Саша Кругосветов
Мужчина в доме. Ленинградская повесть
1
Светало. Оконца под самым потолком теплушки[1] светились тёмно-синим: в них уже можно было заметить пробегающие верхушки телеграфных столбов. Всё расплывалось, люди в вагоне казались враждебными и опасными.
Мать в пуховом платке, закутанная в длинное пальто с поднятым воротником из цигейки, лежала на узлах рядом с тётей Женей, соседкой по коммунальной квартире в Ленинграде, а мальчик приткнулся у изголовья матери в углу.
Мужской голос в темноте произнёс, обращаясь, видимо, к тёте Жене:
Почему вы упрямитесь? Ваша подруга больна. В больнице её вылечат: и её, и будущего ребёнка В эшелоне она просто умрёт. А что нам делать, если прямо сейчас начнутся роды?
Вовсе она не подруга, попутчица такая же, как вы. Она с мальчиком едет, ему уже десять, у него и спрашивайте, ответила тётя Женя.
Какая разница: с вами, с мальчиком надо же что-то делать, устало сказала женщина, сидящая неподалёку. Температура, ходит под себя, мы здесь все задохнёмся или тоже заболеем.
Мальчик вытащил из кармана варежку.
Нам обязательно нужно доехать, в Свердловске нас бабушка встретит, в отчаянии бормотал он, торопливо растирая тёплую лужу на полу. У мамы ещё и срок не вышел, а у бабули она братика родит. Отец поручил мне довезти маму, сказал, закончит эвакуацию завода и приедет к нам. А как он нас найдёт, если не доедем? Завод отца даёт снаряды фронту, и надо поскорее вывезти его на Урал. Чтобы снаряды делать! А потом отец пойдёт на фронт бить фрицев.
Он продолжал ещё что-то говорить, объясняя незнакомым дядям и тётям, как важно им с матерью добраться до Свердловска, но сам уже понимал: на ближайшей остановке их непременно высадят.
Возможно, мать услышала его слова, что-то сказала и улыбнулась.
Ты чего? спросил сын удивлённо.
Мать была не в себе, смотрела в синеву окошка и пыталась напевать глухим охрипшим голосом: «Порой ночной мы распрощались с тобой»
Какой-то кошмар, что это за пение? испуганно отозвался кто-то.
Сами вы кошмар, послушали бы свой голос, заступился мальчик за мать, но ему никто не ответил.
Он не спал всю ночь, но теперь, когда разговоры пассажиров стихли, взял в ладони горячую руку матери, закрыл глаза и сразу провалился в сон. Его слегка потряхивало и мягко ударяло спиной о дощатую стену вагона, но он этого уже не замечал.
* * *Мальчику снился отец высокий, крепкий, всегда гладко выбритый. Он был центром их блокадной жизни: рассказывал новости, доставал дрова, раздобыл где-то буржуйку[2] для кухни Свою пайку, полученную в рабочей столовой: кашу, макароны, котлеты из жмыха, хряпы или солёных кишок, приносил домой в солдатском котелке. Мама добавляла воды, получалось что-то среднее между первым и вторым зато хватало всем, чтобы заполнить желудки. Отдавал семье выданный на работе хлеб: четыреста, а с октября триста пятьдесят граммов в сутки.
Сын с мамой считались иждивенцами[3] у мамы уже заметный животик, с сентября она не работала и получали только по двести.
Двести граммов хлеба разве это норма для взрослого человека? Для подростка тоже очень мало.
Отец заботливый, уверенный, сильный приходил с работы, и всем становилось спокойнее.
В конце холодной осени сорок первого он сказал, что мальчику с матерью пора собираться, что продал немного водки и табака, купил им в дорогу хлеб и банку тушёнки.
Отец говорил твёрдо, но без нажима:
Вот смотри: проездные документы до Свердловска, карточки, деньги разберись в этом. Ты уже большой, а мама, сам знаешь, ей трудно приходится. Собери в узлы тёплые вещи, я провожу до машины, а дальше сами. Там вас бабуля ждёт с мамиными сёстрами. Довези маму в целости и сохранности, никому не давай в обиду. А я, как отправлю завод, вслед за вами. Но мы там встретимся ненадолго, мне сразу на фронт. Так что ты останешься единственным мужчиной в доме. На тебе все и мама, и две тётки, и будущий братик. А пока только мама с животиком. Всего-то! Понял? Не подведи меня! Я уверен, Максим, на тебя можно положиться.
У отца горячие глаза и тёплые руки.
Он никогда не целовал сына. И в этот раз тоже, лишь обнял и прижал к себе. От отца пахло домом и табаком.
Мы останемся с тобой, сказал мальчик, зарылся в свитер на его груди и заплакал.
Отец заиграл желваками.
Всё равно мне придётся уехать из Ленинграда, буду сопровождать завод, ответил он. Вам лучше сейчас, пока есть возможность. С каждым днём выживать здесь всё труднее. А маме скоро рожать Не стесняйся слёз, сына, поплакать перед расставанием не стыдно. Я знаю, ты сильный парень, с характером, справишься.
Во сне Максим тоже заплакал, а отец сказал: «Я знаю, ты сильный, ты справишься». Мальчику хотелось вернуть это видение, чтобы ещё раз услышать родной голос. Сон оказался послушным, повторился несколько раз. Отец во сне добавлял: «Останешься мужчиной в доме». То ли «останешься», то ли «остаёшься» Слёзы на щеках мальчика постепенно высохли. Раз отец верит в него, всё будет хорошо!
А ещё снились смазанные недобрые лица попутчиков. Они бежали по кругу всё быстрее и быстрее, что-то беззвучно говорили ему, а потом внезапно исчезли. Вместо них появилось злое лицо Вовки Шушарина.
Три года назад Максим был совсем крошкой, несмышлёнышем. Родители собрали ему в школу портфель, тетради, ручку, чернильницу. На первом же уроке потребовались цветные карандаши, которых в портфеле не оказалось. Видимо, родителям не сказали. Максим подумал, что они с соседом могли бы по очереди пользоваться разными цветами, и попросил у Вовки пару карандашей, но тот локтем прикрыл картонную упаковку, прижал к себе и враждебно посмотрел на него.
С Шушариным дружбы не получилось. Их вскоре рассадили, но осталось удивление сам-то он обязательно помог бы соседу, будь у него карандаши. Это же не насовсем на время. Советский значит нежадный!
Мальчик проснулся от чужого прикосновения к щеке.
Поезд стоит.
Дверь вагона открыта.
Мамы рядом нет.
* * *Максим помнил, как они переехали с Моховой на Литейный, 30, отец получил большую, почти тридцатиметровую комнату в двухкомнатной квартире. У них была теперь только одна соседская семья: тётя Женя, дядя Петя, снабженец в строительном тресте, и их взрослый сын Толя.
Это было летом, а осенью Максим стал первоклассником. Мама несколько раз проводила его до школы на Пестеля, показала, как переходить улицу.
Смотри мне в глаза, Максимка, говорила она. Подошёл к переходу, остановился что надо сделать?
Посмотреть налево.
Что дальше?
Дойти до середины, посмотреть направо.
Маленький Максим и большой, пугающий размерами и звуками город.
Началась его новая, почти взрослая жизнь. После школы он возвращался по Литейному домой, переодевался. Доставал продукты хлеб, масло, колбасу, яйца, молоко, хранившиеся в авоське на форточке за окном. Есть хотелось, но стряпать, кашеварить лень. Максим ограничивался бутербродами или готовил на скорую руку упрощённый вариант гоголь-моголя: выливал в кружку два сырых яйца, крошил кусок батона, солил, добавлял немного молока, перемешивал И пожалуйста фокуспокус! вкуснейший перекус готов!
Осенью и зимой у него появилась новая обязанность топить круглую печь, обшитую гофрированным железом.
Дрова семьи хранились в подвале во втором дворе, рядом поленницы соседей, никто не отгораживал их друг от друга. Максим приходил с тяжёлым топором и там же, в подвале, колол сухие чурбаки, складывал дрова в холщовый мешок и на плече нёс домой. Лестница крутая, потолки в квартирах высокие мальчишке непросто приходилось, но к третьему классу он вырос, окреп, мешок загружал уже полностью и лихо взлетал с поклажей на свой четвёртый этаж.
Из довоенных впечатлений Максиму больше всего почему-то запомнились их воскресные семейные завтраки: селёдка в масле с репчатым луком и варёная картошка.
Всё было прекрасно, страна пела бодрые песни о мире («Наш паровоз вперёд летит», «Утро красит нежным светом»), но в Ленинграде с тревогой поговаривали о войне возможно, под впечатлением недавно закончившейся Финской кампании.
Родители тем не менее уверенно смотрели в будущее, и в мае сорок первого папа сказал, что мама в положении, а в конце декабря у Максима появится брат Сашка.
* * *По данным Госметеослужбы, 22 июня 1941 года в Ленинграде температура воздуха ночью составила +11,3 градуса, а днём поднялась до +19. Осадков не наблюдалось.
Война грянула внезапно. Сосед Толя получил повестку в военкомат, дядю Петю отправили на переподготовку. Немцы приближались. Началась эвакуация[4] предприятий, театров, военных училищ Ленинграда.