Спорить с Витьком почему-то никто не решился. Фельдшер насыпал в рану стрептоцида, наложил тугую повязку, густо измазал йодом неглубокие царапины и порезы на лице пострадавшего и удалился. Правда шепнул вышедшему за ним Иванычу, что пациента нужно обязательно отправить в город в больницу, а иначе он, Сашка, как высококвалифицированный специалист, ни за что не отвечает.
Домой Витёк, опираясь на крепкую руку бабы, добрался не скоро, но благополучно. Он повалился на кровать и потребовал полстакана водки. Деморализованная баба послушно поднесла. Употребил, как лекарство.
Вить, всхлипнула баба. Как же ты теперь? Побился же.
А, ничего, обойдется, слабо махнул здоровой рукой Витёк, проваливаясь в хмельное, послеадреналиновое забытье.
Утром он почувствовал себя на удивление неплохо. В зеркало смотреть было страшновато, но голова не болела, внутри ничего не ныло, лишь рану под повязкой жгло и дергало.
Баба принесла градусник. Выяснилось повышенная температура.
Ой, ой, поцокал языком заглянувший проведать соседа Татарин. Надо в город, в больничку!
Точно надо! подхватил явившийся тесть. Я у Сашки и направление взял! он выудил из кармана и шлёпнул на стол бумажку с неразборчивыми каракулями.
Да вот еще! заупрямился Витёк. Так пройдет.
Город он ненавидел лютой ненавистью.
Витя, родненький, заголосила баба поминально, пожалей ты меня и себя. Пропадешь ведь без лечения!
И начались танцы с бубнами:
Медицина сила!
Инфекция в тебе!
На какие хоронить-то будем?!
Небось и завещание не писал?!
На дочь мою плевать, значит?!
Ты же умный мужик!
Корову хотели купить! А что теперь?!
Мы за Олькой присмотрим!
Вскоре Витёк сдался.
Везти в город на своей «копейке» Татарин отказался наотрез.
Витя, не доедем, задний мост на ладан дышит. До электрички подброшу. Как на крыльях долетим!
Потом Татарин ухмылялся и все время подмигивал тестю и бабе. Иваныч жал Витьку здоровую руку. Баба собирала пакет с бельем, вилками-ложками-кружками, бритвой, какой-то снедью.
Еще через полчаса Витёк стоял на перроне у покосившегося деревянного вокзальчика. Электричка звала открытыми дверями. Татарин совал билет.
Давай, дорогой, скалится Татарин щербатой улыбкой, возвращайся здоровым совсем! Мы тебя все ждать будем.
Угу, только и промямлил Витёк. И вот уже он в почти пустом вагоне сидит на жесткой деревянной скамейке у окна. Электричка дергается и медленно набирает скорость.
«Почему Татарин билет купил?» подумал Витёк. «Баба мне денег не дала, а Татарину доверила, меня отправить. Нормально?»
Он точно знал, что у бабы оставалась целая тысяча на хозяйство, которую он сам ей и вручил после того, как подкалымил на уборке снега. Билет на электричку пятьдесят рублей. Какую-то мелочь в карман ссыпала на метро в городе. Остальные зажала. Мужик в больничку, значит денег ему не надо? А кто деньги заработал? Иваныч? Татарин? Хоть бы поделилась поровну!
На самом деле, по поводу денег Витёк не очень переживал, поскольку на уборке снега закалымил он целых три тысячи, две из которых сейчас под обложкой паспорта спрятаны. Но баба-то про это не знала, и было Витьку обидно. До самого города.
Городская привокзальная площадь встречала весенним морозцем, густым беляшным духом, суетой.
Витёк совсем уже было направился к метро, но вдруг притормозил. Он очень ясно представил, как приедет в больницу, будет час, а то и дольше, сидеть в переполненном приемном покое. Потом у него заберут на хранение вещи, переоденут в казенное и отправят в палату, а то и сразу в руки мясника-хирурга, который будет долго ковырять в ране чем-нибудь острым и блестящим. Будет жутко больно.
Затем койка, пресная и безвкусная больничная еда. Покурить не выпустят, выпить не дадут ничего кроме лекарств, и обязательно соседи по палате будут храпеть, пускать ветры, рассказывать никому не интересную ерунду.
«И никто даже навестить не приедет», затосковал Витёк. «Баба на хозяйстве. Про тестя, или Татарина и говорить нечего. Друзьями толком не обзавелся, так одни собутыльники. Будут меня живодерить, и никто не пожалеет, не ободрит, слова ласкового не скажет».
Витёк так расстроился, таким одиноким себя почувствовал, что сам не заметил, как оказался в цокольной привокзальной забегаловке, почти пустующей в рабочий полдень.
Витёк так расстроился, таким одиноким себя почувствовал, что сам не заметил, как оказался в цокольной привокзальной забегаловке, почти пустующей в рабочий полдень.
В забегаловке чуть смрадно, но тепло, хрипит старенький музыкальный центр, а из-за кухонной стойки выглядывает неулыбчивая нерусская женщина. Здесь наливают и могут соорудить немудреную закуску.
«Подождет лечение», подумал Витёк, располагаясь за столиком, который сразу доверчиво начал липнуть к нему клеенчатой грязной скатертью. «Приму сто пятьдесят от нервов, а потом уже».
Сто пятьдесят вскоре превратились в полноценные триста. Витёк дожевал очередной бутерброд с заветренным лососем и завел треп с бомжеватого вида старичком, который невесть как очутился за его столиком.
Во! Гляди, дедуган! раскрасневшийся Витёк повесил на спинку стула свой старый пиджачишко и сует старику под нос покалеченную руку с бурой от засохшей крови повязкой. Во как меня того! Чуть не насмерть! А они в больницу! Да я бы до больницы не доехал! Столбняк бы свалил! Тем и спасся, что за дезинфекцией сюда прибежал!
Старичок согласно кряхтит и мусолит беззубыми деснами остывший чебурек. Масло течет по его костлявому подбородку.
Вот я еще сейчас соточку приму и на лечение! Думаешь я боли боюсь!? Да на меня шкаф когда-то падал! Сечешь, дедуган?!!!
Старик ушел, и вот Витёк уже распивает полноценную поллитру беленькой с круглолицым мужиком. У мужика усы и пропотевший свитер. Мужик ехиден.
Развели тебя как лоха, хе-хе, дребезжит усач.
Чего это?!
За каким чертом тебя в больницу отправили?
Так у нас в селе больницы-то нет, пьяно удивляется Витёк. Батя, покойничек, мне рассказывал, что в начале восьмидесятых, когда колхоз был, хотели у нас небольшую строить. А теперь как? Меньше ста дворов. Только в город на лечение.
Да ты подууумай, дышит перегаром круглолицый. Неужели пацан тебя бы не заштопал?! Уколол бы и зашил как миленький! Сговор это!
Да я сам не дался! кричит Витёк. Постой, ты о чем вообще? Какой сговор-заговор?!
Хе-хе, деревня. Ты же сам говоришь, что тебя в три голоса в больничку выпроваживали.
И что?
Да то, что нового мужика твоей бабе решили найти. Небось Татарин твой давно на нее глаз положил. А тут ты мешаешься. Бабе на хозяйство толком денег не даешь. Работы постоянной нет. Какой хозяйке понравится? А сосед твой сам рассказывал, нормально живет, шоферит, не пьет. И тестю твоему такой зять нужнее. Вот и сговорились втроем. Перекладину у лестницы подпилили, за огурцами тебя отправили. Угробить не вышло. Тогда фельдшера подговорили и фьють, на лечение. Твоя наверняка уже с Татарином жмется. В город-то он тебя не повёз, и баба не проводила. Вот и думай!
Круглолицый довольно рассмеялся, негодяйски закатывая масляные пьяные глаза.
Витёк даже стопку до рта не донес, поставил. Хотел уже ударить ехидного стулом, но вдруг показалось его разгоряченному сознанию, что есть в сказанном какая-то правда.
«Ого! подумал он. Частенько Татарин вьется во дворе. Да все шуточки-прибауточки сальные. Да все бабу мою нахваливает, мол и красавица, и всем хозяйкам хозяйка. Вон оно что! И Иваныч козел! И эта тоже сучка! Хотя нет. Олька не такая».
Сейчас, поднял Витёк тяжелый хмельной взгляд на круглолицего. Сейчас я бабе позвоню. И если ты тут трындишь гонево урою.
Достал свой старенький кнопочный телефон, набрал номер и долго слушал гудки. Баба не отвечала.
Да ты брось, занервничал собутыльник, увидев помертвевшее лицо Витька и понимая, что шутка может обернуться нехорошим. Вышла по хозяйству точно! Я ж только предположил. Давай накатим, а потом еще перезвонишь!
Витёк от нахлынувших подозрений, как будто еще раз к Иванычу в погреб обрушился. Все смешалось. Он с кем-то чокался, мелькали чьи-то одутловатые лица. Вот он жадно курит у крыльца забегаловки и тут же блюет. Кто-то услужливо помогает надеть пиджак и сочувственно хлопает по плечам. Визгливо кричит нерусская женщина из-за кухонной стойки.
Потом все кончилось.
Витёк пришел в себя посреди привокзальной площади, в расстегнутой куртке, без шапки и без больничного пакета. Смеркалось. Сновали люди. Болели голова и рука. Пошарил по карманам: паспорт и телефон на месте, жалко звякает мелочь, да шуршит постылое и никому не нужное направление в больницу.