Эвакуация это слово поначалу давалось Максиму с трудом, а про военные училища и театры он уже раньше слышал.
Война не укладывалась в его голове. Они с ребятами во дворе играли в войнушку, где всё понарошку. Это всегда казалось просто забавой, а тут
Как-то в последних числах июня отец рано вернулся с работы и сказал сыну, что они вместе пойдут в магазин на Литейном тот, что за улицей Некрасова.
По дороге мальчик узнал о предстоящей командировке отца: он будет сопровождать до Урала эшелон, на котором вывозят станки, а сейчас Максим поможет ему донести продуктовые сетки.
В магазине отец попросил десять буханок хлеба. Продавец насторожился, долго выяснял, зачем столько, рассматривал командировочное удостоверение, позвал ещё кого-то, а потом отпустил-таки хлеб.
Тогда в Ленинграде уже ограничивали продукты. Однако у большинства сверстников Максима, да и у взрослых соседей и знакомых сохранялось стойкое ощущение, что война ещё далеко, война их не коснётся Понимание приходило постепенно.
На улицах появились дружинники[5] с красными повязками. Они следили, чтобы не было паники, чтобы сохранялась видимость нормальной жизни, помогали милиции поддерживать порядок.
Город притих, словно кот, прижавший уши.
Конец июля. Юнкерсы[6] ещё не успели долететь до Ленинграда.
Отец приехал из поездки контуженным поезд, на котором он возвращался домой, попал под бомбёжку в районе Мги. Отец успел выскочить из вагона, но его сшибло взрывной волной и засыпало землёй.
Наступила ночь, рядом никого живого, железнодорожный персонал для восстановления путей так и не появился. Утром мимо проходили мужчина и женщина, услышали его слабый голос и откопали.
Голова кружилась, тошнило. Немного придя в себя, отец вернулся в свой вагон, взял документы, вещи и, преодолевая слабость, пешком направился к следующей станции. Он ещё не знал, что немцы перерезали железную дорогу и его поезд оказался последним. Через некоторое время отца, шагающего с чемоданом по шпалам, остановил красноармейский дозор и препроводил в штаб. Перед тем как отпустить, его долго проверял суровый особист[7] в фуражке с синим околышем и стальными зрачками.
Война оказалась вовсе не весёлой игрой, она вползала в судьбы и семьи.
Старшеклассников из школы Максима, соседей по двору (Алика из квартиры напротив, вихрастого Степана, задиравшего подол девчонкам) и ребят из офицерского общежития на Артиллерийской всех, кому исполнилось шестнадцать, отправили на строительство оборонительных сооружений на Лужском рубеже, под Гатчиной и Колпино.
Максим со сверстниками надолго уходил на станцию Рыбацкое на Сахалин, как они говорили, встречать и провожать воинские поезда. Пока всё казалось им развлечением, будто в книге с приключениями или в рассказах Гайдара про Мальчиша-Кибальчиша.
Только вот, в отличие от рассказов Гайдара, сразу после начала войны объявили об обязательной светомаскировке: в городе не должно быть светящихся окон, на ночной улице фонарей. Всё могло стать сигналом и мишенью для вражеской авиации. Максим удивлялся: немецкие самолёты никогда не доберутся до Ленинграда зачем тогда нужна светомаскировка?
Его родители тоже считали, что война не дойдёт до города. «Броня крепка, и танки наши быстры!» нет нужды паниковать. И мама будет рожать дома.
В августе родителям сообщили, что школа у Преображенской церкви, в которой Максим отучился три класса, работать не будет.
Число школ в городе сократилось: теперь не всем его ровесникам удавалось до них добраться. С осени начались перебои с продуктами. В домах не было тепла, освещения, воду тоже перестали подавать. Жители экономили силы старались меньше двигаться.
В ночь с 6 на 7 сентября первый авианалёт. Взрывы на Невском были слышны у них дома, а утром о бомбёжке сообщили по радио.
Максим понял: игры закончились!
Чуть позже в город пришли артобстрелы, и после этого с каждым днём немецкие удары усиливались.
Семнадцатого сентября обстрел продолжался более восемнадцати часов, в тот же день к Ленинграду прорвалось почти триста бомбардировщиков. Дома сотрясались от бомбовых и артиллерийских ударов, в окнах отражались отблески пожаров. Максиму кто-то рассказал, что с крыши дома на Фонтанке у Летнего сада было видно, как за Невой, в районе Кировского моста, горит зоопарк слышались крики погибающих в огне зверей. Пожар в джунглях об этом он читал у Киплинга. Но это не джунгли, это родной город
Каждое утро отец уходил на завод весь город работал на оборону.
На оборону работала и Зина, любимая мамина племянница, дочь ещё одной тётки Максима, жившей на улице Разъезжей.
В начале войны Зину с группой учащихся техникума отправили на рытьё окопов в район Шимска и Сольцов, с тех пор они не виделись. Однажды вечером она пришла к ним на Литейный исхудавшая, в грязной порванной одежде и рассказала, как ей чудом удалось вырваться из прифронтовой зоны на Лужском рубеже.
В начале августа их группу подняли по тревоге, велели быстро собираться и уходить в сторону Ленинграда. Сообщили, что железная дорога отрезана и ближайшая станция, где ещё можно сесть на поезд, в семидесяти километрах.
«Вот и сюда добралась война, со страхом и горечью подумала Зина. А белые ночи, знай себе, продолжают, как ни в чём не бывало, раскрашивать акварелью пейзажи этой южной тайги Лужского района».
Взбудораженные студенты двинулись толпой, выскочили на шоссе, да и топали по дороге, оборванные и голодные, еда у них закончилась два дня назад. Бывшие учащиеся изнурённые, безразличные прошли километров пять-шесть и наткнулись на трупы: немцы только что разбомбили колонну таких же ребят и девчат оторванные руки, ноги, изуродованные тела
Испуганные парни и девушки скрылись в лесу, до станции добрели ночью без сумок, без запасной обуви и тёплых вещей: все побросали, чтоб легче было идти.
Эшелонов подогнали на станцию много, но составы оказались до предела забитыми: кто-то висел на выступах вагонов, многие сидели на крышах.
После счастливого возвращения с Лужского рубежа Зина работала на торфяном заводе, а по вечерам проходила в МПВО Местной противовоздушной обороне курс подготовки бойца миномётного батальона.
Максим расспрашивал:
Если ты боец, говори, что будешь делать в случае тревоги?
Что надо, то и буду. Тебе рано знать, мал ещё! отвечала сестра.
Иногда всё же рассказывала, чему её учили, объясняла, например, как заряжать миномёт:
Когда мина со ствола опускается, надо особо остерегаться шумового взрыва.
Максим восхищался сестрой не только красивой, но и очень умной: сколько же она всего знает!
Но как же так, где же наши бравые танкисты и артиллеристы?
Немецкие войска подошли к ближним пригородам. Выяснилось, что их самолётам кто-то подавал знаки: запускал зелёные ракеты в направлении складов с продовольствием и военных заводов. Власти призывали к бдительности, предупреждали по радио и через жилконторы, что в городе полно агентов, ещё до войны завербованных противником.
На перекрёстках плакаты: «За распространение провокационных панических слухов, за разбой и мародёрство расстрел на месте!»
Максим заметил, что в городе появилось много патрулей обычно сержант и двое рядовых. Выражение лиц патрульных не позволяло усомниться в серьёзности их намерений, могли любого остановить:
Открой сумочку!
Горожанка открывала сумочку.
Что тут? Документы, хлебная карточка, паспорт Пропуск, разрешающий ходить по городу. Хорошо, закрывай. Это что?
Два пирожка.
Откуда несёшь? Где покупала, где брала, где работаешь?
Патрулям вменялось досконально проверять прохожих, чтобы сурово пресекать воровство и хищения. В тёмное время суток на улицах нельзя было появляться без разрешительных документов.
Жизнь города стремительно менялась. Осенью родителям Максима стало понятно, что оставаться в Ленинграде смертельно опасно.
Первая волна эвакуации прошла в августе-сентябре, пока Ладога не замёрзла.
В конце сентября бабушка с двумя дочерьми, тётками Максима, уже добралась до Свердловска. Туда же постепенно вывозили и завод отца он сокрушался, что пропустил удачный момент: ещё в августе можно было отправить семью на Большую Землю.
Пошёл к руководству и получил эвакуационный билет для беременной жены с сыном им выделили транспорт, чтобы покинуть блокадный Ленинград. Отцу же следовало оставаться в городе до полного вывоза оборудования завода.
А братик Сашка не мог и не хотел ждать. Маме до родов около двенадцати недель. Семья собралась на совет: отправляться ли Максиму с матерью в дорогу прямо сейчас?
Отец рассказал об ужасной трагедии, случившейся на Ладоге 16 сентября: баржа с полутора тысячами курсантов военных училищ затонула во время шторма. Большинство курсантов погибло в студёной ладожской воде, удалось спасти только около двухсот человек.