Что за орех? Арахис? Фундук?
Быть может, ему хотелось есть? Так бы и сказал, «хочу есть».
Постеснялся? Исключено. У нас это не принято
Может быть, он имел в виду грецкий орех? В старинные года, когда он приезжал к нам каждый год, всегда привозил с собой грецкие орехи. Ему почему-то казалось, что для нас грецкие орехи деликатес, такой же, как не знаю как, скажем, паюсная икра. Может быть, он сам обожает грецкие орехи? Нет же. Во всяком случае, я не замечал, чтобы он когда-нибудь прикасался к ним. По-моему он как-то оговорился, что терпеть их не может.
Да.
Тогда еще слабодушная мысль явилась мне «нате, Боже, что нам негоже». Тотчас прогнал ее Скверно думать так о брате, чем бы он ни был.
Орех. Ядрышко. Скорлупа. Твердый предмет. Очень и очень твердый предмет. «Твердый как орех». Бытует такое выражение? Что-то такое я, кажется, слышал. Или не слышал? Вне всякого сомнения, орех твердый. И что с того? Не знаю.
Что значит, «не знаю»? А то и значит. А, действительно, что вообще я знаю? Что вообще мы знаем? Делаем вид, дескать, знаем, а знаем ли?
«Твердый как орех». Фраза. Вот кто изобретает эти фразы?
Писатели.
Николай писатель. Ну, и придумал «твердый как орех».
Что там еще есть в орехе? Зернышко
В грецком орехе зернышко большое, извилистое, похоже на мозг. Вот именно, похоже на мозг. Неумелая модель головы. Череп, твердый как скорлупа и ядрышко-мозг. Ирония. Образ. И что с того?
Шутил из последних сил? Дескать, он и есть грецкий орех? Не человек, способный при долгожданной встрече поприветствовать, улыбнуться, растрогаться, выспросить, а предмет обескровленный и бесчувственный. Намекал на то, что устал, на то, что слова молвить не может.
Нет, не то. Все же твердость и разум. Это подходит больше. Хотя, как знать?
Вот, задал задачку! Ай, да Николай! Писатель, чтоб тебе пусто было!
Вот Боркин, сосед, когда умирал, матерился, хорошо помню. У матерного слова тоже много значений, но никто, и я, в том числе, особо и задумываться не стал. Потому что теми немногими словами было сказано все. Казалось бы, ругнулся а вся жизнь как на ладони. И потом, Боркин, когда умирал, знал, что умирает, чувствовал. Последнее слово должно быть емким и понятным. Николай как будто умирать не собирается. Дышит спокойно, сопит.
Просто устал с дороги, захотел поспать, чтобы потом, проснувшись
Вот только не мог он дожидаться, когда проснется. Нужно было сейчас же, сию минуту сказать что-то очень важное. И ехал он для того, чтобы сказать что-то очень важное. Самое главное, самое сокровенное. Что же это, самое сокровенное? Получается орех.
Почему орех? Что за орех?
Николай Антонович Продин спал сутки. Чуть больше. Проснувшись, как это часто бывает в подобных случаях, он не сразу сообразил, где находится. Новое его местоположение было, как минимум, странным. Сундук, склеп, что-то в этом роде. Душный теплый запах опасности. Лезвием у самых глаз ослепительная полоска света. Попытался протянуть руку, не смог. Отлежал. Ноги точно связал кто-то. Тугие больные узлы на коленях. Что за чертовщина? Прислушался. Ватная тишина.
Это мне снится, спасительная надежная мысль. Закрыть глаза. Попробовать закрыть глаза.
Глаза не слушались
Так и есть, сон. Нужно успокоиться. Все как-нибудь устроится само по себе. Сколько раз бывало такое? Похмелье? Нет, это другое.
Прислушался
Ходики. Поступь хромоножки. Сколько им лет?
Тишина.
Ну, вот же она, долгожданная тишина. Успокоение.
Покой. Покой. Покой. Покой. Покой.
Однако тревожно. Воистину, от себя не убежишь.
Где-то в отдалении с эпическим скрипом разверзлась дверь. Приглушенные голоса, смех.
Не стараются говорить тихо. Нисколько не стараются. Забыли про меня, а, скорее всего, уже выпили. Нужно просыпаться, вставать. Сколько я спал? Сколько теперь времени?
Николай Антонович предпринял еще одну отчаянную попытку переменить положение. Тщетно. Голоса и смех приближались. Уже можно было разобрать некоторые фразы.
Свежий воздух для них губителен
Сколько он не был здесь?
Свежий воздух для них губителен
Сколько он не был здесь?
Тише. Он, наверное, еще спит.
Да уж сутки спит, пора вставать.
Он хотя бы живой?
Живой, живой. Гала, накрывай на стол. Что там у тебя, вареники?
Я и салат из курочки сделала. Слушай, а он не привез грецких орехов?
Я не видел.
Ну, давай, буди его. Столько спать вредно.
А вареники?
И вареники будут. Все будет. Иди.
Водочка в холодильнике?
У тебя одно на уме.
Как же, брат, все-таки.
Давай, давай.
Я задал вполне конкретный вопрос.
У тебя одно на уме.
Вопрос.
На уме. Вопрос
На уме.
Шаги. Округлились, приблизились. Заиграла шелковая ниточка света
Что такое? Надо бы крикнуть.
Собравшись с силами, Николай Антонович крикнул.
Ни звука. Вместо этого, полон недоумения, совсем близко голос брата, Ничего не пойму.
Что такое? Его нет
Шаги. Много шагов.
Когда он ушел? И куда, самое главное? В уборную, наверное. Сейчас придет. А вот, Гала, и грецкий орех. Как по заказу. Один? он что, один орех привез? Не знаю
Давай этот пока. Где у тебя топорик?
Все пришло в движение. У Николая Антоновича закружилась голова. Приторно сладким комом к горлу подступила тошнота.
Да что же это? Что со мной происходит?
Последнее, что он почувствовал черный с миллионом пронзительных брызг удар.
Всё.
* * *Каравай.
Название, а в данном случае имечко мужского рода. Женщине не подходит, хотя внешне рыжая проводница именно, что каравай. Но не годится. Нужно что-нибудь в том же духе, что-нибудь похожее, но другое.
Пусть будет Хлебная баба.
Не знаю, хорошо ли это? но вот Хлебная баба. А больше и подбирать ничего не стану.
Итак, Андрей Сергеевич с желтушным узлом белья в дверях проводницы, Хлебной бабы, источающей доброту и уют.
Что ты спросил, мальчик?
Улыбается всем телом. От ее тяжелого шепота хочется спать. Что теперь совсем некстати, так как Суглоб должен вот-вот явить себя.
Я спросил, скоро ли будет Суглоб?
Так ты присаживайся, а я тебе подскажу. Вещи собрал?
Да. Вот.
Это белье, вижу. Положи под стол. Свои вещи собрал?
У меня все с собой.
То есть, ничего нет?
Ну, как же? сумка.
Да разве это сумка? А ты присаживайся. Здесь, напротив.
Благово складывается вчетверо на полке против проводницы.
Хлебная баба и сама зевает, Все будет хорошо. Дурацкая фраза, но ведь так оно и есть?
Не знаю.
А ты верь. Верить нужно. Без веры что у нас останется? Ничего. То-то и оно.
Толстое тепло наваливается на Благово. Опасность скорого сна видится неотвратимой, А долго поезд стоит в Суглобе?
Господи, да какая разница? Закроешь глаза, откроешь, еще раз закроешь, еще раз откроешь, вот ты и в Суглобе.
Все последующее осмыслению не подлежит.
Такая вот женщина, абсолют простоты, по идее должна излагать свои мысли также просто и ладно.
Что можно было ожидать от нее?
Предположим, она могла бы предложить баранок или водки.
Предположим, она могла бы пожаловаться на негодяя мужа, маленькую зарплату, поведать волшебную историю о деревенском детстве, наполненным красным медом и колючими травами, рассказать о семерых своих малютках, опухших щеками и ягодицами от изобилия материнского молока. Не знаю, что еще, но все, чтобы она предположительно не рассказала, должно было иметь отношение к большой и грустной родине, услышать и узнать которую может только сам Господь и никто больше.
Однако речь Хлебной бабы совсем иное.
Речь Хлебной бабы привела Андрея Сергеевича к мысли о том, что Суглоб действительно близок.
А именно: Суглоб уже здесь и точка возврата пройдена.
Закроешь глаза, откроешь, еще раз закроешь, еще раз откроешь, вот ты и в Суглобе.
Скажи, мальчик, а ты не чувствуешь воронку в самом слове Суглоб? Нет?
А не боишься, что эта воронка проглотит и сварит тебя, еще и до дна долететь не успеешь?
Воронок становится все больше. Уж как я их чувствовала всю жизнь, и опасалась, и стороной обходила, а все же попалась.