосты, субботние телепередачи. Это, а также застывшие, но текучие черты лица на стене, лица старых, умудренных людей.
Мне хотелось быть старой. Надоело быть такой молодой, такой идиотски понимающей, такой идиотски забывчивой. Надоело вообще хоть чем-нибудь обладать. Я ощущала себя интернетом, переполненным всевозможной информацией, но вся она была совершенно равноценной, а все ссылочки напоминали тонкие белые корни сломанного растения, вырытого из почвы и высыхающего, лежа на боку. Как только я пыталась получить доступ к самой себе, как только пыталась кликнуть на себя, пыталась хоть немного углубиться в значение этого «я», в смысле, углубиться дальше единственной быстро загружающейся страницы на Facebook или MySpace, я словно бы знала, что однажды утром проснусь и попытаюсь залогиниться, но обнаружу, что даже этой версии «меня» больше не существует, поскольку во всем мире упали все сервера. Настолько оторванная от корней. Настолько хрупкая. И что тогда делать бедной Антее, бедняжечке?
Я бы села в сарае. И согрелась. И спрятала голову под крыло, бедняжечка.
Мне стало интересно, помнит ли Мидж эту песню о птице в сарае и приближающемся снегопаде. Я помнила, что это как-то связано с мамой. Я не знала, это подлинное воспоминание или я просто его придумала.
Я села на кухонный пол. Начертила пальцем на паркете квадрат. Перестань. Возьми себя в руки. Я должна была уже ехать на работу. У меня уже должен был начаться следующий новый день в новой «Чистоте». У меня была хорошая новая работа. Я зарабатывала хорошие деньги. Все было хорошо. Я была креативщиком. Вот чем я была. Вот кем я была. Антея Ганн, креативщик из «Чистоты».
Но я смотрела на своих дедушку и бабушку на фото, обнимавшихся и склонявших друг к другу головы, и мне хотелось, чтобы мои собственные кости рассыпались, хотелось, чтобы они перемешались, обглоданные рыбами, с костями другого тела, тела, которое мои кости, душа и сердце любили с бездонной уверенностью десятки лет, и чтобы теперь мы оба лежали на глубине, позабыв обо всем, кроме того, что голые кости на темном морском дне.
Мидж была права. Я опаздывала на работу. Уже опоздала.
Не Мидж. Имоджен. (Кит.) Какое волшебное слово?
Хорошо, хоть у сестры шекспировское имя. Хорошо, хоть ее имя что-то означает. Антея. Ну ей-богу.
Разве детей не должны называть в честь богов и богинь, рек, важных мест, героинь книг или пьес, или членов семьи, которых не стало еще до их рождения?
Я поднялась на второй этаж и оделась по-деловому. Спустилась на первый этаж. Взяла зонтик. Надела куртку. Остановилась и посмотрела в зеркало, перед тем как выйти из дома. Мне был двадцать один год. У меня были светлые волосы и голубые глаза. Меня назвали Антея Ганн, в честь какой-то девушки из прошлого, которой я никогда не видела, девушки из вечерней субботней телепередачи, девушки, которая всегда что-то крутила, всегда носила симпатичные платья и на которую мама, когда она сама ростом да была еще с вершок, всей душой мечтала быть похожей, когда наконец вырастет.
* * *На улицу я вышла мрачная. Вдохнула чистого воздуха. Воздух был наполнен птичьим пеньем. Я вышла на улицу, ожидая, что идет дождь, но там было солнечно, там было так неожиданно, так откровенно солнечно, такой резкий весенний свет исходил от реки, что я спустилась по береговому склону и села посреди нарциссов.
Вверху по тротуару проходили люди. Они смотрели вниз на меня, как на сумасшедшую. Перила обходила дозором чайка. Она разглядывала меня, как сумасшедшую.
Явно, никто никогда не спускался на берег реки. Явно, никто не должен этого делать.
Я скатилась к водной кромке. Обувь для этого не подходила. Я сняла ее. Трава была очень мокрая. Подошвы колготок от нее потемнели. Я испорчу деловой костюм.